ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДЖОЗЕФ БАРТОН
I
Наиболее ярые приспособленцы бегут чудаковатых родителей, потому я воображаю — ибо не вижу иного способа выполнить ваше задание в части, где сведения, коими я пользуюсь, скудны как никогда, — что данный экземпляр алчет условностей, не всегда убеждая себя в успехе своих начинаний. Ему нелегко удерживать власть над своей работой, своим домом, своими женщинами. Его супруга ослушивается либо притворяется послушной, соблюдая всего только букву его закона, в то время как дух упархивает прочь, и наш герой не в состоянии сказать, где же разошлись пути их замыслов. Он лезет вон из кожи, дабы порадовать супругу, но едва способен ее понять, а равно и вспомнить, за что выбрал ее во время оно, а равно и уразуметь, отчего она отнеслась к нему благосклонно. Его поразила современнейшая хворь, от коей страдают у нас столь многие мужчины: нерешительность. Он отрекся от мужественности. Словно под гипнозом, он позволил типично женским побуждениям выйти из положенных им берегов и захлестнуть его дом. Преподать ему роль было некому, инстинкты его подвели. Его беспокоили страсти, кои, по его мнению, щадили остальных.
II
Гарри Делакорт, источник немногих из весьма немногих имеющихся в моем распоряжении фактов, кричал на Джозефа Бартона — дабы его расслышали, невзирая на оголтелую толпу, потому Гарри мог говорить, не отрываясь от ринга, не оборачиваясь и не рискуя пропустить влажное соударение ободранных костяшек и багровой плоти.
— Повивальная бабка говорит, что не успеет рассвести, как я обзаведусь третьим ребенком.
— Отлично! Я понятия не имел, что она уже на подходе. Ты доволен?
— Ты знаешь, что сказала мне эта безумица? «Лучше всего… — по ее разумению, — если ребенок будет спать при матери первую неделю или около того». Неделю? Бог мой, при таком раскладе не выживет никто.
Нет, ты слыхал когда-либо о подобном? Словно я вожак своры цыган. Я сказал ей… Ого! этот удар он точно запомнит. Я спросил ее, полагается ли нам сообща питаться рисом из большого котла, приготовленным на костре в моей опочивальне.
— Спать в твоей комнате? — изумился Джозеф. — Безумие. Я бы не выдержал ни единой ночи.
— Знаешь, — задумчиво молвил Гарри, с любопытством наблюдая за бойцом, что, оступившись, падал назад, а соперник между тем продолжал молотить его по голове, — эти парни, они сверх прочего умеют сдерживать гнев. Это, я бы сказал, талант.
— Их жены, должно быть, разукрашены синяками с головы до ног.
— Клевета и предрассудок! Нет, я весьма в этом сомневаюсь. Скорее уж дома эти мальчики позволяют себе побыть агнцами. Для водворения порядка достанет тишайшего их слова.
В этой оценке Джозефу почудилась зависть, ибо Гарри, по всей вероятности, вынужден был прибегать к иным мерам; впрочем, как бы он ни гневался, трудно было вообразить большую пользу от этих мер. Шесть футов роста с лишним, однако Гарри был тонок как жердь и неизменно клонился на манер озерного камыша, дабы расслышать, что же говорят другие. Он пригвождал локти к бокам и поспешно семенил, что наделяло его аурой трепетной, женственной аккуратности, а также способностью подходить неслышно, коя проявлялась и в лаборатории с ее жесткими полами: Гарри подавал голос прежде, чем о его присутствии становилось известно, чем несказанно стеснял окружающих, допускавших, что он мог наблюдать за ними незамеченным.
Притом наружность Гарри Делакорта и его тонкий голосок отнюдь не отражали его характер — его влечение к дамскому обществу, его злодейскую спесь, его болезненный юмор. (Ранее тем же вечером он хохотал почти до кашля, описывая Джозефу игру, изобретенную намедни двумя его сыновьями; в этой игре они притворились солдатами, кои натыкаются на тела собственных умерщвленных родителей — Гарри и его супруги, — порубленные чернокожими на мелкие кусочки, и встают на благородный путь отмщения. «За моего отца!» — провозгласил Гас, деревянной саблей кроша Гарри, кой играл роль главаря африканских разбойников.)
Джозеф свел дружбу с юным Делакортом, когда последний, будучи студентом-медиком, впервые объявился в лаборатории, то есть через пару недель после рождения Ангелики. Джозеф наблюдал за Гарри, коего доктор Роуэн наставлял в ряде изрядно элементарных хирургических воздействий на образец. Гарри, исказившись лицом и нервируем писком образцов, при виде настоящей дрожащей плоти и розовой ткани замешкался. Он открывал то, что в свое время открыл для себя каждый: рисунки в анатомических атласах являли собой негодные упрощения, благообразные зарисовки морского дна, в то время как перед ним корчились на непроницаемой поверхности одни лишь волны. Джозеф, в недавнем прошлом отвергнутый женой ради неблагодарного ребенка, замыслил (почти ей в подражание) прибрать юношу к рукам. Он смотрел, как Гарри трясущимися пальцами вознес лезвие и держал его над образцом, коего не мог смирить слабым и неуклюжим захватом.
— Если позволите совет, сэр, — Джозеф принизил себя, величая «сэром» юношу, собиравшегося довести до конца то, от завершения чего он бежал шестнадцатью годами ранее, — следует попросту доверить рукам выполнять свою задачу, не особенно совещаясь с глазами.
Джозеф поместил пальцы на кисти мальчика и сведуще напутствовал левую руку на сковывающий зажим и правую — на надрез.
— Да, да, — сказал Гарри, отступая и потирая ладони. — Не удивлюсь, если я немало переоценил собственные навыки.
— О нет, сэр, видите ли, все изменится, стоит лишь проявить упорство. Вы не заметите, как сделаетесь мастером своего дела.
— Черт возьми, как приятно встретить здесь радушного собеседника. Вы, наверное, принц, что работает инкогнито. Я пожал бы вашу руку, но, э, конечно же.
Гарри, коего Джозеф спас от явной неумелости и с коим затем свел дружбу, был теперь его начальником.
Получив степень, Гарри вернулся в лабораторию на положение главного помощника доктора Роуэна и отвечал за план исследований. Джозеф считал, что, возможно, он и сам заслужил этот пост или мог бы заслужить, пусть и не был доктором медицины. Гарри принял лавры с легким сердцем и ни разу не намекнул на сдвиг в отношениях между ним и его бывшим ментором. Он по-прежнему коротал в обществе Джозефа вечера, часто посещал с ним боксерские представления, делал ставки, руководясь его советом, и немало в итоге выиграл.
Кулак Лекрозье взрезал защиту Монро снизу и, уподобясь картографу, нанес новооткрытый красный архипелаг на выцветшую голубую карту холста. Монро опустился на одно колено, как бы поверяя его исправность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
