Заметим, кстати, что никто и никак конкретно не установил, возник ли хоть какой-нибудь вред для Австро-Венгрии от утечки данных, поступивших по этому каналу к русским.
Заявления типа: «Ценность Редля для русской разведки очевидна»[569] — чистейшее сотрясение воздуха!
Зато в ином ракурсе эта ценность оказалась весьма весомой — в самом прямом смысле!
Деятельность Агента № 25 весьма позитивно отразилась на его изобретателях.
Редль, долгие годы до того тянувший нелегкую лямку заурядной офицерской службы, зашагал стремительным шагом: в 1905 году — майор, в 1907 — подполковник, в 1912 — полковник с непосредственной перспективой выхода в генералы.
Неуклонно поднимался и Гизль: в 1903 году — командир бригады, с января 1904 по апрель 1910 — начальник Терезианской военной академии в Винер-Нойштадте, затем два с половиной года — командир дивизии в Терезиенштадте, и, наконец, с 1 октября 1912 года — командир 8-го армейского корпуса в Праге, где он и воссоединился через пару недель с Редлем как начальником своего штаба.[570]
На эти же годы приходится и стремительное обогащение Редля. Причем заметим, что оно началось не сразу с 1903 или 1905 года, а с 1907 года, когда ситуация с Агентом № 25 вышла на стабильный уровень, а отношения внутри триумвирата его инициаторов и имитаторов, очевидно, также приобрели вполне четкую согласованность.
После смерти Редля выяснилось следующее: «Был проверен счет Редля в Новой Венской сберегательной кассе. «С начала 1907 года вклады Редля стали необычно быстро возрастать» и достигли 17 400 крон. В ноябре 1908 года последовали еще 5 000 крон, в июле 1909 — 10 000, в октябре 1910 — 6 000, в апреле 1911 — 10 000, в мае 1911 — 37 000, в июне 1911 — 12 000 крон. Все вклады с 1905 года достигли общей суммы в 116 700 крон. Редль был зажиточным человеком».[571]
Четкий пик оплат Редлю приходится на 1908–1909 годы — время Боснийского кризиса, когда русские были наиболее заинтересованы в получении оперативной информации.
Далее напомним, что, по сведениям Алексеева, в 1911 году информация от Агента № 25 не поступала. Выплаты же Редлю пришлись на апрель, май и июнь этого года. Вполне возможно, что русские запаздывали с обещанной оплатой. Возможно и то, что последующее молчание номера двадцать пятого было его ответом на такую задержку — и воспитательной мерой в отношении будущего. А возможно и то, что в этот год Агенту № 25 (уже, конечно, под другим наименованием) было выгоднее и полезнее сотрудничать с другими разведками (итальянской и турецкой, например, — вспомните о тогдашнем международном положении!) — и это тоже должно было сопровождаться ростом денежных накоплений Редля!
Самое же интересное состоит в том, что следующий период возрастания активности Агента № 25, по данным того же Алексеева, приходится на начало Балканской войны, совпавшее со служебным воссоединением Редля с Гизлем, причем, повторяем, никаких разведданных из их собственного 8-го корпуса к русским не поступало; не поступили и деньги на счет Редля в Новую Венскую сберегательную кассу. То ли русские не успели еще с ним расплатиться за новейшую информацию (а ведь за один план развертывания, напоминаем, была готовность отдать и 50 тысяч крон, и больше!), то ли эти деньги пришли на какой-то иной счет, возможно — за границей.
К этому нам, разумеется, предстоит возвращаться.
Вот счета Артура Гизля и, тем более, самого Франца-Фердинанда при этом, разумеется, не проверялись!
Заметим, что прочное прикрытие со стороны Франца-Фердинанда вполне оправдывало и достаточно неконспиративное обращение Редля с его собственными деньгами: лишь скандальное разоблачение позволило властям взглянуть на его счета. Но и это, заметим, забегая в будущее, не позволило государству наложить лапу на деньги покойного Редля!
Однако все приведенные факты тем более не проясняют того, почему же Редль был разоблачен и убит!
5. Большие игры Альфреда Редля
5.1. Несчастные любови Альфреда Редля
Пора теперь разобраться с тем, что же там имело место с гомосексуализмом Альфреда Редля.
В том, что Редль оказался гомосексуалистом, нет никаких сомнений: результаты обыска его квартиры в Праге, проходившего в присутствии генерала Гизля и нескольких свидетелей, оставивших об этом подробные описания, производят солидное объективное впечатление. О том же свидетельствовали и многочисленные фотоматериалы, за которые, напоминаем, и ухватился Урбанский в первую очередь. Наконец, и письма самого Редля, обнаруженные при том же обыске, свидетельствуют о том же.
Гомосексуализм, о котором до того времени никак не подозревали окружающие (кроме, разумеется, соучастников сексуальной жизни Редля), создавал дополнительный моральный груз, который приходилось тайно нести Редлю. Этот груз оказался ему вполне по силам — что, вне всяких сомнений, укрепляло и его скрытный и твердый характер, и духовную самостоятельность, совершенно необходимые такому авантюристу, каким Редль и был всю свою жизнь.
Существует еще один существеннейший аспект его жизни, имевший, на наш взгляд, даже большее значение, чем просто гомосексуализм: подозревается, что Альфред Редль с самого начала или почти с самого начала своей сексуальной жизни страдал сифилисом.[572]
Как можно заполучить такие достоверные сведения — совершенно непонятно. Утверждают, однако, что даже результаты посмертного вскрытия, которому подвергли тело Редля, свидетельствовали о крайней ограниченности срока его дальнейшей возможной жизни.[573]
Урбанский так описывает эту ситуацию со вскрытием. Поначалу вскрытие произвели небрежно и поверхностно — якобы во исполнение предсмертной просьбы Редля.[574] Но ведь предсмертная просьба была сформулирована совершенно четко: Редль просил не производить вскрытия вообще! Это заставляет нас подозревать и поддельность записки, и стремление убийц избежать экспертизы, способной установить наличие снотворного в теле погибшего, убитого во сне.
Однако скандал, развернувшийся вследствие усилий Киша, заставил вернуться к вопросу о вскрытии. На этот раз была составлена солидная медицинская комиссия с участием ведущих судебно-медицинских экспертов. Но и на результаты этого вскрытия невозможно положиться: эксперты были потрясены тем фактом, что Редль оказался тяжело болен сифилисом.
После этого их дотошность и внимательность должны были сильно притупиться. Естественно, что на фоне обнаруженного сифилиса и проявлений его развития, зашедшего достаточно далеко, эксперты могли снова оставить без внимания вопрос о наличии в теле снотворного — и окончательно тем самым похоронить выяснение истинного механизма смерти.
Усугубились тем самым и неясности в отношении предсмертной записки: самоубийца или лицо, которому угрожало неотразимое убийство, вполне мог озаботиться сокрытием факта наличия сифилиса, дабы по возможности умерить последствия посмертного позора. Для нас с вами этот логический ход выглядит достаточно реальным — поэтому мы окончательно лишены возможности установить, кто же писал эту предсмертную записку.
Вот Урбанского в свое время и позднее основательно порадовал обнаруженный сифилис: в теле Редля якобы не оказалось буквально ни одного здорового органа![575]
Редль, согласно уверениям Урбанского, оказался полнейшим медицинским уникумом: его внешнее поведение отличалось неизменной выдержкой и умением держать себя в руках, в то время как состояние тела и нервной системы находилось на грани полной утраты жизнеспособности![576]
Это, заметим, никак нельзя посчитать официальным медицинским заключением (которое так никогда и не было опубликовано), а заинтересованность Урбанского в данной трактовке вполне понятна: ему предпочтительнее было считать, что сам он имел прямое отношение к убийству полутрупа, а не полноценного дееспособного человека!
Так или иначе, но Редль действительно оказался сифилитиком!
Расследование, предпринятое по горячим следам, заставило привлечь к ответственности лейтенанта Штефана Хоринку — гомосексуального партнера Редля, искаженное имя которого ранее упоминалось в тексте Роуэна: квитанцию о переводе ему денежной суммы якобы разорвал Редль на венской улице вечером 24 мая 1913 года.
Хоринка дал целый ряд показаний, уточнявших подробности расточительного образа жизни Редля, и подтвердил характер своих сексуальных отношений с ним.
Георг Маркус, автор относительно современного исследования дела Редля, привел сведения, оглашенные на официальном военном суде над Хоринкой в Праге, основываясь на письменном отчете присутствовавшего там уже неоднократно упоминавшегося майора Ворличека. Суд состоялся через несколько месяцев после смерти Редля — опубликованной точной даты нам не удалось обнаружить; вероятно — в конце июля или в начале августа 1913 года.
