Йорш улыбался. Роби пыталась вспомнить еще какие-нибудь слова, произнесенные Птицей Феникс, но они терялись в улыбке супруга. Все исчезало в звуке его голоса. В ее голове вновь и вновь звучало лишь одно слово: супруг. Он — ее супруг. Они любят друг друга, и Эрброу — их дочь. Роби уже почти не помнила слова, причинившие ей такое страдание.
— Тебя будут есть черви, — пролепетала она из последних сил. Слезы, бороздившие ее лицо, постепенно высыхали, как дождевые капли после летней грозы, когда черные тучи исчезают на горизонте и возвращается голубое небо.
— Но, госпожа моя, — запротестовал Йорш, стараясь вернуть ей здравый смысл и разводя руки в стороны, чтобы придать больший вес своим словам, — целые отряды червей дали пищу куропаткам и фазанам, которыми ваш отец кормил вас в детстве. Сейчас жирные черви, падая во время гроз с камней, кормят рыб, которыми питаемся мы. Было бы непростительной невежливостью ничего не дать им в ответ!
Все еще не переставая плакать, Роби не смогла удержаться от смеха. Эрброу захлопала в ладоши от радости.
Не зная, плакать ей теперь или смеяться, Роби взглянула на своего супруга.
Он больше не был бессмертен.
Они умрут вместе. В глубокой старости. Держа друг друга за руку.
— Знаешь… — начала было она. Слова давались ей с большим трудом, чем она представляла: слишком долго отодвигала она этот момент. — Знаешь, мое имя…
Но она не смогла закончить. Ее прервал крик Эрброу.
Роби и Йорш одновременно повернулись в ту сторону, куда указывала девочка.
Птица Феникс горела. Столб огня полыхал на фоне темного горизонта, озаряя все вокруг необыкновенным светом, голубым с золотым и серебряным отливом.
Огонь не утихал почти половину ночи. Северный ветер, гулявший по берегу, не в силах был потушить пламя, а, наоборот, раздувал еще больше, увеличивая его красоту и мощь.
Но если сияющее пламя поражало своим великолепием, отражаясь в ночных волнах, то ужасный запах горелого мяса заполнял зловонием дома, находившиеся с подветренной стороны.
Прибежали и другие жители: почти все они пытались потушить огонь морской водой или своей драгоценной одеждой, но тот ничему не поддавался. Все дети, начиная с Эрброу, испуганно плакали.
Роби была взволнована реакцией девочки, но даже силой не могла увести ее оттуда: малышка цеплялась за все, что попадалось ей на пути, лишь бы остаться. Кроме беспокойства за Эрброу, Роби подавляло чувство вины, и при этом она злилась на глупое создание, которое, так или иначе, умудрялось и сейчас держать их в кулаке.
Меньше всех тревожился Йорш: он уверенно повторял всем, что периодическое самосожжение есть обычное окончание очередного жизненного цикла фениксов. Но час проходил за часом, и его уверенность тоже стала постепенно испаряться.
Наконец, когда уже зашла луна, голубые и серебряные языки пламени потухли, и на их месте вновь показалась Птица Феникс. В ее оперении к голубым и серебряным цветам прибавились золотые разводы. Форма тела тоже изменилась, но не в лучшую сторону. Крылья, и так смехотворно короткие, не позволявшие ей летать, стали еще короче. Шея удлинилась, клюв еще больше заострился, а голова осталась почти без оперения. Все вместе уменьшало сходство феникса с курицей, но увеличивало сходство с фантасмагорическим стервятником цвета моря и восхода.
Эрброу и остальные дети постепенно успокоились. Один за другим все отправились спать.
Роби, разъяренная, как никогда раньше, совершенно вышедшая из себя, взяла Эрброу на руки и с решительным видом встала перед Птицей Феникс.
— Пусть только моя дочь еще раз из-за тебя заплачет, и я сверну твою вшивую шею! — злобно пригрозила она.
После чего она развернулась и пошла укладывать Эрброу спать. В огне, должно быть, сгорели последние крохи вежливости Птицы Феникс, как и ее память: заметно более визгливым, чем прежде, голосом она объявила, что понятия не имеет, кто эта ужасная женщина, и совершенно не собирается — она, гордость мироздания и краса Вселенной, — выслушивать угрозы какой-то бабы из-за какой-то презренной соплячки…
Роби уже ушла; Птице Феникс ответил Йорш.
— Госпожа, — безмятежно заявил он, — если вы еще раз посмеете назвать мою дочь «презренной соплячкой», я обещаю насадить вас на вертел, посыпав розмарином и нафаршировав кедровыми орешками.
— Посыпав розмарином и нафаршировав кедровыми орешками?
— Отличный рецепт для рыбы, — невозмутимо объяснил Йорш. — Конечно, мои познания в кулинарном искусстве оставляют желать лучшего, но мне кажется, что он подойдет и для вас.
— Господин, — проговорила Птица Феникс сдавленным голосом, — я вижу вас впервые в жизни, но мне кажется, что вы являетесь не кем иным, как эльфом!
— Я и есть эльф.
— Но эльфы не едят никого, наделенного мыслью!
— Совершенно верно, и, съев того, кто зовет мою дочь «презренной соплячкой», я ничуть не нарушу этого правила, — заметил Йорш. — Госпожа, — он попрощался небольшим поклоном и тоже отправился спать.
Глава одиннадцатая
Сначала Эрброу думала, что все в порядке.
Ее дни снова протекали без серьезных потрясений. Достаточно было следить, чтобы Человек Ненависти не подходил слишком близко и чтобы Птица Феникс не горела, и жизнь более или менее шла своим чередом.
Ненависть Человека Ненависти увеличивалась с каждым днем.
Эрброу чувствовала, как бешено, чуть ли не до боли, билось ее сердце, когда его кривой силуэт показывался на берегу, а рядом с ней не было ни мамы, ни папы, чтобы взять ее на руки.
Когда горела Птица Феникс, что происходило теперь почти ежедневно, случалась странная вещь — она не могла уйти. Эрброу чувствовала, что это было бы невежливо, как сказал бы ее папа. Чувствовала, что должна была стоять и смотреть. Кроме ужасного запаха горелого мяса, это пламя рождало также какую-то странную смесь обиды и сожаления, которой она не могла подобрать название. Эрброу казалось, что единственным, что может хоть как-то успокоить или, по крайней мере, не увеличить обиду и сожаление, терзавшие Птицу Феникс, было присутствие публики.
Зато мама больше не грустила, даже наоборот: в ее манере улыбаться появилось что-то, чего не было раньше.
В общем, все было в порядке.
Но неожиданно случилось что-то плохое, и Эрброу не понимала что. Мама вдруг изменилась. Небо оставалось по-прежнему голубым, море — спокойным, но внутри мамы опять появился страх, как тогда, когда смерч разрушил селение и море превратилось в страшное рассерженное чудовище.
Глава двенадцатая
Со времени их нелегкого путешествия из Далигара на берег моря у Роби не было видений. Прежде они указывали ей дорогу, давали уверенность в невероятной победе в каждом их сражении, убеждали в правильности их решений, но потом исчезли. В последнем она увидела детские руки, занятые игрой, поэтому верила, что они с Йоршем поженятся и у них будут дети. Роби не разглядела лиц и не смогла понять, сколько их будет: видение было слишком запутанным — лишь детские ручки и игрушки, которые возникали поочередно, показываясь и вновь исчезая. Среди игрушек были немного кривой волчок, некрашеная деревянная лошадка и еще кукла и лодочка, которые сделали ей в детстве родители и которые Йорш отдал Роби, когда нашел и узнал ее. Она знала, что, когда Йорш был маленьким, у него были волчок и деревянная лошадка. Волчок она даже увидела на несколько мгновений: изящная игрушка, расписанная всеми оттенками голубого цвета. Судья-администратор раздавил ее ногами в их единственную встречу с ним. Это произошло, когда Йорш пришел в Далигар спасать Роби — один против всего гарнизона, если не учитывать помощь мышей подземелья и двух дезертиров, Мелилото и Палладио. Деревянную лошадку, тоже наверняка эльфийской работы, Йорш потерял сам — она выскользнула у него из рук от чихания дракона, Эрброу-старшего, и упала в кратер вулкана, который согревал пещеру.
Когда родилась Эрброу, Йорш попросил Соларио сделать для нее волчок и лошадку. Волчок получился асимметричным и крутился немного криво, задние ноги лошадки вышли слишком тонкими, а шея — слишком длинной. Роби узнала в них игрушки из своего видения.
После завершения их путешествия дар предвидения, если только это был дар, исчез. Теперь же видения снова вернулись, но оказались проклятием.
Роби видела темные пучины, которые накладывались друг на друга, видела нечто, что разрушало свет.
Она видела не просто темноту, а что-то большее. Свет уничтожает тьму: достаточно одного луча, чтобы разогнать самый плотный мрак. Роби же видела тьму, которая пожирала свет: достаточно было одного лишь ее клочка, и свет уничтожался. Когда она закрывала глаза, появлялась мрачная и страшная, полнейшая темнота. Будто что-то с минуты на минуту готовилось обрушиться на мир.
