Роби разрывалась между желанием поделиться всем этим с Йоршем, раз и навсегда доведя свой рассказ до конца и открыв свое подлинное имя, и надеждой на то, что эта странная галлюцинация все-таки не имела никакого значения.
Может, это было не настоящее видение, а просто результат ее усталости. Она постоянно чувствовала себя уставшей. Все чаще она не могла держаться на ногах. Постоянно хотелось спать. Ее часто тошнило, — наверное, из-за зловонного запаха горелого мяса, который стоял теперь над селением.
Птица Феникс горела все чаще, практически ежедневно. Остальные жители привыкли к этому и весело спрашивали друг друга, когда Птица Феникс снова устроит фейерверк. Лишь Эрброу никогда не шутила над этим: она относилась к горению Птицы Феникс как-то по-другому. Каждый раз, когда злобное существо загоралось, Эрброу не отводила от нее полных страдания глаз, но наотрез отказывалась уйти.
После каждого сожжения Птица Феникс возрождалась с еще более пышным оперением, прямо пропорционально которому увеличивалась ее злоба. Воспоминания ее становились все запутаннее. В предпоследний раз она уже не помнила, кто такие эльфы. В последний — кто такие фениксы. Она ни на мгновение не умолкала. Речь ее была полна непрерывных жалоб на то, что ее собственная красота стала подвластна времени и что боги не пожелают принять ее, обрамленную сединами старости. Если кто-нибудь совершал ошибку и пытался похвалить перья Птицы Феникс, золото и серебро ее крыльев, то требования уверять ее и утешать становились все более частыми и настойчивыми, приобретали гигантские размеры, что ничуть не уменьшало и не успокаивало переполнявший ее страх. Постоянная визгливая болтовня феникса ужасно действовала на нервы, и, может быть, из-за этого Роби так уставала.
Она приняла решение: почти наверняка видения были ложной тревогой, но, как бы невероятно это ни звучало, Роби не имела права и дальше держать все в себе. Хватит капризов и кокетства. Она уже вышла из этого возраста. Ей было стыдно перед Йоршем: она никогда не делилась с ним своей уверенностью в том, что у них есть будущее, оставляя его в тисках ужасной тревоги за то, суждено ли им увидеть завтрашний день.
Ей пришлось бы признаться, что она сомневалась не только в нем, но и в его любви к ней; но она верила, что он не рассердится, а, наоборот, будет любить ее еще больше.
Роби спрашивала себя, как только могла она ждать так долго, как могла до сих пор не успокоить Йорша тем, что все древние предсказания сбылись.
Йорш сидел вместе с Джастрином на толстом стволе сосны, которая от постоянного ветра росла почти горизонтально. Эрброу играла недалеко от них. За ее спиной прошел Морон, скривившись и сгорбившись, как всегда, и неся в руке одну из своих ужасных ловушек для крапивников. Роби, как обычно, почувствовала при виде его отвращение, но, как справедливо гласили Правила основания города, они жили в свободной стране, где нельзя было изгнать кого-то или наказать лишь потому, что он вызывал неприязнь и отвращение.
Судя по мимике, Йорш рассказывал об атаках сира Ардуина на орков. Его рассказ заинтересовал даже Эрброу, потому что как раз в тот момент, когда за ее спиной показалась тень Морона, малышка перестала играть, подбежала к отцу и залезла к нему на колени. Морон продолжил свой путь в сторону скал, не забыв бросить на бедного Джастрина полный нескрываемого презрения взгляд. Но паренек даже не заметил появления Морона, стараясь не упустить ни одного слова Йорша. Ноги Джастрина были худыми и слабыми, не такими, как у других детей, и часто болели. Йорш придумал для него должность главного писаря, но пока у них не имелось пергамента, на котором можно было бы писать, Джастрин являлся главным хранителем памяти. Йорш постоянно таскал его за собой и, когда только мог, рассказывал ему о прошлом, пытаясь передать таким образом краткое содержание нескольких сотен прочитанных им книг по истории.
Йорш говорил, что в прошлом заключается будущее и народ, который не обладает прошлым, не может иметь и будущего. Поэтому главный хранитель памяти — это важнейшая должность.
Роби не особенно прислушивалась ко всем этим рассказам, считая, что обладание ужином имеет не меньшее значение для будущего любого народа, поэтому единственным страстным слушателем Йорша оставался Джастрин.
Но Роби не успела подойти к ним.
Неожиданно на горизонте показались три фигуры, настолько черные, что казалось, будто они поглощают весь свет, уничтожают его и наполняют мир мраком. Горизонт потемнел.
Карен Ашиол играл в воде с Кикко. Он взял малыша на руки, вернулся на берег, где вновь опустил сына на песок.
— Что это? — спросил он. — Гроза не может быть такой темной.
Роби не ответила — она не знала, что сказать. Единственным, что пришло ей в голову, было то, что она предвидела опасность и лишь по собственной глупости никого не предупредила.
Наконец подбежал Йорш.
— Эринии! — воскликнул он. — Фурии! Они — ангелы смерти!
Йорш побледнел. Впервые в жизни Роби увидела ужас в его глазах.
— Кто? — переспросила она.
— Мне когда-то рассказывала о них моя мать, — продолжал Йорш. — Я знал, что где-то есть земля, терзаемая эриниями, которые возвращаются каждые несколько десятилетий к местам своих мучений, но я не знал, где она. Оказывается, это и есть та земля!
Три черные тени медленно приближались. Дети, игравшие в воде и до того момента перекрикивавшие чаек, вдруг умолкли. Эрброу начала кашлять.
— Вот почему на этом берегу никто не живет, — снова сказал Йорш. — Эринии — это духи трех бедных женщин, которых казнили как ведьм. Они прокляли жизнь и весь мир и стали духами разрушения.
— Но когда это произошло? — спросил Карен Ашиол. Кикко тоже начал кашлять. — Когда все это случилось? При чем тут мы?
— Это произошло еще до эльфийского господства.
— До эльфийского господства? Что это значит?
— Примерно девять-десять веков тому назад.
— Тысячу лет назад? Мой сын не может дышать из-за чего-то, что произошло тысячу лет назад? Да при чем здесь он? При чем здесь я?
— Разве ведьмы — не дочери эльфов? Что, они успели нагадить еще до того, как вы сделались королями? — спросил, приближаясь, Морон. — Отличная идея — прийти на этот чудесный берег! Оставались бы мы себе в Доме сирот и давно бы уже стали старшинами…
Роби возненавидела его всей душой, и лишь это дало ей возможность забыть на несколько мгновений ненависть к самой себе за то, что она молчала, когда черные тени начали наполнять ее сны. Потом остался лишь страх из-за тяжелого дыхания Эрброу, которая держалась за ее ноги и все больше кашляла. Другие дети тоже закашлялись. Йорш, Гала, Крешо и Соларио с трудом смогли добраться до них в воде и вытащить на берег, двигаясь тяжело и медленно, хватая ртом воздух, словно старики или больные. Роби осталась на берегу, прижимая к себе Эрброу и Кикко.
— В те времена потомков эльфов не называли ведьмами, — продолжил Йорш, вернувшись на берег. Его голос тоже прерывался. — Этим словом называли целительниц, женщин, которые помогали при родах и собирали лекарственные травы. Когда с моря пришла чума, все обвинили в этом ведьм — за то, что они не остановили ее, за то, что не могли ее лечить. Когда происходят страшные трагедии, поиск виновных помогает избавиться от чувства бессилия. Решили, что чума была вызвана ведьмами.
— Ладно, но нам-то что делать? — вновь спросил Карен Ашиол еще более хриплым голосом.
— Не знаю, — ответил Йорш.
Еще когда тени были лишь маленькими точками в золотистом свете солнца, воздух стал тяжелым и начал стискивать грудь. Карен Ашиол зашелся кашлем, и лицо его налилось свинцовым мраком. Вскоре его кашель потух. Едва слышными остатками голоса он попытался подозвать к себе детей, которые молчаливо и неподвижно замерли на песке. Одно лишь море продолжало как ни в чем не бывало покрывать высокими волнами темный берег. Кикко сжался рядом с Эрброу; отец вновь взял его на руки.
Стало холодно, и все больше не хватало воздуха.
— Я попытаюсь вступить с ними в переговоры, а вы бегите! — прошептал Йорш. — Бегите отсюда!
— Бежать куда? — спросила Роби. Небо совсем потемнело. Все вокруг накрыла тень.
Фигуры становились все ближе, огромнее, страшнее. Отовсюду слышались кашель и стоны. Матери пытались накрыть собой детей. Несколько старушек, собиравших ракушки у озера, укрылись за водопадом в надежде, что вода защитит их и остановит невыносимый зной, обжигавший горло.
В небо взметнулись стрелы.
Карен Ашиол и Гаил Ара подняли с песка свои луки, из которых обычно стреляли в рыб. Стрелы даже не коснулись разорванных одеяний, окровавленных рук. Над онемевшей бухтой раздался пронзительный, ужасный смех.
Последним выпустил стрелу Йорш. Он не промахнулся: стрела пронзила самую большую из трех фигур, но та осталась на своем месте и засмеялась еще более громко и язвительно.
