5 Іюня. Нынче была сходка. Когда я спросилъ: желаютъ ли на оброкъ обществомъ, долго всѣ молчали и потомъ стали говорить, что дорого, и что нѣкоторые пойдутъ можетъ [быть]. Сказали только, что несогласны, когда я спросилъ: несогласны? Говорили, что хлѣба нѣтъ и придется платить по 92 рубля, что нѣкоторые пойдутъ. Я объяснилъ, что все дѣло рѣшится только осѣнью. Молчаніе… Я вошелъ въ контору и изъ окна началъ говорить: что цѣль моя въ томъ, чтобы они откупились. Молчаніе. Что произойти это не можетъ раньше выкупа изъ Совѣта, 24 лѣтъ. Яковъ, — бѣлобрысый бойкій мужикъ сказалъ, что никто не доживетъ до этаго срока. Звуки одобренья. — Сказали, что оброкъ великъ и что и такъ жить хорошо. Я предложилъ итти на оброкъ тѣмъ, которые хотятъ, и составить общество. Звуки[238] одобренія; но когда я сказалъ, что остальные пусть вмѣстѣ съ другими сдѣлаютъ условіе — контрактъ, послышались испуганно-недовольныя возраженія, что можетъ сдѣлать[ся][239] болѣзнь и изъ всего общества 10 человѣкъ останется. Я сказалъ (необдуманно), что контрактъ нельзя сдѣлать иначе, какъ когда всѣ пойдутъ, а потомъ сказалъ, что можно и совсѣмъ, вообще изложилъ неясно. — Сначала напали бѣдняки, и изъ первыхъ Яковъ, на то, что оброчнымъ нечего ходить, ежели не всѣ. Я объяснилъ, что каждый свободенъ; потомъ возразили, что пусть лучше останется на прежнемъ положеніи, а то кормить въ голодъ некому будетъ, и выйдя изъ оброка я не приму его. — Возвратились къ оброку, просили отсрочку до осѣни; когда я сказалъ, что нужно мои поля бросить, они предлагали нанять ихъ. Я сказалъ имъ пункты условія, всѣ изъявили неудовольствіе и къ подпискѣ выражали страхъ. Потомъ я замѣтилъ, что ежели свобода будетъ дана общая, то условія контракта моего пусть будутъ недѣйствительны. Съ ужасомъ возставали на всякое поползновеніе къ подпискѣ и обращались къ оброку. Я сказалъ, что подписка для того, чтобы связать наслѣдниковъ. Они сказали, что имъ все равно и у Мараюшникова [?] жить. — Даже тѣ, которые были за оброкъ, замолкли. Стали льстить и врать офиціально. Вы наши отцы, намъ хорошо. Рѣзунъ вдругъ предложилъ отдать имъ всю землю. Я предложилъ ему отдать мнѣ свой армякъ и сапоги. Засмѣялись. Я возвратился къ подпискѣ. Оскорбленно говорили, что никакъ нельзя, какъ можно, отцы не дѣлали, и дѣти пусть служатъ, какъ будто я предлагалъ имъ дать подписку въ томъ, что каждый будетъ осквернять святыню. Данило, къ которому я приступилъ, требуя объясненія отказа и объясняя его надеждой воли безъ выкупа, божился мошеннически, и всѣ одобрительно подтверждали его слова, что они ничего не знаютъ. Онъ сказалъ, что дѣти пусть тоже служатъ барину. — Да, я сказалъ, развѣ имъ не лучше будетъ? Нѣтъ, — отвѣтилъ онъ, и всѣ подхватили, — вольнымъ жить хуже. И опять начали не то льстить; видно они испугались чего-то, чего — еще я не понялъ. — Я сказалъ, что все-таки пусть потолкуютъ, согласны ли на контрактъ, и кто согласенъ на оброкъ? Голосъ изъ толпы, что на оброкъ никто не пойдетъ, и всѣ одобрительно молчали. Я отошелъ въ садъ и минутъ черезъ 5 вернулся. Никого уже не было. Все разошлись молча, плотники толковали съ старостой о сваяхъ. Какъ будто нынѣшніе мои слова были уже такъ глупы, что не стоили никако[го] вниманія. Староста, съ которымъ я послѣ заговорилъ объ этомъ дѣлѣ, сообщилъ мнѣ, что когда онъ началъ говорить имъ, они и слушать не стали и разошлись молча. Староста, который на мою сторону клонитъ и, какъ богатый мужикъ, долженъ желать свободы, объяснялъ ихъ несогласіе действительно тѣмъ, что свободнымъ хуже.[240] Онъ подтверждалъ это примѣрами. Завтра напишу черновое условіе и дамъ имъ. —
6 Іюня. Вотъ черновой Договоръ, который [я] далъ старостѣ и который онъ одобрилъ, съ тѣмъ, чтобы дать его читать крестьянамъ. Староста объяснилъ мнѣ, что они дѣйствительно ожидаютъ вольной въ Коронацію и что они боятся, [что] я ихъ надую.
7 Іюня. Я велѣлъ собрать стариковъ. Староста же сдѣлалъ весьма неудачный выборъ. Власъ, болѣзненный развратный старикъ. Морозъ, добродушный плутъ, который отвѣчалъ мнѣ, что онъ глухъ. Владиміръ,[241] добрый, но тупой мужикъ, Резунъ, Осипъ и Данило. Староста имъ прочелъ еще прежде меня, я прочелъ снова. Резунъ говорилъ, что понимаетъ, когда же я приступилъ съ вопросами: хотятъ или нѣтъ? сказали, что лучше по старому, что мы готовы, — однимъ словомъ, не отвѣчали на вопросъ. — Осипъ сказалъ, что хуже бы не было отъ того, что 3 дня; я доказывалъ нелѣпость его словъ. Онъ сказалъ, что онъ старъ, — съ молодыми поговорите. Потомъ сказалъ, что начальства будетъ много. — Данило — злобной плутовской брюнетъ. Ямщикъ. Косится на другихъ, когда говоритъ. Говорилъ, что они глупы, не понимаютъ. — Лучше служить постарому, и что они не доживутъ воли. Наконецъ, когда я нападалъ на ихъ недовѣріе и скрытность, Рѣзунъ, которому между прочимъ, нужно отъ меня лошадь, сказалъ, что онъ скажетъ все: надѣятся свободы, а я ихъ свяжу подпиской. Я прочелъ послѣдній пунктъ, опять толковалъ, просилъ объ одномъ, чтобы со мной совѣтовались. Стали сговорчивѣй и обѣщались подумать. Воскресенье велѣлъ созвать общую сходку. — На этой сходкѣ Рѣзунъ снова, какъ будто обѣщая согласиться, просилъ прибавить земель, и всѣ подтверждали.
Черн[овое] письмо Гр. Блудову. —
Ваше Сіятельство,
Графъ Дмитрій Николаевичъ!
Уѣзжая изъ Петербурга я, кажется, имѣлъ честь сообщать Вамъ цѣль моей поѣздки въ деревню. Я хотѣлъ[242] разрѣшить для себя въ частности вопросъ объ освобожденіи крестьянъ, занимавшій меня вообще. Передъ отъѣздомъ моимъ я даже подавалъ докладную записку Т[оварищу] М[инистра] В[нутреннихъ] Д[ѣлъ], въ которой излагалъ тѣ основанія, не совсѣмъ подходящія къ законамъ о вольныхъ хлѣб[опашцахъ] и обяз[анныхъ] крест[ьянахъ], на которыхъ я намѣренъ былъ сдѣлать это. Г-нъ Министръ передалъ мнѣ словесно черезъ своего товарища, что онъ одабриваетъ мой планъ, разсмотритъ и постарается утвердить подробный проэктъ, который я обѣщалъ прислать изъ деревни. — Пріѣхавъ въ деревню, я предложилъ крестьянамъ итти вмѣсто барщины на оброкъ вдвое меньшій, чѣмъ оброкъ въ сосѣднихъ деревняхъ. Сходка отвѣчала, что оброкъ великъ и они не въ состояніи будутъ уплатить его. Я предлагалъ заработки — несогласіе. Я предложилъ имъ выйти въ обязанные крестьяне работой по 3 дня въ недѣлю, съ прибавками земли, съ тѣмъ, чтобы, по истеченіи[243] 24 лѣтъ, срока выкупа имѣнья изъ залога, они получили вольную съ полной собственностью на землю. Къ удивленію моему они отказались и еще, какъ бы подтрунивая, спрашивали, не отдамъ ли я имъ еще всю и свою землю. — Я не отчаявался и продолжалъ почти мѣсяцъ каждый день бесѣдовать на сходкахъ и отдѣльно. Наконецъ я узналъ причину отказа, прежде для меня непостижимаго. Крестьяне, по своей всегдашней привычкѣ къ лжи, обману и лицемѣрію, внушенной многолѣтнимъ попечительнымъ управленіемъ помѣщиковъ, говоря, что они за мной счастливы, въ моихъ словахъ и предложеніяхъ видѣли одно желаніе обмануть, обокрасть ихъ. Именно: они твердо убѣждены, что въ коронацію всѣ крѣпостные получатъ свободу, и смутно воображаютъ, что съ землей, можетъ быть, даже и со всей — помѣщичьей; въ моемъ предложеніи они видятъ желаніе связать ихъ подпиской, которая будетъ действительна даже и на время свободы.
Все это я пишу для того только, чтобы сообщить вамъ два факта, чрезвычайно важные и опасные: 1) что убѣжденіе въ томъ, что въ коронацію послѣдуетъ общее освобожденiе, твердо вкоренилось во всемъ народѣ, даже въ самыхъ глухихъ мѣстахъ, и 2) главное, что[244] вопросъ о томъ, чья собственность — помѣщичья земля, населенная крестьянами, чрезвычайно запутанъ[245] въ народѣ и большей частью рѣшается въ пользу крестьянъ, и даже со всей землею помѣщичьею. Мы ваши, а земля наша. Деспотизмъ всегда рождаетъ деспотизмъ рабства. Деспотизмъ королевской власти породилъ деспотизмъ власти черни. Деспотизмъ помѣщиковъ породилъ уже деспотизмъ крестьянъ; когда мнѣ говорили на сходкѣ, чтобы отдать имъ всю землю, и я говорилъ, что тогда я останусь безъ рубашки, они посмѣивались, и нельзя обвинять ихъ: такъ должно было быть. Виновато правительство, обходя вездѣ вопросъ, первый стоящій на очереди. Оно теряетъ свое достоинство (dignité) и порождаетъ тѣ деспотическія толкованія народа, которыя теперь укоренились. Инвентари. Пускай только Прав[ительство] скажетъ, кому принадлежитъ земля. Я не говорю, чтобы непремѣнно должно было признать эту собственность за помѣщикомъ, (хотя того требуетъ историческая справедливость), пускай признаютъ ее часть за крестьянами или всю даже. Теперь не время думать о исторической справедливости и выгодахъ класса, нужно спасать все зданіе отъ пожара, который съ минуты на минуту обниметъ [его]. Для меня ясно, что вопросъ помѣщикамъ теперь уже поставленъ такъ: жизнь или земля. И признаюсь, я никогда не понималъ, почему невозможно опредѣленіе[246] собственности земли за помѣщикомъ и освобожденіе[247] крестьянина безъ земли? Пролетаріатъ! Да развѣ теперь онъ не хуже, когда пролетарій спрятанъ и умираетъ съ голоду на своей землѣ, которая его не прокормитъ, да и которую ему обработать не чѣмъ, а не имѣетъ возможности кричать и плакать на площади: дайте мнѣ хлѣба и работы. У насъ почему-то всѣ радуются, что мы будто доросли до мысли, что освобожденіе безъ земли невозможно, и что исторія Европы показала намъ пагубные примѣры, которымъ мы не послѣдуемъ. Еще тѣ явленія исторіи, которыя произвелъ пролетаріатъ, произведшій революціи и Наполеоновъ, не сказалъ свое послѣднее слово, и мы не можемъ судить о немъ, какъ о законченномъ историческомъ явленіи. (Богъ знаетъ, не основа ли онъ возрожденія міра къ миру и свободѣ). Но главное, въ Европѣ не могли иначе обойти вопроса, исключая Пруссіи, гдѣ онъ былъ подготовленъ. У насъ же надо печалиться тому общему убѣжденію, хотя и вполне справедливому, что освобожденiе необходимо съ землей. Печалиться потому, что съ землей оно никогда не рѣшится. Кто отвѣтитъ на эти вопросы, необходимые для рѣшенiя общаго вопроса: по скольку земли? или какую часть земли помѣщичьей? Чѣмъ вознаградить помѣщика? Въ какое время? Кто вознаградитъ его? Это вопросы неразрѣшимые или — разрѣшимые 10 летними трудами и изысканіями по обширной Россіи. —
