пришло время вставать и идти на работу, Ханьвэнь соорудила из одеяла подобие пещеры и зарылась в нее поглубже. Ей не хотелось больше никогда чувствовать свое тело. С прошлого вечера она не мылась, и хотя ее тянуло докрасна отдраить себя, вид собственной наготы был невыносим. Она даже не могла заплакать. Порой грудь сдавливало, и она уговаривала себя наконец-то разрыдаться, но в горле будто камень застрял.
В половине шестого вернулась мать с корзиной овощей. Обнаружив Ханьвэнь в постели, она выронила корзину, и картофелины раскатились по всей комнате.
– Ты заболела?
– Мама, я опять экзамены провалила! – выпалила Ханьвэнь. Смысла скрывать больше не было.
– Что?
Ханьвэнь думала, что мать бросится обнимать ее, и тело съежилось, ожидая прикосновения. Но мать просто расплакалась.
– Это несправедливо! – выкрикнула она, подобрала картофелину и с силой запустила в стену.
На стене осталось грязное пятно.
– Прости меня, – сказала Ханьвэнь.
Мать посмотрела на нее – Ханьвэнь подумала, что взгляд у нее какой-то отстраненный, – и устало сказала:
– Ты не виновата. Но чем я это заслужила?
Ханьвэнь молча смотрела, как мать плачет, потом яростно открывает и закрывает кран, хлопает дверцами шкафчика. В ней закипало негодование – чувство, которого прежде по отношению к матери она не испытывала. Одно дело – знать, какие надежды мать на нее возлагает, а другое – круглыми сутками слушать о них, о том, что ты должна положить себя на алтарь чужих ожиданий.
В ту ночь Ханьвэнь лежала в постели и слушала, как мать обмахивается веером. Обе молчали. Тело у Ханьвэнь будто окаменело, даже повернуться не получалось. День выдался один из самых жарких в году, и кожа влажно липла к простыням. Ханьвэнь не помнила, как уснула, но когда проснулась, комнату заливало солнце, а мать уже ушла. Прежде она всегда чувствовала, как трясется кровать, когда мать утром поднимается. Ощущения будто покинули Ханьвэнь, лишив осязания, обоняния, вкуса. Мать оставила для нее завтрак, но Ханьвэнь едва притронулась к еде. Вечером, вернувшись, мать не выговорила ей за то, что она переводит еду. Когда Ханьвэнь оставалась в квартире одна, ей казалось, будто пространство засасывает ее, от него не спрятаться, а потом перед глазами начинали мелькать разрозненные картинки из прошлого и будущего. Ханьвэнь видела себя второстепенным персонажем на задворках собственной жизни.
* * *
На шестой день, когда мать вернулась с работы, Ханьвэнь по-прежнему лежала в кровати.
Ханьвэнь лежала, отвернувшись к стене, и думала, что и этот вечер тоже пройдет в молчании, но вдруг ощутила на лице огрубевшие пальцы матери, они ласково гладили ее по щекам.
– Доченька, – сказала она. В голосе звучала теплота, какая бывает в первый солнечный день после затяжных дождей. – Бедная моя доченька.
Ханьвэнь не понимала, что стало причиной столь внезапной перемены, но эта нежность вывела ее из оцепенения. Грудь снова сдавило, но на этот раз из глаз у нее неиссякаемым потоком наконец-то потекли слезы.
– Ничего, доченька, ничего, – утешала ее мать, – мы что-нибудь придумаем.
Ханьвэнь уткнулась ей в плечо.
– Прости, что я тебя разочаровала, мама, я не хотела.
– Ты меня не разочаровала.
Ханьвэнь снова разрыдалась и плакала, пока глаза не стало саднить. Тогда мать, осторожно высвободившись из ее объятий, занялась ужином.
* * *
– В кладовой скопились старые тарелки и другая посуда. Надо ее разобрать, – сказала тетушка Бао, когда Ханьвэнь вернулась на работу. – Все, что с трещинами или сколами, на выброс, – она закатила глаза, – и, если захотим, что-то можно забрать домой.
Ханьвэнь так и не поняла, что именно известно тетушке Бао и много ли. Однако она обрадовалась, что ей не пришлось врать, как ее якобы срочно вызвали в деревню к больному родственнику. Ханьвэнь смотрела на постаревшее лицо тетушки Бао, на сигаретный дым и размышляла, откуда в ней столько великодушия.
Работа была скучной, но Ханьвэнь утешало, что к ней отчасти вернулись силы. Тело, превратившееся было в тяжелый довесок, неуклюжий и непослушный, снова приносило пользу.
Остальные официантки презрительно поглядывали на нее и демонстративно не замечали. Однажды Хуэйхун подкараулила ее возле кладовой.
– Все знают, чем ты занималась, Тянь Ханьвэнь, – сказала она.
– Не знаю, что ты там думаешь, – проговорила Ханьвэнь. Язык, словно ватный, еле ворочался.
– В тот вечер ты тут с мужиками развлекалась, но ты ж у тетушки Бао любимица, и теперь она позволяет тебе не работать, хотя надо бы наказать по заслугам! Пока тебя не было, мы тут чуть не надорвались, а все из-за того, что ты шлюха. – Последнее слово она почти выплюнула, будто пощечину отвесила.
Тело Ханьвэнь пронзила боль, как в тот вечер, когда мужчина полез к ней обниматься.
– Даже не думай, что теперь все время тут прохлаждаться будешь, – бросила Хуэйхун напоследок.
На следующий день тетушка Бао сказала, что Ханьвэнь больше не будет сортировать посуду. Хуэйхун нажаловалась начальству, сказав, что одна из сотрудниц проявляет недостаточное усердие.
Ханьвэнь отправили обслуживать гостей, но на этот раз не в банкетных залах, а в общем, и она этому лишь порадовалась. В ярко освещенном зале, среди множества столиков и гостей, бояться было нечего. В гостиничной иерархии общий зал считался менее почетным, а работы тут было не в пример больше, но Ханьвэнь предпочитала это необъятное помещение замкнутости маленьких залов. Ей нравилось, как в раннюю смену через застекленный потолок и высокие, почти во всю стену, сводчатые окна в зал струится солнечный свет. Она подметала пол, протирала столы, поливала пальмы в горшках, приносила блюда и принимала заказы. Как-то раз она столкнулась в коридоре с Хуэйхун, которая торопилась в банкетный зал, и та демонстративно прошествовала мимо. Больше Ханьвэнь ничего не напоминало о случившемся.
* * *
Спустя несколько месяцев, зимой, к концу ее смены в ресторан пришел одинокий гость. Такие к ним забредали редко – цены в гостиничном ресторане обладали способностью изумлять посетителей. В этот поздний час усталые официантки двигались медленно, убирали грязную посуду и протирали столы неторопливо. Когда гость-одиночка подозвал Ханьвэнь, она решила, что чего-то недосмотрела. К еде он почти не притронулся.
– Что-то не так?
– Вы меня не помните, да? – спросил он. – Я уже третий день сюда прихожу, чтобы вас увидеть.
– Простите, но вы, наверное, меня с кем-то путаете. У нас здесь очень много официанток.
– Нет, это вы были, я уверен. Мы с коллегами несколько месяцев назад были в вашем ресторане. Возможно, вы по моему диалекту узнаете. Я был в составе делегации из Уханя.
Ханьвэнь вгляделась в его лицо. Он носил круглые затемненные очки в толстой оправе, отчего черты его были
