Вдруг резкий голос Мареева раздался возле самого его уха и отчетливо, с потрясающей силой произнес:
— Вы все наши расчеты опрокинули! Все наши запасы кислорода...
Володя заметался, как подстреленный, с криком вскочил и чуть не вывалился из гамака. Когда испуганная Малевская подбежала к нему, он неподвижно лежал на спине, бледный, с широко раскрытыми глазами.
— Что с тобой, Володюшка? Что случилось?
Он смотрел на нее, ничего не отвечая, с трудом приходя в себя.
— Ну, говори же, Володя! Что тебя так испугало?
Тихо, прерывающимся голосом он сказал:
— Это я... это я виноват... что нехватает кислорода...
Малевская вздрогнула от неожиданности. Она мгновенно поняла, что мучило Володю все эти дни, почему он так переменился, почему потерял свою обычную жизнерадостность.
Ей стало страшно, когда она представила себе все, что пережил мальчик за эти дни. С внезапно вспыхнувшей энергией она заявила:
— Ты говоришь глупости, Володя! Как это тебе пришло в голову?
— Я слышал... Никита Евсеевич сказал...
У Малевской больно сжалось сердце, но она постаралась сказать как можно спокойнее:
— Да ничего подобного, Володя! Никита Евсеевич сомневался, когда мы только выходили из гранита. А теперь мы прошли, и притом с увеличенной быстротой, по десять метров в час, почти половину пути от гранита до поверхности. Каждый час такой скорости увеличивает наш резерв кислорода. Как ты этого не понимаешь? Нашего запаса кислорода хватит не на десять лишних суток, как полагал тогда Никита Евсеевич, а гораздо дольше.
Она говорила спокойно, уверенно, гладя рукой стриженую голову Володи.
От ее спокойствия, от теплой ласки Володя оживал. Каждое ее слово вливало в него бодрость, возвращало радость.
— Правда? — спросил он. — Как я рад! А я так боялся...
Потом вдруг с тревогой в голосе добавил:
— А если что-нибудь случится? Задержка или авария?
— Ну, какая может быть задержка! Даже самая серьезная авария, какая у нас была, задержала нас всего на шесть суток. А у нас запас кислорода не меньше чем на пятнадцать-двадцать суток. Да еще мои химические материалы. И всего-то нам осталось пути не больше чем на пятнадцать дней. Пустяки, мой дорогой! Успокойся, Володюшка! Спать нужно.
Когда Володя, совсем успокоенный, заснул, Малевская спустилась в нижнюю камеру и рассказала Марееву о происшедшем. Он был чрезвычайно огорчен.
— Я не думал, что он такой впечатлительный. Я должен признаться, в порядке самокритики, что сделал непростительную глупость, заговорив о кислороде в его присутствии. Можно было предвидеть, что он поймет... Никогда не прощу себе этого!
— Да, Никита. Мне очень жаль, но я тоже ничего не могу придумать для твоего оправдания. Тем более, что для твоих опасений остается все меньше оснований: впереди всего пятнадцать суток пути.
Внимательно проверяя легкость разворачивания нового, только что поставленного на козлы барабана с проводом, Мареев сказал:
— Я очень хотел бы оказаться лжепророком! И дело как будто идет к этому. Каждый ушедший день вливает в меня новую дозу спокойствия.
— Постарайся передать это спокойствие и Володе, — посоветовала Малевская. Поднимаясь по лестнице в шаровую каюту, она продолжала: — Вообще ты должен с этого момента проявлять как можно больше оптимизма и уверенности.
Мареев поднял голову.
— С вашего разрешения, Нина Алексеевна, я буду оптимистом во всем.
На лестнице уже никого не было. Марееву послышалось тихое:
— Разрешаю...
С минуту он постоял неподвижно, с поднятым кверху лицом. Потом опустил глаза и покачал головой.
— Если бы только не известняки... — проговорил он вполголоса. — Если бы не известняки...
* * *
После нефтеносных песчаников снаряд вошел в слой глинистых сланцев. За ним должны были начаться известняки. По расчетам Мареева, в сланцах снаряду предстояло пройти около шестисот пятидесяти метров. При сохранении скорости в десять метров в час это заняло бы около шестидесяти пяти часов.
В шаровой каюте царит веселье. Володя как будто старается вознаградить себя и других, разряжая всю накопившуюся в нем энергию и жизнерадостность. И вместе с ним все как будто ожило в снаряде, словно в широко раскрытое окно пахнул свежий весенний ветер.
Через шестьдесят пять часов после выхода из нефтеносных песчаников снаряд проходил все те же однородные массы глинистого сланца.
Известняков не было!
Мареев едва верил в это чудо, но время шло, а снаряд все не выходил из сланцев.
— Что же это такое наконец, Никита? — приставал Брусков. — Где известняки? Подавай известняки, которыми ты нас все время пугал!
— Не дам! Нет у меня известняков! — отшучивался Мареев.
— Но все-таки куда же они девались? Может быть, в самом деле, мы их обходим стороной?
Мареев сразу стал серьезным.
— К сожалению, этого не случится... Просто сланцы в этом месте поднимаются выше, чем на линии нашего спуска, образуя нечто вроде подземного холма. Я и это считаю большой удачей: меньше придется итти в известняках, и, кроме того, насыщенность их водой будет меньше...
— Почему? — спросил Володя. — В этом месте с поверхности проникает меньше воды?
— Нет, Володя, не в этом дело. Просто поступающая с поверхности вода не может задержаться на сланцевой возвышенности и скатывается по ее склону в ложбину. При спуске мы, очевидно, пересекли как раз такую ложбину и встретили большое скопление воды.
Предсказания Мареева оправдались полностью. С опозданием на двадцать часов снаряд вошел наконец в мощные пласты известняков, которых все ждали с нетерпением, смешанным с тревогой.
С этого момента жизнь в снаряде стала по-боевому напряженной. Каждый час производились анализы на влажность и плотность породы. По снимкам инфракрасного кино со всех дистанций непрерывно следили за ее трещиноватостью.
Повышенная влажность породы, как и следовало ожидать, сопровождалась уменьшением плотности и большой трещиноватостью. Но эти явления не давали пока оснований для беспокойства. По мере подъема условия должны были улучшаться. Благодаря повышению уровня сланцев нижние слои известняков, в которых можно было ожидать больших скоплений подземных вод, оказались значительно менее опасными, чем думал Мареев.
После первых трехсот метров влажность известняков заметно уменьшилась, хотя густота и размеры трещин оставались значительными.
Все повеселели. Не оставалось места для тревог и опасений. Впереди была безопасная, спокойная дорога.
— Этот сланцевый горб, — говорил Мареев, — сослужил нам прекрасную службу. Он осушил дорогу снаряда и обезопасил ее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
