Заслышав приближение последней колонны, все находившиеся у Энн Герберт вышли в палисадник и остановились как зачарованные. Гул хорового гимна нарастал. Во главе процессии трепетал стяг с эмблемой пяти ран и крупной монограммой «ИХС» — греческой аббревиатурой имени Христа.
С верой наших отцов, для друзей и враговЛишь любовь станет нашим уделом…
Шествие текло рядом, направляясь к морю свечных огоньков. Пауэрскорт несколько усомнился насчет любви, ставшей уделом Комптона. Три трупа не слишком убедительно демонстрировали триумф милосердия.
Будем милость Спасителя славить вовекДобрым словом и праведным делом.
Не пойдя по главной дороге, колонна решительно свернула влево. Толпа расступилась подобно водам Чермного моря[59], отхлынув в обе стороны волнами зыбких язычков пламени. Как только все четыре колонны соединились у костра, дружно грянуло:
Верой наших отцов, светом чистымПресвятой Девы, силой молитвВоссияет Господняя правдаНа просторах английской земли!
Гремел могучий хор. Вздымались сотни рук с горящими свечами. На воткнутых в землю древках колыхались полотнища с эмблемами Христовых ран.
О вера отцов! О святая!До смерти тебе мы верны!
Внезапно звонко запела фанфара. Сначала никто в толпе не понял, откуда летит звук, но затем свечи развернулись, указывая на парапет над главным порталом. Едва заметный среди статуй святых и праведников, там стоял юный трубач.
— Бог ты мой! — шепнул Пауэрскорту Джонни Фицджеральд. — Не конец ли света? Не явятся ли к нам с небес четыре грозных всадника?
— Кто знает, Джонни. Быть может, это и есть обещанное в Апокалипсисе «имя зверя или число имени его»[60].
Главные двери собора распахнулись. Вышедший в сопровождении четырех служек с огромными свечами архидиакон проследовал к помосту и начал медленно подниматься. Пауэрскорт внимательно наблюдал. Архидиакон был в полном иезуитском облачении (видимо, том самом, которое он тайно возил с собой на мессы в Мэлбери-Клинтон). Когда прелат достиг верхней площадки, скромно взбиравшийся позади ассистент положил на стол перед ним набитый чем-то мешок и тут же спустился обратно. Пауэрскорт оценил четкость исполнения этой сцены, как и всего прочего, — организаторы ничего не упустили. Что говорить, спектакль великолепный. Стоило бы пригласить местных режиссеров для проведения коронации Эдуарда VII. Тем временем архидиакон, явно не намереваясь пока изумлять чем-либо публику, поднял руку. Под его медленно обводящим толпу взором люди притихли, сгрудились теснее. Наконец, торжественно осенив себя крестом, архидиакон заговорил:
— In nomine patris etfilii et spintus sancti, Amen[61].
Пауза. Затем взрыв всеобщего одобрения. Пауэрскорту было бы очень интересно узнать, сколько тут комптонцев и сколько приехавших гостей.
Архидиакон жестом попросил тишины.
— Братья и сестры во Христе, — начал он, — мы собрались сегодня, дабы отметить великую годовщину…
Любопытно, кстати, почему на роль вождя этого митинга назначен именно архидиакон? Возможно, по причине его необычайно сильного голоса, отчетливо различимого даже в дальнем конце двора.
— Завтра, — не забывая поворачиваться к стоящей со всех сторон аудитории, продолжал оратор, — этому христианскому святилищу исполнится ровно тысяча лет!
Радостный гул, взлетающие огоньки свечей в приветственно воздетых руках.
— Шесть с половиной столетий простояло здесь аббатство, рожденное в лоне священной Римско-католической церкви и верно ей служившее…
Новая волна одобрения. Мелькание огоньков в руках, творящих крестное знамение. Многие в толпе опускаются на колени.
— Затем настали времена, когда в угоду политическим интересам английского короля это святое место отлучили от духовной отчизны…
Некто из первого ряда, схватив воткнутое в землю древко, вздымает над головой реющий символ ран Христовых.
— Но завтра, — взлетел указующий перст архидиакона, — завтра мы восстановим справедливость! Завтра мы вернем древней обители истинную веру! Завтра мы заново освятим храм! Завтра мы сделаем тысячелетний Комптонский собор вновь и навеки католическим! Завтра, впервые за три с половиной века, мы отслужим в соборе праздничную мессу!
Каждое «завтра» оратора сопровождалось взмахом его руки, простертой к недвижно темневшей в море свечных огней каменной храмовой громаде.
— Вот здесь у меня, — архидиакон вытащил из мешка увесистый сверток, — дар нашему собору от самого Его Святейшества! — Оратор начал бережно разворачивать подарок Папы Римского. — Камень для соборного алтаря — камень, в котором замурован прах святого мученика, жизнь отдавшего за возвращение своей страны к истинной вере…
Толпа затаила дыхание. Пауэрскорт предположил, что речь о мощах сэра Томаса Мора.
— Комптон обретет благодать, — продолжал архидиакон, — обретя и храня мощи одного из прекраснейших слуг Божьих — Эдмонда Кэмпиона!
Толпа восхищенно ахнула. Хотя у Пауэрскорта имелось подозрение, что большинство присутствовавших услышали имя Эдмонда Кэмпиона впервые в жизни.
— В час возрождения и воскрешения нам надлежит порвать с прошлым, лишившим Англию истинной веры, а Комптон — истинной религии. Символом этого прошлого станут те парламентские акты вероотступников, что силой ввергли Комптон в пучину ереси.
Порывшись в мешке, архидиакон вытащил старинный пожелтевший свиток.
— Акт тысяча пятьсот тридцать второго года «Об отмене», отобравший у Папы Римского положенную долю церковных доходов в пользу англиканского епископата!
Продемонстрировав документ всем собравшимся. архидиакон швырнул его в огонь. Свиток с тихим шипением загорелся и, ярко полыхнув, превратился в пепел. Несколько секунд стояла мертвая тишина, затем грянул восторженный рев.
Архидиакон снова пошарил в мешке.
— Акт тысяча пятьсот тридцать третьего года «Об отделении» — утвердивший суверенитет и независимость англиканской церкви!
Еще одно свидетельство узаконенной Реформации полетело в адский костер. Очередное сожжение было встречено бурным ликованием.
— Акт тысяча пятьсот тридцать четвертого года, второй акт «Об отмене» — объявивший, что отныне епископы назначаются не папой, а королем!
Свиток заполыхал. А зрители наконец нашли вдохновенное слово, которое можно скандировать хором. «Ересь! Ересь!» — исторглось из множества глоток.
Откликаясь на дружный возбужденный крик, архидиакон достал сразу два документа.
— Акт тысяча пятьсот тридцать четвертого года «О преемстве» — аннулировавший брак Генриха VIII с Екатериной Арагонской…
— Ересь! Ересь!
— И акт тысяча пятьсот тридцать пятого года «О верховенстве» — провозгласивший главой англиканской церкви короля!
— Ересь! Ересь!
— Это и есть указ, — пояснил архидиакон, потрясая вторым свитком, — который отказался подписать, из-за которого пошел на плаху, принял мученическую смерть сэр Томас Мор!
Акты, давшие Генриху VIII законодательную базу церковных преобразований, с размаху были брошены в огонь. «Ересь! Ересь! Ересь!» — бесновались зрители. Пауэрскорт нахмурился: толпа грозила выйти из-под контроля. Леди Люси теснее прижалась к мужу. Однако архидиакон отнюдь не закончил, в руках у него белел следующий свиток.
— Злейшая ересь! — воскликнул он. — Акт тысяча пятьсот тридцать шестого года «Об упразднении малых обителей» — уничтоживший сотни монашеских общин, что славились смиренным служением Господу! Сгори, сгори дотла!
Свиток упал на самую вершину костра и несколько секунд лежал на виду среди языков пламени. Толпа притихла: не есть ли это знак Божий? жертва неопалимая? Но документ все-таки вспыхнул. «Ересь! Ересь!» — загремел над церковным двором свирепый боевой клич.
Неутомимый архидиакон уже держал над головой и, поворачиваясь, давал всем рассмотреть свиток особой важности.
— Вот он! Вот тот самый указ тысяча пятьсот тридцать восьмого года, который разгромил наше Комптонское аббатство! Акт «Об упразднении монастырей», отнявший у людей святую церковь и родную веру!
Взгляды людей были прикованы к страшному документу. Даже крики на время стихли.
— Так истребим же, изорвем его в клочья! — возгласил архидиакон, и голос его громом раскатился по всей территории собора. Наверно, даже в Ферфилд-парке слышно, подумал Пауэрскорт. Может, даже на самих небесах. — В память восставших против этого указа и принявших мученический венец — истребим! — Развернув свиток, архидиакон разорвал его пополам. — В память казненных, сожженных, растерзанных четвертованием мучеников… — руки священника яростно разодрали акт на четыре части, — изорвем в клочья и предадим огню!
