«М» — опять на «Е» — «душу и силу».
«П» — на «Ѕ» — «вервь и душу».
«Н» — на «У» — «плоть и душу».
«С» — на «Н» — «вервь и душу».
«И» — опять на «Т» — «плоть и силу».
Получается, что сочетание «плоть и душа» встречается три раза, а «плоть и сила», «душа и сила» и «вервь и душа» — по два. Итого девять. Но в литорее сочетание «вервь и душа» встречается еще один раз, там, где «Р» меняется на «А». И один раз, при замене «У» на «Р», встречается «плоть и сила». Если к этому добавить, что «душа и сила» обозначается как «трое на одно», а в заклинании «Е» использовано лишь дважды, то можно предположить, что эта буква должна быть использована еще один раз.
Таким образом, мы имеем двенадцать букв: СЕТДЕSУНТ плюс три отдельно стоящие «А», «Е», «Р». При этом в двенадцати словосочетаниях, поясняющих эти буквы, слово «душа» встречается 9 раз, «вервь» и «сила» — по 6 раз, а «плоть» — лишь 3 раза. Получается ряд 3–6—6—9. Или три раза повторенное 1–2—2—3. Что это значит, пока непонятно. Да и некогда уже разбираться. Домофон верещит с такой душой и силой, что моя плоть…
ПЯТНИЦА. ДЕНЬ И ВЕЧЕР
Семен Сигизмундович был точен. Мы договорились на семь часов, и он нажал кнопку домофона в одну минуту восьмого. Все тот же серый костюм. С синей рубашкой на этот раз, но снова без галстука. Те же шикарные ботинки. От чая сегодня он оказываться не стал. Попросил разбавить водой. Положил в чашку три ложки сахарного песка. Пил осторожно, мелкими глотками. Печенье брал двумя пальцами. Намою чашку черного неразбавленного чая смотрел с неодобрением. Терпеливо ждал, когда же я начну о деле.
Я не стал его томить, сообщил, что книги у меня по-прежнему нет, а колокольчик, оставленный им, похищен. Тем не менее я высказал предположение, что смогу дать ему то, что он на самом деле ищет. С этими словами я передал ему полный текст поэмы, выделенную из него «Молитву Иуды» и распечатку рисунка с последней страницы утерянной книги.
Выслушав мои пояснения, Кербер спросил лишь, почему я так уверен в том, что ему нужно именно это, а не сама книга.
— Сказать по правде, мне об этом сообщили.
— И кто же, позвольте спросить?
— Сразу несколько человек. Один, сеньор Куард, сколько мне известно, встречался с вами неделю назад. И еще один господин чрезвычайно вами интересуется. Он просит называть его Сергеем Сергеевичем, хотя на самом деле Сергеев — его фамилия.
Кербер внимательно прочитал «Молитву Иуды», лотом положил ее н другие бумаги рядом со своей чашкой на журнальный столик.
— Я бы хотел рассказать вам одну историю, — сказал он так тихо, что я едва расслышал. — Отчасти потому, что благодарен вам за предоставленные мне материалы. Отчасти же потому, что мне давно хочется ее рассказать, но не было человека, кому она могла показаться интересной. А в вашем нынешнем положении она, пожалуй, может быть даже полезна.
Говорил он тихо и как бы преодолевая желание встать и уйти. В коротком пересказе его история выглядит примерно так. Кербер родился в Москве, в семье инженера-строителя. Однако в 1939 году отец его был отправлен строить какой-то завод-дублер в Кургане. Как выразился сам Семен Сигизмундович, в то время альтернатива была проста: ехать на строительство главным инженером или, отказавшись, попасть туда же, но простым зека.
В 1952 году Кербер окончил школу в Кургане и поступил на первый курс медицинского института. В школе же, в последних классах, он посещал историко-литературный кружок, занятия в котором вел удивительный, по его словам, человек — Илларион Павлович Сафонов. Было Сафонову в то время около шестидесяти лет, может, даже больше. Жил он в Кургане на положении ссыльнопоселенца после освобождения из лагеря в 1949 году. В молодости он был толстовцем, не признавал насилия ни в каком виде. В годы Первой мировой войны, окончив филологический факультет Московского университета и получив «белый билет», служил преподавателем словесности в одной из московских гимназий. Учителем он оставался все годы революции и Гражданской войны. Первый же свой срок получил в 1929 году, в период первых гонений на толстовцев.
Каким образом этот человек, более двадцати лет проведший в лагерях, оставивший там все зубы и пальцы на левой руке, стал руководителем школьного кружка, Семен Сигизмундович не знал. Официально Сафонов числился сторожем той же школы. Но регулярно, раз в неделю, с разрешения директора и завуча в одном из классов собирались старшеклассники, обсуждали одну из книг, рекомендованную, а чаше принесенную дедом Ларионом, спорили о каких-нибудь забытых «нестяжателях».
А некоторые ученики время от времени навещали школьного сторожа в его комнатке на первом этаже школы, у черного входа. Кербер был в числе пяти-шести мальчишек, помогавших деду носить воду из колонки, бегавших в магазин за хлебом и папиросами и таскавших из городской библиотеки целые связки книг. Вечерами они собирались под роскошным довоенным абажуром в «сторожке» и слушали рассказы старого толстовца.
Среди прочего старик рассказывал, и не раз, вспоминая все новые подробности, о том, как незадолго до революции он вступил в одно общество, ставящее своей целью искоренить насилие по всей земле. О существовании этого общества сообщил ему дядя Иван Илларионович Сафонов, имевший в той организации звание «Хранителя Топоса». Он же и ввел молодого толстовца в кружок весьма почтенных и уважаемых людей, общим числом двадцать три человека. От них Илларион Павлович узнал, что уже многие века в разных странах Европы существуют общества, хранящие тайное знание о том, как прекратить страдания и вражду людей между собой.
В чем состоит это знание, ему обещали открыть позднее. В то время ему лишь довелось узнать, что многие века из поколения в поколение передаются Четыре Истины. Каждую из Четырех Истин сохраняют по двадцать четыре Избранных, оберегая ее от профанов. Во главе каждой группы посвященных стоит Хранитель. Только ему доступна одна из Истин в полном ее величии. В России — Хранитель Места. В Германии — Хранитель Поступка. В Румынии, Сербии или Болгарии — Хранитель Звука. Во Франции или Испании — Хранитель Духа. Наступит время, говорили ему, когда все Хранители соберутся вместе и положат начало новой эре, в которой не будет места вражде и насилию.
Кроме того, говорил старый каторжник, довелось ему как- то познакомиться с поэмой, именуемой в кружке «Молитвой Иуды». Поэму эту якобы написал в начале девятнадцатого века человек, получивший доступ к знанию Четырех Хранителей. Что в той поэме ведет к особому знанию, Илларион Павлович не сказал. По тогдашним временам все эти рассказы волновали воображение, но не воспринимались учениками всерьез. Всеми, кроме одного.
И вот, когда сам Семен Кербер уже учился на первом курсе медицинского института, один из участников исторического кружка, ученик выпускного класса, попал в милицию. По дурости попал, цветы рвал с клумбы напротив горкома. А вот там его взял в оборот один молодой лейтенант МГБ. Как звали юношу, Кербер за давностью лет не помнит, а вот фамилия следователя — Сергеев.
К несчастью, Илларион Павлович в минуту откровенности рассказал двоим своим ученикам о том, что эра добра и справедливости должна начаться воскресением человека, отдавшего за Христа душу. И сделать это можно только в Советском Союзе.
— Может, он сказал «в России»?
— То-то и оно. Он сказал «в Советском Союзе», Тогда у меня это не вызвало удивления. А потом, при зрелом размышлении, я понял, что, говоря о Советском Союзе, он, видимо, имел в виду какое-то место вне тогдашней и современной России.
Одним из тех, кому Сафонов намекнул о тайне воскресения Иуды, был сам Кербер, а другим — тот самый школьник, попавший в руки молодого, стремившегося сделать скорую карьеру лейтенанта. Так было организовано дело «Антисоветской сионистской организации Иудины братья». Поздней осенью 1952 года сам Илларион Павлович Сафонов и все участники кружка, кроме того школьника, чьи показания стали основой делу, были арестованы. Вместе с ними — и исключенный из мединститута Кербер. Затем два месяца допросов. Признательные показания всех участников, кроме Сафонова. Еще три месяца тупого ожидания в камере. И вдруг в апреле 1953 года — дело закрыто, все обвиняемые освобождены. Лейтенанта Сергеева куда-то перевели. В институте Семен Сигизмундович восстановиться не сумел, пошел учиться на зубного техника. И только через десять лет ему удалось вернуться в Москву в родительскую квартиру. А вот дед Ларион из тюрьмы не вышел. Умер 10 марта 1953 года.
— А что стало с доносчиком?
— Он тоже оказался в Москве, но гораздо раньше меня. По комсомольской путевке приехал учиться в пединституте да так и остался. Я его потом видел раз-другой в букинистических магазинах, но меня он, похоже, не узнал.
— Так вы не состоите в тайном обществе поклонников Иуды?
