«Я их раздавлю!» — решил герцог, скрипнул зубами и принялся набрасывать призыв к войскам.
Через полчаса кропотливой работы ему сообщили, что приема добивается какая-то француженка.
«Ну вот, — подумал герцог. — Побежденные уже преклоняют передо мной колени!»
Но все вышло иначе.
— Я пришла предъявить права, — с порога объявила гостья и выложила перед ним вексель.
Герцог удивился, взял бумагу, поднес к глазам и замер.
— Бог мой!..
Эта бумага была составлена еще в те времена, когда его семья осваивала земли Нового Брауншвейга в Северной Америке. Ситуация стала сложной, и пришлось влезать в долги.
Герцог поднял взгляд.
— Кто вы?
— Предъявитель, — тихо произнесла девушка.
Карл Вильгельм Фердинанд усмехнулся. Это и так было ясно. Впрочем, бумага ничего иного и не требовала. В ней было написано «на предъявителя».
— Это я вижу, — так же тихо произнес он. — Кто вас послал?
Девушка молчала.
Герцог поджал губы и сделал вид, что рассматривает вексель. Было ясно, что эта особа — лишь посыльная. У него, конечно, хватило бы сил порвать вексель на ее глазах, а саму эту девицу отправить на потеху солдатам. Но он прекрасно знал, что финансовая элита никому не прощает таких вещей.
— Чего вы хотите? — хрипло спросил герцог.
— Прекращения войны.
Герцог вздохнул и откинулся на спинку кресла. Тот, кто послал девчонку, понимал, чего просит. Да, формально он мог потребовать и вдвое больше, включая заморские территории семьи, но главным вопросом дня была война. Если точнее, то его поход на Париж и обещание отомстить за пролитую королевскую кровь.
— Мое слово будет нарушено?
— Да, — подтвердила девушка. — И смерти прекратятся.
Герцог встал, прошел к окну и горестно усмехнулся. Он понимал, что никому не сумеет объяснить, почему остановился, когда цель так близка. Прекращению войны будут рады разве что солдаты.
Герцог резко развернулся и посмотрел девушке в глаза. Она была напугана, но готова стоять на своем. Тот, кто ее послал, умел подчинять людей.
— Хорошо, — кивнул он. — С этого момента война между мной и Францией закончена.
Адриан двигался в том же потоке, что и все, чрез муки к завершению пути, до тех пор, пока к нему не подошел пожилой священник.
— Ты умираешь, — сказал он.
— Рано, — возразил Адриан, хотя сам же знал, что вот-вот предстанет перед Господом.
— Она тебя любит, — сказал священник.
— А что я могу сделать? — через силу проронил Адриан.
Священник присел в его ногах.
— Вот все вы молодые так: философы, гурманы, хотите свободы, равенства, счастья, думаете, надели голубой мундир и все вам по силам.
Адриан молчал. Он не знал, что сказать.
Священник глянул куда-то поверх его головы, вздохнул, склонился над ним и спросил:
— Хочешь выжить?
Адриан не знал. Он слишком устал от этой бесконечной битвы со смертью. Священник покачал головой и поднялся.
— Здесь хозяйка — смерть. Хочешь жить, уйди отсюда, исповедуйся, прими пост и молись.
Адриан проводил священника долгим взглядом. Едва привезли новую партию раненых, он сполз на пол, встал на четвереньки и, слепо тычась лицом в черные пятки умирающих, двинулся к выходу между рядами ног. Молодой человек уперся лбом в дверь и вывалился наружу.
Здесь шел снег, воздух был свежим, а вечернее небо — черно-фиолетовым. Адриан отдышался, через силу поднялся на ноги и, шатаясь из стороны в сторону, двинулся по хрустящей траве, присыпанной снегом, к полуразрушенной часовне. Он с трудом преодолел три ступеньки и рухнул на утоптанный земляной пол.
— Молодец.
К нему подошли, оттащили подальше от порога, сунули под него старое, остро пахнущее сыростью одеяло.
— Сможешь сидеть, сиди. Не сможешь, ложись. Не думай о еде и воде, готовься очистить душу. Через час я приду.
Адриан просидел в часовне до вечера, затем еще день и еще. Снег падал ему на волосы сквозь дырявую кровлю, по телу пробегали огненные всполохи боли. Все время являлись мертвые и говорили о жизни, любви, утратах. На третий день, когда он получил первый стакан воды, Адриан уже знал, что выжил.
Охотник лучше агентуры Аббата знал, что надо делать, а потому не тратил время впустую. Он вытащил карту и мгновенно вычислил четыре военных госпиталя, в которых могли оказаться Адриан и Анжелика.
Охотник побывал в каждом и признал полное поражение. Найти Адриана среди раненых, одинаково желтых и распухших от горячки, в одном нижнем белье, оказалось невозможно. В каждом госпитале их было далеко за тысячу. Половина поступала без документов. Хоронили их каждый день — по восемь-девять человек из десяти.
Умер? Это казалось Охотнику более чем вероятным.
Он не сумел отыскать и никаких следов Анжелики Беро. В госпиталях было полно женщин, приехавших в поисках мужей. Многие оставались, чтобы помочь сестрам, однако ночевали они в окрестных деревнях. Охотник обыскал одно селение за другим и признал, что иголку в стоге сена найти куда проще.
Лишь прибыв с повинной к Аббату, он узнал, что каждый его шаг был верен. Ему просто не повезло.
— Она предъявила третий вексель, — глядя в стол перед собой, произнес Аббат. — Всего четыре дня назад. В Кайзерслаутерне.
Охотник замер. То, что Анжелика тянула с этим около месяца, означало, что все это время она ухаживала за Адрианом. Стало быть, они находились там, где он их и искал, — у границы с Пруссией.
— Не теряй времени, — хмуро произнес Аббат. — Ищи.
Когда Анжелика вернулась, она обнаружила Адриана в часовне. Он сидел на черном грязном одеяле, молитвенно сложив руки и строго глядя в пространство.
— Как ты? — Она коснулась спутанных светлых волос.
Он слабо улыбнулся.
— Выжил.
— Болит?
Адриан еле слышно вздохнул.
— Болит.
— Что-нибудь хочешь? Бульона? Вина?
— Рано.
Анжелика присела на это жуткое одеяло и прижалась щекой к его плечу.
— А чего ж ты хочешь?
— Я видел человека, — тихо произнес Адриан. — Там, у тюрьмы. Он тебя преследует еще с Испании.
Внутри у нее все оборвалось.
— С Испании?!
— Да. Значит, смена имени не помогла. Два векселя — это еще не все. Что им от тебя надо?
Анжелика вздохнула, сунула руку в дорожный узелок и вытащила отцовскую Библию.
— Вот.
Адриан взял ее, осторожно раскрыл, пролистал несколько «страниц», покрытых гербовыми знаками, вернулся в начало, еще раз просмотрел все и протянул ей книгу. Он был взволнован.
— Здесь не хватает трех бумаг. Я знаю, как ты истратила две. А где третья?
