— А не спрашивал ли кто-нибудь у Твилла, что он видел? — спросил Чалонер. — Он, видимо, стоял ближе всех…
— Он ничего не видел, потому что старался справиться с лошадью, — быстро ответил Стратт. — Она заартачилась, а у него в обеих руках было оружие, и он пытался удержать ее, зажав поводья в зубах! Недоумок!
Чалонер помнил Твилла по «Розовому кусту» и согласился, что парень и в самом деле был не из тех, кто способен совладать с ситуацией, требующей третьей руки. На корабле он показал себя совершенно никчемным, и пожалуй, удавился бы, запутавшись среди линей и тросов, не присматривай за ним товарищи. Единственным его достоинством, насколько помнил Чалонер, была постоянная готовность к драке. Он с восторгом первым бросался на врага, даже когда атака была чистым самоубийством, и Браун использовал его соответственно.
— Я нахожу тему нашей беседы отвратительной, — сказал пастор Парр, брезгливо содрогаясь. — Давайте лучше поговорим о наших делах. Сколько пушек у вас на корабле, Гарсфилд?
— Две, — отвечал Чалонер, который во время плавания на «Розовом кусте» от нечего делать интересовался пушками и кое-что в них понимал. Он добавил несколько технических подробностей, и мятежники заинтересованно склонились к нему.
— При каком крене лучше стрелять? — спросил Стратт.
Чалонер понятия не имел, как ответить на этот вопрос, хоть и догадывался, что наклон дула при крене влияет на эффективность стрельбы. В надежде на подсказку он покосился на Йорка, но капитан подливал себе вина и, как видно, не замечал его замешательства. Стратт сощурился, и Чалонер понял, что сию минуту будет разоблачен как человек, не знающий, о чем говорит.
— Лично я предпочитаю верхнюю точку крена, — вмешалась Маргарет, отбирая у Йорка кувшин. Заглянув в него, она обнаружила, что кувшин пуст. — Дальнобойность увеличивается, и меньше риска повредить судно. Я, знаете ли, в свое время повоевала!
Ее заявление было встречено ошеломленным молчанием, а Чалонер поспешил встать из-за стола, чтобы избежать дальнейших расспросов. Хэй поддержал его, сообщив, что ему еще нужно поработать до начала собрания, а Кастелл заявил, что заказал шлюху в ближайшей таверне. Бабушка его не выказала удивления, заметив только, что уже поздно и ей пора в постель. Она начала раздеваться, не выходя из столовой, и все прочие поспешили разойтись, чтобы избежать ужасающего зрелища. Стратт скрылся и своей комнате, а Чалонер сказал, что собирается почитать книгу.
— Библию? — спросил Парр, всем видом показывая, что любая другая книга достойна проклятия.
— Таблицу приливов, — ответил Чалонер. — Библию моряка.
Йорк пьяно расхохотался и тут же сказал, что ему еще надо написать письмо. Чалонер, провожая его взглядом, пожелал ему напиться до бесчувствия еще до начала собрания. Так было бы спокойнее для всех — и в первую очередь для Чалонера.
До встречи оставалось еще по меньшей мере три часа, поэтому Чалонер снова заклинил дверь своей комнаты и отправился на рекогносцировку в погреб, где проходили собрания заговорщиков. Впрочем, еще до того он заглянул в обнаруженный раньше тайный ход с прорезанными в дощатых стенах глазками. Через них можно было незаметно подглядывать за обитателями некоторых комнат. Ощупью пробираясь в темноте, Чалонер размышлял над рассказом заговорщиков об убийстве. Все свидетельства подлежали сомнению, но он не взялся бы сказать, кто из них лжет — если кто-то лгал. Одно он узнал точно: свидетелей происшедшего не было. Почему же тогда повесили Уолдака? Доказательств вины не имелось, а сомнение должно толковаться в пользу обвиняемого. Правда, и Твилл, и Уолдак недолюбливали своего капитана, но неужели Уолдак, разбив ему голову, стал бы спокойно дожидаться ареста? Ерунда. Не нравилась Чалонеру и скоропалительность суда и казни, обеспеченная Хэем, как и тот факт, что суд безропотно проглотил множество лжесвидетельств, касавшихся обстоятельств убийства.
Подобравшись к комнате Хэя, Чалонер приник к глазку и обнаружил, что в ней пусто. Какая бы «работа» не дожидалась судовладельца в желтом парике, она не требовала сидения за столом. Хэй возглавлял мысленно составленный Чалонером список подозреваемых в основном потому, что больше всех терял в случае разоблачения. Мало того, что его самого казнили бы как изменника: он был богат и влиятелен, и его позор разделили бы родичи, друзья и компаньоны.
Следующую комнату занимал Стратт. Этот сидел за столом и лихорадочно писал. Исполнял порученную Хэем работу или… — скорость, с какой перо летало по бумаге, внушило Чалонеру глубокие подозрения — записывал все, что происходило за ужином? И если так, то зачем? Может быть, и Стратту претило участие в заговоре и он собирался, накопив достаточно улик, представить властям донос? Или содержание его писанины было совершенно невинным и никак не касалось мятежников? Чалонер некоторое время разглядывал его, с мыслью, что если Хэй — первый подозреваемый, то Стратт так и просится на роль второго. Человек, затаивший такую свирепую ненависть, как Стратт, вряд ли устоит перед искушением исподтишка кинуть камень при первой возможности.
За следующей дверью обнаружился Парр. Пастор стоял на коленях, сложив перед собой ладони. Лицо его было сумрачным и диким, и Чалонеру подумалось, что ни один порядочный бог не станет слушать его молитв. Парр до сих пор негодовал на Брауна, не позволившего ему принести свет веры на борт «Розового куста», и Чалонер не сомневался, что фанатик, подобный пастору Бермондси, видит в случайном убийстве Господню кару.
Следующим был Йорк: капитан, держа в руке кружку, возбужденно расхаживал по комнате. Не случилось ли, что он, завербовав Брауна как пособника в разоблачении инакомыслящих, обнаружил, что другу пришлась по вкусу мысль о мятеже? Правда, эти двое были близкими друзьями, но сильно ли Йорк дорожит дружбой — особенно когда на карту поставлена его жизнь?
Проход закончился тупиком, из которого Чалонеру открылся вид на Кастелла и его бабку в столовой. Старуха подсчитывала собранные деньги, а внук жадно следил за ней. Если бы Браун разоблачил злоумышленников, собиравшихся в Бермондси, им грозили бы серьезные неприятности. Суды над изменниками славились своей несправедливостью, и Кастеллов покарали бы за предоставленное Хэю укрытие, независимо от того, разделяли ли они его замыслы. Любой их них мог бы сбросить кусок кладки. Таких осколков немало валялось под стенами дома, хотя Чалонер сомневался, бывает ли Кастелл достаточно трезв, чтобы поразить намеченную цель.
Заглянув еще в несколько тайных ходов, агент направился в погреб. Он видел людей и в других комнатах, но те были ему не знакомы. Все выглядели богатыми, если судить по одежде. Некоторые размещались по одному, другие по двое, а в общей сложности он насчитал около тридцати человек. Не много для мятежа, но если они не пожалеют денег, то могут обеспечить себе широкую поддержку. Правительство, несомненно, захочет подавить подобное движение.
Йорк говорил, что в погреб, где собирались заговорщики, ведет лестница, начинавшаяся недалеко от главной двери, поэтому Чалонер обошел здание снаружи и обнаружил ступени, скрытые полуразвалившимися стенами. Задумчиво осмотрев руины, он вернулся в дом и прошел в комнату, располагавшуюся прямо над склепом. В доме Бермондси обнаружилось столько потайных ходов, что агент не сомневался: в подземелье ведет не один путь. Он скоро нашел то, что искал: низкий, со склизкими стенами туннель, круто уходивший вниз. Он скрывался за камином в буфетной, а вычислить его удалось по асимметрии комнаты — шпион был чуток к таким вещам.
Он зажег свечу и стал медленно спускаться, ругаясь себе под нос, когда ноги скользили на заплесневелом камне. Проход оказался длиннее, чем ему думалось, и Чалонер уже стал опасаться, что пройдет под склепом, а не в него, когда наконец показалось дно. Он вздрогнул. Здесь стоял пронизывающий холод — могильный холод — а он был одет для жаркого лета. Путь ему преградил маленький люк, но он легко справился с хлипким замком и проник в низкое помещение со сводчатыми потолками.
Он был настороже, и стал еще осторожнее, увидев горящий на дальней стене факел — в тот конец погреба вели ступени, — приготовленный для удобства собирающихся заговорщиков. Он напряг слух, но не услышал ничего, кроме равномерного стука капель о камень. Погреб действительно напоминал монастырскую крипту, и в стенах под тяжелыми сводами были прорезаны ниши, более или менее в рост человека, затянутые паутиной. Вероятно, в них когда-то лежали мощи монахов. Иные оказались на удивление глубокими. Заглядывая в них, Чалонер не видел дальней стенки. Пол местами был выложен плитами, но большей частью состоял из слежавшейся земли, за столетия сравнявшейся твердостью с камнем. Он потрогал стены, дивясь качеству работы: камни были покрыты вековой грязью, но грани их оставались прямыми и острыми. Едва пальцы коснулись камня, их пронизал холод, глубже и холоднее холода камеры, и Чалонер не сумел сдержать дрожь. В погребе было нечто темное и зловещее: казалось, его переполняли совершавшиеся здесь злодеяния.
