Хейксвилл, все еще плача и дергаясь, положил ребенка на постель и ринулся к киверу.
– Мерзавец! – Харпер рванул кивер на себя и с размаху ударил Хейксвилла в челюсть.
Тереза мигом переложила ребенка в изголовье кровати и обернулась – в руке у нее был штуцер, она взводила курок. Шарп сделал выпад, но Хейксвилл уже падал от удара, и палаш рубанул по воздуху. Хейксвилл свалился, так и не схватив кивера, и вновь потянулся к нему. Штуцер выстрелил с расстояния меньше ярда, но Хейксвилл все еще тянулся вперед. Харпер пинком отшвырнул его, и второй выпад Шарпа тоже пришелся мимо.
– Держи гада! – Харпер перебросил кивер через плечо и схватил Хейксвилла.
Тереза, все еще не веря, что промахнулась, ударила сержанта стволом, однако попала по руке Харперу, и тот ухватил не самого Хейксвилла, а его ранец. Хейксвилл взвыл, рванулся; лямки лопнули, и ранец остался у Харпера в руках. Хейксвилл видел кивер, но путь преграждал Шарп с палашом, и сержант издал низкий, протяжный стон: он нашел свою мамочку считаные недели назад, и вот снова приходится расставаться. Его мать, единственная, кто его любил; это она послала своего брата снять Обадайю с виселицы, а теперь она потеряна навсегда.
Он снова взвыл, взмахнул штыком, метнулся к окну, вышиб остатки ставня и перепрыгнул через балкончик.
– Стой! – Харпер кричал не Хейксвиллу, а Шарпу и Терезе, которые загородили ему путь.
Он обогнул их и сдернул с плеча семистволку, из которой не стрелял в бреши. Спрыгнув на мостовую, Хейксвилл не удержался на ногах; сейчас он поднимался, и Харпер не мог промазать. Ирландец с усмешкой спустил курок, ружье с силой ударило в плечо, окно заволокло дымом.
– Готов, мерзавец!
С улицы донесся издевательский смешок. Харпер замахал руками, разгоняя дым, перегнулся через перила. В тени двигалась одинокая фигура с непокрытой головой, шаги тонули в криках беснующихся солдат. Хейксвилл был жив.
Харпер покачал головой:
– Этого мерзавца не убьешь.
– Он всегда так говорил.
Шарп выронил палаш, Тереза с улыбкой протянула сверток, и он заплакал, сам не понимая отчего, и взял дочь на руки, прижал к груди, поцеловал, чувствуя губами кровь на ее шейке.
Ребенок, дочь, Антония. Плачущая, живая. Его дитя.
Эпилог
На следующий день их обвенчал священник, который трясся от страха, потому что грабежи еще продолжались, крыши пылали и с улиц доносились крики. Солдаты Шарпа, те, что подошли с ним к дому, выкинули вон пьяных и вычистили двор. Странное это было место для свадьбы. Клейтон, Питерс и Гаттеридж с заряженными ружьями в руках стерегли ворота, по двору плыл едкий дым, и Шарп не понял из службы ни слова. Харпер и Хоган с идиотским, по мнению Шарпа, выражением блаженства на лицах наблюдали за церемонией. Когда Шарп сказал Харперу, что женится на Терезе, сержант завопил от радости. Он панибратски похлопал Шарпа по спине, словно они в одном чине, и объявил, что они с Изабеллой желают молодым счастья.
– С Изабеллой?
– Та малышка, сэр.
– Она еще здесь? – Спина у Шарпа ныла, словно в нее угодило четырехфунтовое французское ядро.
Харпер покраснел:
– Думаю, может, она захочет остаться со мной на чуток, понимаете. Если вы не против, сэр.
– Против? С чего мне быть против? Но как ты, черт возьми, понял? Ты же не говоришь по-испански, а она не знает английского.
– Есть способы объясниться, – загадочно произнес Харпер и улыбнулся. – Все равно я рад, что вы поступили правильно, сэр.
Шарп рассмеялся:
– Кто ты, черт возьми, такой, чтобы говорить мне, что правильно?
Харпер пожал плечами:
– Я исповедую правильную веру. Вам надо воспитывать маленькую в католичестве.
– Я не собираюсь воспитывать маленькую.
– Конечно. Это женское дело.
– Я не о том.
Шарп хотел сказать, что Тереза не останется с армией, а он не уйдет в горы, так что по-прежнему будет разлучен с женой и ребенком. Не сразу, но со временем придется расстаться. Может быть, он женился на Терезе лишь для того, чтобы у Антонии было имя, законные права, все то, чего не было в его детстве. Он стеснялся церемонии, если можно назвать церемонией то, что делал перепуганный священник в кольце ухмыляющихся солдат, но чувствовал и робкую радость, и даже гордость оттого, что Тереза с ним и он, кажется, ее любит. Джейн Гиббонс далека и недоступна. Шарп слушал слова, смущался и смотрел на счастливое лицо Терезиной тетки.
Женатый человек, отец ребенка, капитан роты Шарп глянул поверх деревьев на чистое небо, в котором парили ястребы. Тереза взяла его под руку, что-то сказала по-испански, и Шарп, кажется, понял. Он смотрел на ее стройное тело, на темные смелые глаза и чувствовал себя последним болваном, потому что Харпер улыбался, улыбались Хоган и вся рота, а девушка, Изабелла, плакала от радости.
Шарп улыбнулся жене:
– Я тебя люблю.
Он поцеловал Терезу, вспоминая их первый поцелуй, под уланскими пиками, и думая о том, к чему это привело. Воспоминание заставило его улыбнуться, и Тереза, радуясь этой улыбке, крепче сжала его локоть.
– Можно я поцелую невесту, Ричард?
Хоган, улыбаясь, обнял Терезу и так звонко чмокнул ее в щеку, что солдаты одобрительно закричали. Тетка всплеснула руками, затараторила по-испански и бросилась счищать с Шарпова мундира остатки крови и грязи. Лейтенант Прайс хотел непременно поцеловать невесту, а невеста хотела непременно поцеловать Патрика Харпера, а Шарп старался не показывать своего счастья, потому что проявлять какие бы то ни было чувства – признак слабости.
– Вот. – Хоган протянул ему стакан вина. – С поздравлениями от дяди невесты. Ваше здоровье, Ричард.
– Как-то смешно мы поженились.
– Жениться всегда смешно, как бы это ни происходило. – Хоган подозвал служанку, которая держала Антонию, и влил в рот девочке несколько капель красного вина. – Вот так-то, моя золотая. Не всякой малышке доводится побывать на свадьбе своих родителей.
По крайней мере, девочка поправилась. Доктора, благодаря Бога, что ничего не пришлось делать, объявили неведомую болезнь недомоганием, которое проходит с возрастом, убрали в карман деньги и отправились восвояси, гадая, почему Господь щадит ублюдков.
Вечером в городе собрался вооруженный отряд, способный постоять за себя в продолжающемся разгуле жестокости. На улицах лежали трупы. Отряд покинул крепость через брешь в бастионе Санта-Мария. Ров по-прежнему полнился убитыми, их были сотни и сотни – так много, что от тел в прохладном апрельском воздухе поднимался пар. Люди рылись в толще трупов, разыскивая братьев, сыновей, друзей. Другие стояли на краю рва и плакали, как плакал Веллингтон.
Тереза впервые увидела бреши. Она
