А царь Иван расположился в одном из пригородных монастырей. Он приказал служить молебен и горячо молился, прося господа покарать изменников. После молебна царь сел трапезовать. Был постный день, и он ел только рыбу и черствый хлеб, а пил квас. И пахло от него ладаном и кипарисом. Прислуживал за столом Григорий Ловчиков.
Насытившись, царь повеселел и, прохаживаясь по келье, напевал свою любимую:
Уж как звали молодца,Позывали удальцаНа игрище поглядеть,На Ярилу посмотреть…
Наступил вечер. Ловчиков поставил на стол большой серебряный подсвечник, в котором горели в ряд шесть свечей, и царь принялся читать Библию.
Тем временем подземелья монастыря наполнились обреченными людьми, привезенными для безумных царских утех.
Царь Иван дал слишком большую волю своим телохранителям. И многие записывались в опричнину, желая приблизиться к царю и получить выгодную должность. Власть и безграничное доверие развращали их. Опричник был всегда прав, земский всегда виноват. Другие шли в опричнину, чтобы сохранить свою шкуру: жизнь тех, кто оставался в земщине, не стоила ломаного гроша. По существу, земские стали людьми вне закона. Опричники восхваляли любое преступление, совершенное царем, и он потерял всякое чувство меры.
В большую и светлую настоятельскую келью, где расположился царь, вошел Малюта Скуратов. Он успел казнить всех, кто числился у него в списках. В них вносились не только люди, подозреваемые в чем-нибудь за последние годы, но и внуки и правнуки тех тверичан, кто противился деду и прадеду царя Ивана. Тверской епископ Варсанофий был ограблен до нитки и отстранен от должности.
— Великий государь, — отвесив низкий поклон, сказал думный дворянин. — Дозволь слово молвить.
— Говори.
— В Отроч-монастыре живет и здравствует бывший митрополит всея Руси старец Филипп, а в миру Федор Степанович Колычев!
Царь ответил не сразу.
— Сходи, Гриша, к старцу Филиппу, возьми у него для меня благословение. В тот раз не дал, так, может, сегодня сжалится.
— Ежели не даст?
— А ты проси, проси, не уходи от него, пока не благословит.
На лице царя играла легкая усмешка, а в глазах горел огонь, которого так боялись и друзья и враги. Малюта Скуратов увидел, что хотел увидеть.
— Сделаю, как велишь, государь. — И он заспешил было к выходу.
— Постой, — остановил царь, — в твоих списках есть ли старец?
— Нет, ты не приказывал, великий государь.
— А-а, ну тогда ладно, иди.
Малюта Скуратов поскакал в Отроч-монастырь. Через час он переступил порог кельи опального митрополита.
Весь заросший седыми волосами, бледный и худой, старец стоял на коленях перед иконами. Он не обернулся на звяканье ключа в замке, на шарканье Малютиных ног.
— Здрав будь, старче! — услышал он громкий голос.
Филипп поднялся и сразу узнал Скуратова.
— Давно ожидаю смерти, — тихо произнес он, — да исполнится воля божья.
— Оставь говорить о смерти… Великий государь просил благословить его.
— Благословляют на доброе.
— Не хочешь? — будто сожалея, сказал Малюта. — Жарко у тебя, старче, усердно монаси топят. Угару не боишься?
Старец промолчал.
— Благослови, старче, великого государя, — повторил Скуратов. — Он с воинством своим искоренять измену идет.
— Благословляют добрых на доброе. — Филипп упрямо сжал высохшие губы.
Малюта посмотрел на запавшие в черных провалах глаза старца, на морщинистую худую шею, на худые бессильные руки, и кровь прилила к его вискам.
— Последний раз прошу, благослови великого государя всея Руси! — В голосе думного дворянина послышалась угроза.
Филипп не ответил. Снова преклонив колени перед иконой, он стал креститься и громко читать молитву.
Малюта Скуратов воровато оглянулся, вынул из-за пазухи короткий кусок пеньковой веревки и петлей накинул на слабую шею старца.
Через минуту он вышел из кельи, прикрыл дверь и, отерев со лба обильный пот, сказал ожидавшим его монахам:
— Предайте земле тело старца Филиппа, преставился он, надо думать, от угара. — Малюта снял шапку.
Монахи ужаснулись и заплакали.
Прошло пять дней, войско царя Ивана покинуло разоренную и сожженную Тверь. Опричники отправили по своим домам много награбленного добра. Порубленные, истерзанные тела горожан, окаменевшие от мороза, лежали на улицах и площадях, торчали на кольях, висели, повешенные за ноги… Многие были утоплены в прорубях Волги. Пошел мелкий сухой снег. Занялась пурга, засыпая снегом залитые кровью улицы и площади города.
Покинув Тверь, опричники и дальше двигались с теми же предосторожностями. Никто не должен был знать, куда идет царское войско. По дороге опустошили огнем и мечом город Торжок, город Вышний Волочек и другие места до самого озера Ильменя. В Торжке в одной из крепостных башен сидели пленные воины Девлет-Гирея. Когда царь Иван вошел к ним, молодой высокий крымчак встретил его бранным словом. Зная, что пленные безоружны и закованы в цепи, царь ударил пикой дерзкого воина. Но неожиданно крымчак выхватил пику из рук царя и замахнулся с радостным воплем.
Малюта Скуратов бросился вперед и успел собой заслонить царя Ивана. Копье раздробило левое плечо думного дворянина. Он упал, обливаясь кровью.
— Гриша, — наклонился к нему царь, — Гриша, не опасно ли ты ранен? Я послал за лекарем… А этих всех я повелел на куски порубить. Гриша, за твою кровь…
Приговаривая, царь Иван вздрагивающими нервными пальцами гладил лицо любимца. Малюта поцеловал холодную царскую руку.
Прибежавший лекарь Арнольд Линдзей перевязал пробитое копьем плечо, а слуги уложили раненого в царский возок.
2 января 1570 года опричное воинство окружило со всех сторон Великий Новгород. По всем дорогам боярин Алексей Басманов поставил крепкие заставы. Ни один человек, ни пеший, ни конный, не мог спастись бегством.
У истока реки Волхова широко раскинулся Новгород. Софийская сторона на западном берегу и торговая на восточном возникли в далекую, незапамятную старину. У самого Волхова, на пологом холме, высились каменные стены детинца60 с башнями и узкими воротами. За стенами крепости теснились разукрашенные главы древнего Софийского собора.
Прежде всего по царскому повелению закрыли все монастыри и церкви в окрестностях Новгорода, а иноков и священников согнали в одно место и потребовали с них по двадцать рублей выкупа. Кто не мог заплатить, того ставили на правеж, били батогами. Дворы богатых купцов в городе тоже запечатали. Дьяков и подьячих заковали в цепи и согнали, как скот, в огороженный забором двор. Жен и детей стерегли в домах.
