Мужик ещё раз вернулся к Шуре, увидев, что она уже отключилась, довольно кивнул:
– Ну, щас поправляться будешь, слава Богу. Ишь, как тебя разморило! Ну, да Господь не оставит…
Шура спала, не реагируя ни на что без снов, без чувств. Наверное, это было физиологическое восстановление организма. Во всяком случае, когда она на следующий день проснулась и попробовала сесть, свесив ноги с печки, у неё это получилось гораздо лучше, чем накануне. Однако слезть сама она ещё не решилась. Пришлось сидеть, пока не вернулся Михаил Кузьмич. Ввалившись в избу, он обнаружил проснувшуюся Шурочку и обрадовался.
– Ну, вот тебе уже лучше. Слазить будешь?
Шура молча кивнула. Тогда он подхватил её на руки и осторожно опустил на пол. Шура обнаружила, что одета в женскую ночную рубашку, но гораздо больших размеров.
– Ты чего удивляешься? – осведомился Михаил Кузьмич, заметив, что Шура осматривает себя с удивлением. – То ночнушка жены моей, в чё тебя ещё одевать-то было?
Память уже начала потихоньку возвращаться. По крайней мере, она уже предметно вспомнила поездку к голубому камню, и даже приключение в Аркаиме. Только что всё это значило, Шура ещё определить не смогла. Осматривая себя, она заметила, что вонючая болотная грязь, сковавшая её тело предсмертным холодом, исчезла. Потрогав копну волос, с удивлением отметила, что волосы тоже чистые.
Кузьмич, наблюдая за Шурой, усмехнулся:
– Да чистая ты, чистая, уж не волнуйся так.
– Кто ж меня вымыл? Жена твоя?
– Бог с тобой. Скоро пяток будет, как я бобылём живу. А жена преставилась, Царство ей небесное.
Шура догадалась, что её омыл сам Кузьмич, и покраснела.
– А вы её до сих пор любите?
– Да чё ты о любви-то знаешь, болтушка? – мотнул головой староста. – Чего она такое: Жалость? Сострадание? Боль? Понимание? Терпение? Собственничество? Обладание? Или всё это вместе взятое, плюс ещё косой десяток определений? Это, милая моя, возможно, коль чувство является целью какой. Но когда человек живёт понятием Христоцентричности мира, то Любовь становится процессом, философией и даже самой жизнью. Поняла?
У Шуры от такого постулата даже закружилась голова, а Кузьмич, глядя на неё, усмехнулся:
– Да ты за стол-то садись, в ногах правды нет. На стуле вон свитер лежит, надень пока.
Нацепив огромный свитер, Шурочка с удовольствием опустилась на стул, так как стоять было ещё не слишком ладно – болел позвоночник. Видимо, в водовороте ударилась о подводный камень или мощный поток времени сам постарался намять кости путешественнице.
– Ты, милая, трое суток на печке провалялась, лихоманку от камня подхватила, – сообщил Кузьмич. – Да и озеро у нас чистое, а там, у берега шибко много грязи было. Чё случилось-то?
– Михал Кузьмич, ты об Аркаиме слыхал? – задала девушка встречный вопрос.
– А как же. Святой город, – кивнул староста. – Он подле Магнитогорска на реке Сынташта. Его в конце века астроархеологи из Екатеринбургского университета откопали. Один из них, Быструшкин Константин Константинович, сразу стал известен на весь мир. Шутка ли, Аркаим был уже на земле ещё за пять тысяч лет до Рождества Христова!
– Екатеринбург, Магнитогорск знаю – это Южный Урал, – кивнула Шура. – И больше ничего. Ни о каких археологических находках не слышала. И причём тут ваше Плещеево озеро и Южный Урал?
– Да тебя, поди, камень туда отправил. Так ли чё ли? – усмехнулся мужик и покачал головой. – От него не убудет, такие выкрутасы со временем делает, что мало не покажется! А ты, значит, в прошлое прокатилась? Дела-а!
Шура кивнула, подтверждая догадку. Поэтому подняла глаза на старосту, ожидая продолжения рассказа про археологическую диковинку, но Кузьмич сидел какое-то время молча, вспоминая историю. Поглядывая на него, Шура принялась за картошку в мундирах, выставленную хозяином на стол для трапезы. Кузьмич увидел, как Шура уплетает варёную картошку, и глаза его округлились.
– Ты чё? – воскликнул он. – Мы ж не молились!
Кузьмич встал, перекрестился на иконы, а его гостья, торопливо проглотив откушенный кусочек горячего, обжигающего язык картофеля, встала позади и тоже перекрестилась. Прочитав молитву, Кузьмич кивнул Шуре, разрешая начать трапезу, а сам покопался на книжной полке, достал какой-то журнал, сел за стол и довольно долго перелистывал пока не нашёл нужное.
– Вот. Слушай, – голос хозяина принял деловитую строгость. – Нашёл-таки, где про Аркаим сказано:
«Большой Сынташтинский курган, открытый на реке Сынташта в начале 90-х годов двадцатого века, входит в комплекс памятников „Страны Городов“ и датируется пятым тысячелетием до Рождества Христова.
В 1987 году началось строительство ещё одного водохранилища, в 70 километрах от Сынташты, и мы выехали для обследования района затопления. Как и все могучие стройки коммунизма, она должна была начаться в мае, но плотину выстроили за зиму. Когда мы весной приехали, плотина уже стояла, а в середине будущего водохранилища открылся потрясающий вид – укреплённое поселение Аркаим – в совершенно великолепной сохранности.
Такой в археологии просто не бывает! Гораздо позже, в 1999 году, у нас проводилась конференция, и были приглашены западные исследователи-археологи, занимающиеся ранними цивилизациями. Когда мы показали раскопы одного из памятников аркаимского типа, западные специалисты были просто в шоке. На Западе вообще почти нет памятников, которые были бы видны вот так – на поверхности. Есть в Англии или Европе круги, есть менгиры, но первобытный памятник, лежащий в степи в такой сохранности, когда видны дома, видны площади и оборонительные сооружения, а иногда плотины с дорогами – это огромная редкость. Такого не бывает».[82]
Михал Кузьмич отложил журнал и хитро взглянул на девушку:
– Вот такая вот статейка. Здесь ещё кое-какие новости про это, ну да ты сама всё видела. Так что стоят удивлённые археологи, не понимающие моста меж прошлым и будущим, почёсывая себя за ухом.
– А вы про это знаете? – удивилась Шурочка.
– Да так, пришлось, знаешь ли, – нехотя признался староста. – У нас чуть ли не каждый житель знаком с выкрутасами камня. Он иной раз такое замастрячит – всю жизнь помнить будешь!
– Понятно.
Шуре вдруг стало ясно, что Кузьмич знал обо всём заранее, но почему не рассказал?!
– А чё рассказывать-то, – ответил староста на незаданный вопрос. – Надо глянуть: либо примут тамо-ка – либо нет. Тебя-то приняли, хоть и наказали чуток. За язычок, наверное? Он у тебя, как помело болтается, чё уж скрывать-то.
– Вы тоже мысли читаете? – осторожно спросила девушка. Видимо, наказание за лишнюю болтовню пошло ей впрок.
– Да чё их читать? Зачем? А вот твой бабий язык подвёл, – уверенно сказал Кузьмич. – Ты его на Троицу подняла, а знаешь, что ленивые болтуны становятся нищими, это раз; во-вторых, становятся быдлом, дураками, мошенниками; да и Царствия Небесного их лишают. Тоже Троица, только человеческая. Как бы тебе всё оборотом не вернулось. Захотела, понимаешь, в апостолы и языком своим поганым новый догматический закон выводишь: «Осудите, да не судимы будете». С головкой-то всё в порядке? Ладно уж, подымайся на ноги, да езжай на Залиту к старцу Николаю Гурьянову. Пора икону писать.
– Вы и про это знаете?! – ахнула Шура.
– Да чё знать-то, – остро глянул на девушку староста. – Когда старец в августе преставился, то своим богомазам наказ дал, приедет-де Валаамская послушница икону Богородицы писать. А ты единственная из девиц нынче на Валааме проживала. Иль старец не про тебя говорил?
– Отец Николай преставился? – почему-то не могла поверить Шура. – Ведь он же, как раз в конце июля на Валаам приезжал. Я его видела!
– Помяни его, Христа ради, – Михаил Кузьмич достал из шкафчика просфорку и протянул Шуре. А когда та хотела надкусить, прикрикнул:
– Да ты совсем безголовая уже. Потом помянешь, на голодный желудок.
Шура чуть было не поперхнулась, но ничего не сказала. Поняла, что не права. И что предстоит съездить на остров Залиту, где ей помогут написать представшую пред ней Богородицу, воскрешающую Русь, тоже поняла.
Облик иконы, стоящий на вагонном столике, уже засветился, как зеркальное фото, как луч надежды с берегового маяка, как обещание радостной и весёлой жизни, но всё это было не так, как рисовало воображение. И всё-таки необычайный свет облика подчинял, заставлял и разрушал сознание, не спрашивая ни согласия, ни разрешения.
Разрушал? Да, конечно, в этом Роберт был уверен неукоснительно. Уверенность пришла со временем. С нею деньги. Много, очень много. Но что эта бумажная взвесь против свободы мысли?! А мыслить Роби уже не умел – запрещено было. Хозяин на иконе этого не любил, мол, выполняй заданное, а подумать за тебя есть кому. Зависимость между иконой и Робертом возникла беспредельная. Правда, Робик ещё соображал, что делает, даже отдавал отчёт своим действиям, но контролировать этого уже не мог.
