Таким он был в полном разгаре работы, совершенно уверенный в себе, и не только в отношении ценности собственного произведения, но и в отношении предстоящего успеха всей постановки. Тщательность, с которой он изучает все технические стороны, вознаграждается этой успокаивающей уверенностью. Идоменей — настоящий шедевр, и его ждет успех. Сам Раафф доволен «как король» и так счастлив, что не перестает петь свою роль в любой момент и где угодно: приводя себя в порядок перед зеркалом и за столом, «ночью, перед тем как уснуть, днем, как только просыпается». В атмосфере счастливого согласия и душевного подъема проходят последние репетиции.
Все шло прекрасно, когда в Мюнхен пришла катастрофическая весть: 29 ноября умерла императрица Мария Терезия. Согласно протоколу, все европейские дворы должны будут погрузиться в траур. Сколько времени этот траур продлится в Мюнхене? И нет ли опасности переноса премьеры далеко за дату 20 января, на которую она назначена? Понятна тревога, охватившая тех, кто радостно, лихорадочно работал с напряжением всех сил над постановкой этого произведения. К счастью, было решено, что театры снова распахнут свои двери после шестинедельного траура. Моцарт попросил отца прислать ему черный костюм, предварительно выбив из него пыль и почистив щеткой, но когда музыкант вскрыл пакет, он обнаружил, что костюм так изношен, так лоснится и настолько непригоден к использованию по назначению, что ему пришлось отправить его обратно.
В счастливом ожидании стать свидетелем триумфа своего Вольферля на премьеру Идоменея в Мюнхен приехали Леопольд Моцарт с Наннерль. Они останавливаются в комнатенке Вольфганга, веселясь, как школьники на каникулах, в радостном возбуждении от тесноты жилища, где даже сами неудобства совместной жизни втроем становятся источниками острот и шуток. Теперь, когда произведение доведено до совершенства, свободно раскрывается веселый, легкий характер Вольфганга. Генеральная репетиция, прошедшая в большой зале дворца в присутствии курфюрста, была триумфальной. Князь Карл Теодор много аплодировал и кричал «браво». После первого акта он поздравил Моцарта, высказав ему такой несколько странный, если принять во внимание трагический характер Идоменея, комплимент: «Эта опера будет чарующей и, безусловно, сделает вам честь». Определение «чарующая» было не из тех, что подходили для данного случая, но слова эти были сказаны из лучших побуждений. А когда после представления Моцарт подошел попрощаться с курфюрстом, тот заявил: «Невозможно вообразить, что в такой маленькой головке прячется нечто столь огромное».
Восторг музыкантов соответствовал благорасположению знатных сеньоров. Они чуть ли не хором хвалили тоновое и необычное, что услышали в этой музыке. Не желавшая себя скомпрометировать суждением о партитуре или об исполнении мюнхенская газета воздала хвалу декорациям, ни единым словом не упомянув обо всем остальном. «Декорации среди которых нас особенно восхитили порт Неаполя и храм Нептуна, по праву входят в число шедевров нашего знаменитого художника, советника Куальо».
Неизвестно почему, но из всех шедевров Моцарта Идоменея ставят меньше всего. При его жизни эту оперу после мюнхенского карнавала не ставили ни разу. Если верить Паумгартнеру, похоже, это невнимание, которое длится чуть ли не до наших дней, объясняется тем, что Идоменей — самая богатая, самая грандиозная опера музыканта, а не драматурга Моцарта. Это суждение подкрепляет мнение критика Альфреда Хойсса, который «на примерах показал, что Идоменей перенасыщен музыкой, идеями и темами, которые не оправданы драматическим действием. Первым препятствием было либретто, вторым — вкус того времени. Можно было бы также сказать, что в этой опере композитор поднялся до драматической атмосферы, с которой не встретится больше до Дон Жуана и Волшебной флейты».
Что смущало слушавших оперу в 1781 году, так это главным образом та трудность, с которой они сталкивались, пытаясь охарактеризовать, оценить и определить это произведение, основываясь на действовавших тогда критериях. «С исторической точки зрения, — говорит далее Паумгартнер, — Идоменей относится к оперее-сериа, направлению, которое развивали Джузеппе Сарти и Иоганн Кристиан Бах, к жанру, который к 1780 году постепенно приходил в упадок». Однако дерзания, которыми полна эта партитура, восхищают нас и сегодня. Альфред Эйнштейн утверждает: «По богатству некоторых сцен с нею мог сравниться только Берлиоз», но понятно, насколько должны были быть смущены современники создания оперы, когда прочитали слова того же автора: «Идоменей — одно из тех произведений, которое даже такой гений самой высокой пробы, как Моцарт, мог бы написать только один раз в жизни. Это опера-сериа, не похожая ни на какую другую». Немецкий критик также объясняет, почему ее не приняли другие города: поставить ее был в силах только Мюнхен. Хотя из всех своих опер Моцарт любил и ценил ее больше других, он никогда не мог предложить ее, например, Вене, которая отвернулась от оперы-сериа. Именно по этой причине и в отсутствие моральной и материальной поддержки Идоменей остался без будущего. Пройдет еще десять лет, прежде чем Моцарт сможет снова взяться за оперу-сериа.
Однако едва не случилось так, что композитор не смог бы присутствовать на постановке своего произведения. В разгар радостной репетиционной работы в Зальцбург пришло письмо с приказом юному музыканту немедленно отправляться в Вену, где он должен был присоединиться к «дому» князя-архиепископа. С тех пор как Моцарт углубился в свою захватывающую работу, он почти забыл, что принадлежит этому «дому». И вот теперь хозяин решил призвать его к себе.
В те времена крупные австрийские сеньоры путешествовали в сопровождении всех своих слуг, значит, и своих музыкантов, а те, у кого были театры, — с актерами и певцами. Весь этот люд без труда располагался в громадных венских дворцах. В это время шли один за другим праздники, на которых благородные люди заставляли играть свои домашние оркестры, которыми весьма гордились. Несмотря на присутствие Моцарта, оркестр Коллоредо не мог тягаться с оркестром князя Эстергази, которым дирижировал Йозеф Гайдн, но князь-архиепископ, хотя он и не хотел в этом признаваться, извлекал все же повод для гордости из того факта, что у него на службе состоял молодой композитор, о котором уже начинали говорить.
Как только Коллоредо узнал о смерти императрицы, он отправился в Вену, чтобы выразить наследнику Марии Терезии Иосифу II свои соболезнования. Он затребовал к себе Моцарта, но тот сделал вид, что об этом не знает, надеясь на то, что успех оперы обеспечит ему покровительство баварского курфюрста и официальный пост при мюнхенском дворе. «Благодаря высокому покровительству, которым я здесь пользуюсь, я буду достаточно обеспечен в настоящем и в будущем, за исключением смертельных случаев, от которых никто не может быть застрахован, но которые не пугают талантливого неженатого человека… Поэтому я с радостью буду ждать его сообщения о том, что он больше во мне не нуждается…» Вместо маловероятного Увольнения, мыслью о котором тешит себя Вольфганг, привыкший строить в воображении счастливые события со счастливой развязкой, он получает угрожающе срочный вызов, на который, приводя в ярость хозяина, не отвечает до марта. Наконец 16 марта 1781 года он приезжает в столицу, исчерпав все предлоги, все оправдывавшие опоздание отговорки и хмуря брови при одной мысли о нагоняе, который его ожидает.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
