И все превращается в крик».
![]()
514
∂ ![]()
Наш трубадур задел металл пергамента, который только что дочитал, и что-то похожее на протяжный звук скрипки, сначала глубокий, затем высокий до дрожи, вырвалось из листа. Тишина достигла в этот момент точки абсолютной, невероятной чистоты. Как по сигналу, голубой огонь начал раздуваться, языки пламени пугающе вырывались вверх, а амарантовый паркет, пришпоренный подошвами Караколя, стал вторить ритму деревянных мачт. Из публики стали разноситься заунывные напевы, прерываемые криками пифий, что брызнули не в ритм с верхушек мачт. Вскоре звуки начали вырываться из каждого безжизненного уголка судна, из рей и парусов, из свернутых и натянутых такелажей, из паркета, ставшего барабаном, из стекла фонариков, из стали и меди, из бутылок! А Караколь стоял над огнем и управлял всем этим, словно дирижер, с самшитовой веточкой в одной руке, другой водя по воздуху, заставляя вибрировать неизвестно какую волну, доселе никогда неслыханную, создавая ее, как сетчатую структуру из материи!
Как бы невероятно это ни было, но едва начавшийся рассказ уже подошел к концу. Оставался лишь хребтовый гам из звуков, вырвавшихся из досок и крепежных балок, свистящих из огня и ревущих из мачт, звуков полных, полых, протяжных, звуков снастей и разногласий, брошенных вместе в шумы да гамы, не оставлявших никакой надежды на какую-либо гармонию, пусть даже совершенно случайную, — а скорее дававших шанс услышать ушам, чей бархат был нетронут (как мои), то, что возможно соотнести с примитивным хаосом. Когда возобновилась тишина, такая же всепоглощающая, как был только что вездесущ на пару сумасшедших минут звук всех вещей, Фреольцы встали одновременно, всем залом, и по палубе раскатились овации. Ливень аплодисментов, обрушившийся на
513
верхнюю палубу, поразил меня эмоциями. В этот вечер Караколь попрощался, стоя на коленях и соединив руки. Ветер милостивый, кто, как не он, мог еще подарить нам это чудо, хоть на краткий миг, — услышать хаос?
— Этот парень — гений, Сов! Я тебе точно говорю!
) ![]()
Нушка дрожала, в ее голубизне появились слезы, ее лицо, губы блестели. Признаться откровенно, я почти прослушал весь рассказ. Я вдруг неожиданно осознал, что близок наш с ней разрыв, что он неминуем. Я старался на протяжении всего спектакля дышать как можно медленнее, чтобы отодвинуть горизонт болота и постараться впитать в свою плоть гемофилический поток из настоящего, которое она мне дарила. Завтра отменялось до новых распоряжений.
VIII
ДУБИЛЬЩИК
) ![]()
Итак, настал пятый день. Настоящее начало переправы. Первые дни Физалис все еще был с нами, сопровождая вдоль мола. Насыпь уходила ровно на восток через болото и была относительно тверда и стабильна под нашими ногами. По сравнению с двумя неделями ориентировки, проведенными в штормах и грозах, в полном напряжении, в топях, зыбучих песках без единой опоры, посреди серо-мрачных лагун, простегиваемых туманом, переправа не могла начаться в более благоприятном климате. Хоть небо и вылило нам на головы несколько ливней, солнце все же брало верх, согревая щеки и просушивая одежду, да к тому же с энергичным ветром в помощниках. За первые четыре дня мы ни разу не окунули ноги в воду: насыпь, идущая от Порт-Шуна, тянулась ровно, она задавала ритм и трассу, она еще связывала нас на несколько коротких дней с неким подобием человеческой архитектуры. А затем фреольский корабль оставил нас, унося с собой лицо и его снежную белизну, и дрожащую голубизну ириса в глазах, и губы, из которых в последний раз сочилась алая мирра, отдаляя от меня нежные груди в ласковой истоме, и запах простыней, и смятого белья вокруг кровати, и запах Нушки. «Жду тебя через три месяца в Шавондаси, Сов. Будь осторожен, маленький волчонок». Она послала
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})511
с борта корабля последний неосязаемый поцелуй. Ее небесного цвета платье не слишком элегантно смялось под и< срывом ветра, пряди закрыли личико, но она улыбнулась мне сквозь слезы, я знаю. Она продолжала улыбаться. Когда корабль повернул к низовью, она все еще стояла на палубе по правому борту и смотрела, как мы прощально машем им вслед, с сувенирами в руках. Она подняла над головой небольшого воздушного змея в цвет платья и стала управлять им одной рукой. Я был не такой ас, как Ларко, в этом деле и, переполненный эмоциями, никак не мог расшифровать буквы, которые она выводила…
— Она тебя любит, философф! — крикнул мне Ларко, весь сверкая. Он тотчас же что-то ответил ей своей летающей клеткой.
— Что ты ей сказал?
— Что ты ее тоже любишь… Так все делают.
Фреольский корабль раздул паруса, но Нушкин змей еще успел что-то прочертить в небе, пока его не прибило набранной за секунды скоростью.
— Как это все мило.
— Что мило? Что она сказала, Ларко?
— Ах… ах.
— Пожалуйста, Ларко. Что она сказала, умоляю?
— Говорит, что ты чист, что будет тебя ждать, что будет тебе верна.
Можно подумать, такая может хранить верность. Ох уж эти женщины! Ну да ладно, главное намерение.
π ![]()
Распад в Орде еще никогда не был так близок к тому, чтоб стать реальностью, как за неделю перед выходом. И если мы по-прежнему были вместе, то обязаны этим в первую очередь дипломатическим талантам Сова и доверию, которое я у всех вызывал. Группа отмежевавшихся,
510
предпочитавшая пойти в обход, объединяла Альму и ястребника, Ларко и Силамфра, Аои и Каллирою, Кориолис и Свезьеста. Но вместе с Совом мы все же спасли единство Орды. Мы никоим образом не старались приуменьшить ни природные опасности болота, ни усилия, которые придется приложить, ни вероятное истощение, которое нас ожидало. Мы не пытались обойти стороной риск нападения, того, что, возможно, угодим в ловушку, устроенную Преследованием, или же, что наверняка столкнемся с хронами, фреольские рассказы о которых нагнетали вокруг нас свою паническую мощь.
В плане разведывательных вопросов и обмундирования контр-адмирал и коммодор неоспоримо выполнили свою задачу сполна. Они эскортировали нас на центральную зону, чтобы показать безразмерное девственное озеро, без единого островка, нечеловеческих дистанций вплавь. Эта картина расколола Орду надвое. Она спровоцировала конфликт. Они бросали нас в воду утром, днем и вечером. Они оставляли нас мариноваться, бултыхаться и плыть кролем по нашей же собственной просьбе. Они научили нас различать зыбучие пески и нерестилища карпов. Надежный проход от плавучей заставы. Они дали нам время приспособиться к болоту, привыкнуть к нему. Их портные сшили дождевые одежды по меркам каждого из нас. Они снабдили нас герметическими болотными сапогами, водонепроницаемыми ботинками и специальной обувью для плавания. Дали протестировать в воде разного объема поплавки. Укрепили и адаптировали под нас трапеции. И в конечном счете смастерили для каждого по деревянному гидродинамическому бочонку, продолговатому, легкому, с ручками по бокам, чтоб можно было зацепиться, если будет шторм. Их вместимость была рассчитана ровно под то, что мы брали с собой: спальники, сухие вещи, полотенца, оружие, посуду.
514
Наш трубадур задел металл пергамента, который только что дочитал, и что-то похожее на протяжный звук скрипки, сначала глубокий, затем высокий до дрожи, вырвалось из листа. Тишина достигла в этот момент точки абсолютной, невероятной чистоты. Как по сигналу, голубой огонь начал раздуваться, языки пламени пугающе вырывались вверх, а амарантовый паркет, пришпоренный подошвами Караколя, стал вторить ритму деревянных мачт. Из публики стали разноситься заунывные напевы, прерываемые криками пифий, что брызнули не в ритм с верхушек мачт. Вскоре звуки начали вырываться из каждого безжизненного уголка судна, из рей и парусов, из свернутых и натянутых такелажей, из паркета, ставшего барабаном, из стекла фонариков, из стали и меди, из бутылок! А Караколь стоял над огнем и управлял всем этим, словно дирижер, с самшитовой веточкой в одной руке, другой водя по воздуху, заставляя вибрировать неизвестно какую волну, доселе никогда неслыханную, создавая ее, как сетчатую структуру из материи!
Нушка дрожала, в ее голубизне появились слезы, ее лицо, губы блестели. Признаться откровенно, я почти прослушал весь рассказ. Я вдруг неожиданно осознал, что близок наш с ней разрыв, что он неминуем. Я старался на протяжении всего спектакля дышать как можно медленнее, чтобы отодвинуть горизонт болота и постараться впитать в свою плоть гемофилический поток из настоящего, которое она мне дарила. Завтра отменялось до новых распоряжений.
Распад в Орде еще никогда не был так близок к тому, чтоб стать реальностью, как за неделю перед выходом. И если мы по-прежнему были вместе, то обязаны этим в первую очередь дипломатическим талантам Сова и доверию, которое я у всех вызывал. Группа отмежевавшихся,