– Подождите минутку! – запротестовал Майлс. – Насколько я понял, портфель с деньгами исчез?
– Да. Верно.
– Если никто не поднимался на крышу башни и не закалывал мистера Брука, то что же, по их мнению, произошло с портфелем?
Фей отвела взгляд.
– Они решили, – ответила девушка, – что во время предсмертных конвульсий он… он каким-то образом сбросил портфель в реку.
– Дно реки исследовали?
– Да. Сразу же.
– И портфель не был найден?
– Нет… его вообще не нашли.
Фей опустила голову, ее глаза были прикованы к полу.
– И не из-за недостатка усердия! – негромко воскликнула она, кончиками пальцев проводя бороздки в покрывавшем книги слое пыли. – В первую военную зиму это происшествие прогремело на всю Францию. Бедная миссис Брук умерла той же зимой – от горя, как все считали. Гарри, как я уже говорила, был убит под Дюнкерком.
Потом пришли немцы. Они пользовались любым случаем, чтобы поднять шум вокруг сенсационного убийства, особенно такого, в котором замешана безнравственная женщина, считая, что подобные вещи отвлекут французов от всяких бесчинств. О, они-то уж позаботились о том, чтобы интерес публики к этому преступлению не иссяк!
– Насколько я понимаю, – сказал Майлс, – вы оставались во Франции во время оккупации? Вы ведь не успели вернуться в Англию?
– Нет, – ответила Фей, – мне было стыдно.
Майлс повернулся к ней спиной и яростно стукнул кулаком по подоконнику.
– Все, хватит об этом, – объявил он.
– Прошу вас! Ничего страшного не случилось.
– Нет, случилось! – Майлс угрюмо смотрел в окно. – Торжественно обещаю, что с этой темой покончено, что я никогда не вернусь к ней, что я больше никогда не задам вам ни одного вопро… – Он запнулся. – Значит, вы не вышли замуж за Гарри Брука?
Глядя на ее отражение в темном оконном стекле, он заметил, что она смеется, еще до того, как с ее губ сорвался хоть единый звук. Он увидел, как Фей откинула голову, расправила плечи, закрыла глаза, резко выбросила вперед руки; он увидел, как смех рождается в ее горле, и лишь потом услышал едва ли не истерический, рыдающий, душащий ее хохот, звеневший в тишине библиотеки, и был поражен этим бурным проявлением чувств у такой сдержанной девушки.
Майлс повернулся к ней. Он физически ощущал, как на него накатывает волна нежности и желания защитить, проникающая в самые глубины его сердца, и пришел в смятение, сознавая, что от этого до любви рукой подать. Спотыкаясь, он устремился к Фей. Он налетел на книжную башню, которая с грохотом рухнула – в свете лампы сверкнул столб поднятой пыли – как раз в тот момент, когда дверь открылась и в библиотеку вошла Марион Хэммонд.
– Знаете ли вы, – раздался трезвый голос Марион – и накал страстей тотчас же ослабел, как спадает порванная струна, – который сейчас час?
Прерывисто дыша, Майлс застыл на месте. Фей тоже замерла, и на ее лицо вернулось обычное безмятежное выражение. Этот взрыв эмоций либо привиделся ему, либо послышался в бреду.
Однако даже ясноглазая оживленная Марион держалась несколько напряженно.
– Уже почти половина двенадцатого, – продолжала она, – и если Майлс собирается полночи не спать, по своему обыкновению, то мой долг – позаботиться, чтобы все остальные по крайней мере выспались.
– Марион, ради Бога!…
Марион нежно проворковала:
– Не сердись, Майлс. Вы можете себе представить, – пожаловалась она Фей, можете себе представить, что с другими он сама доброжелательность, а со мной ведет себя просто безобразно.
– Полагаю, большинство братьев таковы.
– Да, возможно, вы правы.
Марион, в переднике, подтянутая, цветущая, черноволосая, начала с отвращением пробираться сквозь неразбериху книжных груд. Властным жестом она подняла лампу Фей и вложила ее в руку своей гостьи.
– Мне так понравился ваш прелестный подарок, – загадочно сказала она, – что я собираюсь дать вам кое-что взамен. Да! Коробку кое с чем! Она лежит сейчас наверху, в моей комнате. Идите и поглядите на нее, а я очень скоро присоединюсь к вам; а потом отправлюсь прямо в постель. Вы… вы знаете дорогу?
– О да! Думаю, я уже хорошо ориентируюсь в доме. С вашей стороны необычайно любезно…
– Пустяки, моя дорогая! Идите же.
– Доброй ночи, мистер Хэммонд.
Застенчиво взглянув на Майлса, Фей вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Теперь библиотеку освещала всего одна лампа, и Майлсу трудно было разглядеть в полумраке лицо Марион. Но даже посторонний почувствовал бы тот опасный эмоциональный накал, который успел уже появиться в доме. Марион кротко сказала:
– Майлс, дружок!
– Да?
– Это зашло слишком далеко.
– Что зашло?
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Напротив, милая Марион, я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь, – возразил Майлс. Он прорычал эти слова, прекрасно ощущая, как жалко и напыщенно они прозвучали, а мысль о том, что и Марион чувствует это, привела его в ярость. – Если ты, случайно, не подслушивала под дверью…
– Майлс, не веди себя как ребенок!
– Не объяснишь ли ты мне, чем вызвано твое оскорбительное замечание? – Он торопливо направился к ней, расшвыривая книги. – Полагаю, все объясняется на самом деле тем, что тебе не нравится Фей Ситон?
– Вот в этом ты не прав. Она мне нравится! Только…
– Пожалуйста, продолжай.
Марион всплеснула руками, а затем беспомощно уронила их на передник.
– Ты сердишься на меня, Майлс, потому что я практичная, а ты нет. Я не могу не быть практичной. Такой уж я уродилась.
– Я не критикую тебя. Почему ты должна критиковать меня?
– Ради твоего же блага, Майлс! Даже Стив, а я, Бог свидетель, очень люблю Стива!…
– Стив достаточно практичен для тебя.
– За его неторопливостью и респектабельными усами скрывается чувствительный романтик, немного похожий на тебя, Майлс. Не знаю, может быть, таковы все мужчины. Но Стиву, пожалуй, нравится, когда его опекают, в то время как ты этого не выносишь ни при каких обстоятельствах…
– Да, видит Бог, не выношу!
– …и ты никогда не слушаешь ничьих советов, а это, сознайся, глупо. Но так или иначе, не будем ссориться! Жаль, что я вообще затронула эту тему.
– Послушай, Марион. – Майлс взял себя в руки. Он говорил медленно и сам искренне верил каждому своему слову. – Ты ошибаешься, если считаешь, будто я испытываю глубокий интерес к самой Фей Ситон. На самом деле меня интересует с научной точки зрения это преступление. Человек был убит на крыше башни, но никто, никто не имел возможности приблизиться к нему…
– Ладно, Майлс. Не забудь запереть все двери, перед тем как отправиться спать, дорогой. Спокойной ночи.
Марион двинулась к выходу. Воцарившееся напряженное молчание действовало Майлсу на нервы.
– Марион!
– Что, милый?
– Ты не обиделась, старушка?
Она заморгала.
– Разумеется, нет, глупыш! И мне, пожалуй, нравится твоя Фей Ситон. А что до летающих убийц и существ, которые способны разгуливать по воздуху… я просто хотела бы увидеть какое-нибудь из них своими глазами, вот и все!
– Интересно знать, Марион, как бы ты поступила, если бы это действительно произошло?
– О, не знаю. Наверное, выстрелила бы в него из револьвера. Майлс, обязательно запри все двери и не уходи гулять по лесу, оставив дом открытым. Спокойной ночи!
И она закрыла за собой дверь.
После ее ухода Майлс некоторое время стоял неподвижно, пытаясь привести в порядок свои мысли. Потом он начал машинально подбирать с полки и ставить на прежние места рассыпанные им книги.
Что все эти женщины имеют против Фей Ситон? Прошлым вечером, например, Барбара Морелл фактически предостерегала его в отношении Фей… или это ему показалось? Многое в поведении Барбары осталось для него загадкой. Он мог с уверенностью сказать только одно: девушка была очень расстроена. Фей, со своей стороны, отрицала, что знает Барбару Морелл, однако упомянула – явно намеренно – какого-то ее однофамильца…
Джим Морелл. Так его звали.
К черту все это!
Майлс Хэммонд повернулся и снова уселся на выступ подоконника. Глядя на темнеющий лес, отделенный от дома всего двадцатью ярдами, он решил, что в таком лихорадочном состоянии прогулка в темноте среди лесных ароматов явится для него живительным бальзамом. Поэтому, раскрыв пошире окна, он забрался на подоконник и спрыгнул на землю.
Когда он, оказавшись за окном, вдохнул эту свежесть, его легкие словно освободились от какой-то тяжести. Он вскарабкался по поросшему травой крутому склону и вышел на луг, простиравшийся до самого леса. Теперь торец дома находился на несколько футов ниже и он мог заглянуть в библиотеку, в темную столовую, в маленькую гостиную, тускло освещенную лампой, и, наконец, в темную большую гостиную. Почти все остальные комнаты Грейвуда служили спальнями, и большинство из них нуждалось в ремонте.
