Они занялись едой, и Гинек продолжил свой рассказ:
— В военном госпитале меня основательно обследовали — и снова ожидание. Трудно передать волнение, с каким я каждый день смотрел на приближавшегося к дому почтальона Барту. Строгое уведомление о явке в военный комиссариат было для меня самым прекрасным и ценным кусочком бумаги, который я когда-либо держал в руках.
Гинек отпил вина и грустно усмехнулся.
— Но этот вызов оказался не чем иным, как извещением о конце моей летной карьеры. Я узнал, что никогда не буду летать на военном самолете. И знаешь из-за чего? Врачам не понравились мои зубы. На том мои грезы и закончились… Когда острота разочарования немного прошла, — продолжал он, — я осознал, что совершенно не знаю, что буду делать дальше. Я просто никогда не допускал мысли о том, что не буду летать. В письме, присланном из военного комиссариата, указывалось, что я могу выбрать любое другое военное училище. Я мог стать связистом, специалистом по автоделу, мне предлагали учебу и в военной гимназии. Тысячи возможностей проявить себя открывала гражданская жизнь, но все это казалось мне таким незначительным, приземленным. В пятнадцать лет каждому из нас хотелось достичь чего-то особенного.
Гинеку казалось, что все это было вчера. Он замолчал на минуту, вспомнив, каким печальным было лицо отца, когда Гинек сообщил ему о своем новом — неожиданном и окончательном — решении: «Не удалось стать летчиком, так буду ракетчиком!» Теперь его воображение занимали пусковые установки, центры управления, он представлял, как дрожит земля под стартующей ракетой, как по его приказу высвобождается скрытая в ней сила, способная оторвать такую махину от земли и послать ее вверх. Он, инженер Гинек Ридл, разрешает старт и наводит ракету на курс. Детские мечты не знают границ… Но иногда они сбываются.
— И что тебе ответил отец? — спросила Шарка.
— В сущности, ничего и тем не менее очень много. Он посоветовал мне не летать в облаках, а оставаться на земле. Сильно он меня тогда обидел, явно давая понять, что через несколько месяцев я все равно вернусь домой и буду этому рад. Я тогда твердо ответил, что такого никогда не будет, и с фанатическим упорством стал готовиться к приемным экзаменам. Ну а позднее я нашел в почтовом ящике письмо с сообщением, что я зачислен в училище.
Гинек вспомнил, сколько раз с того времени ему приходилось, стиснув зубы, преодолевать различные препятствия, чтобы не осуществилось пророчество отца. Путь к получению квалификации электротехника по низкочастотному оборудованию и первые самостоятельные шаги в качестве техника кабины и офицера наведения были трудными и жесткими, как бетонный плац перед казармой. Пройдя курс обучения в среднетехническом училище и получив диплом, он через несколько лет снова принялся за учебу, теперь уже в высшем училище, хотя ему и казалось, что каждый новый шаг в образовании дается с огромным трудом.
С таким же, как острое слово или шутка, помогавшие ему в тяжелые минуты. Он добился своего. Превратил в явь свой сон. А что дальше? Гинек в задумчивости молчал.
— Стало быть, ты хочешь ехать в Советский Союз, — протянула к нему руку Шарка с обезоруживающей естественностью.
Удивленный ее осведомленностью, он вместо ответа поцеловал ее в ладонь.
Снизу до них долетел голос Калиша, выпроваживавшего гостей. Время было позднее. Гинек не сводил взгляда с Шарки.
— Не заказать ли нам еще бутылочку вина? — спросил он и, не ожидая согласия Шарки, поднялся и вышел с веранды. «Интересно, как Шарка узнала об этом?» — мелькнуло у него в голове, когда он спускался по крутой и слабо освещенной лестнице.
Пока Гинек отсутствовал, Шарка размышляла о его исповеди. Представила себе смышленого и упрямого парнишку с немыслимой — она знала это по фотографии — прической, которого отец застал ночью читающим при свете фонарика биографии известных летчиков, но не выбил из него ремнем ни единой слезы. Через несколько минут размышлений Шарка уже видела его мужчиной, но все таким же мечтателем. И хотя Шарка ничего не понимала в профессии Гинека, не знала даже существа его работы, она чувствовала, что сокровенные желания и мечты, обуревавшие его в детстве, остались в нем и по сей день. Очевидно, он и теперь добивался их осуществления с таким упорством, с каким в юношескую пору сделал свой первый жизненно важный шаг.
Лишить мужчину его мечты означает наверняка потерять его. Но Шарка не хотела терять Гинека…
Они стояли у перил веранды, куда не доходил свет, и целовались. Целовались долго и жадно, как будто уже сегодняшняя ночь должна их разлучить. Они даже не заметили Астронома — Калиша, который с треногой и небольшим телескопом в одной руке и окуляром в другой вышел на веранду. Увидев их, он в растерянности опустил руки, тренога царапнула пол. Он понял, что оказался здесь лишним, и быстро повернул к выходу.
— Не сердись на нас, Астроном! — крикнул Гинек.
— За что мне на вас сердиться? — ответил Калиш с обиженным видом.
— Я, собственно, пришел проститься с тобой, вот так… — стал объяснять Гинек. Он поднял руки вверх и нарисовал ими над головой большой воображаемый круг. Такой, что его трудно было охватить взглядом. — В моей работе, как со звездами, тоже всегда находишь что-то новое, всегда тебя ждет какой-нибудь сюрприз…
Калиш внимательно слушал, но, судя по выражению его лица, мало что понимал.
— Он уезжает от меня, Астроном, на полгода уезжает от меня в такую даль, — подошла к Калишу Шарка и положила голову ему на плечо. — А я так люблю этого изменника, что не могу запретить ему уехать…
Теперь в растерянности оказался Калиш. Он неловко погладил Шарку по плечу, окинул взглядом Гинека и пробормотал что-то невразумительное.
— Мы кое-что привезли тебе, — вспомнил вдруг Гинек. Он сунул руку в сумку и вытащил оттуда большую книгу и бутылку водки. — «Образования на Луне и Марсе», — перевел он русский заголовок на корешке книги. — Ну а это настоящая, сибирская; скоро зима, так вот это тебе, чтобы ты не простудился при наблюдении за звездами! — Он дружески хлопнул Астронома по спине.
— Зимой мы вместе разопьем ее, — пробормотал удивленный происходящим Калиш.
— Не раньше, чем в следующем году, если она у тебя, конечно, сохранится, — сказал Гинек.
— Мы ее сами выпьем, Астроном. Не оставим ему ни глотка! — Шарка строптиво выставила вперед подбородок. В ее словах прозвучала такая решимость, что мужчины рассмеялись. Затем все сели за стол, и Гинек с Шаркой наперебой стали выкладывать Калишу свои впечатления об отпуске.
Обитель романтиков встретила влюбленных поздно ночью. Воздух в ней был густо напоен летними запахами, проникавшими сюда через открытое окно. Они не стали закрывать его, хотя знали, что через час-другой утренняя прохлада проникнет в комнату.
Шарка прижалась к Гинеку. Он обнял ее, и губы их слились в поцелуе, как тогда, на теплоходе, когда разволновавшееся море раскачивало его. Они вот так же обнимались, а за круглым иллюминатором небо над горизонтом полыхало зарницами беззвучных молний.
Сейчас у нее захватывало дух от блаженства, и так же, как в тот раз, она желала, чтобы этой ночи не было конца. «У меня будет достаточно времени на сон в следующем месяце», — подумала она, и ей стало грустно от этой мысли, даже голова закружилась. Шарка вынуждена была встать и немного пройтись по комнате. Через минуту ей стало лучше, и она снова легла.
9
Элишка Главкова видела со своей постели, как большая стрелка башенных часов дернулась и застыла, после чего раздался бой. «Половина первого», — мысленно произнесла она и с завистью прислушалась к спокойному дыханию мужа. Как это ужасно, когда человек не может уснуть! В темноте и тишине душа болит сильнее, намного сильнее.
Все началось 12 июня. Стоял прекрасный погожий день. Во второй половине дня ее пригласил к себе главврач, чей нахмуренный вид никак не сочетался с веселым щебетанием птиц в саду и ярким солнцем, заглядывавшим в кабинет. Там она узнала, что не может иметь детей. Пока что!
Слова «пока что» были не более чем пластырем на рану, нанесенную ей доктором. До 12 июня у нее еще теплилась надежда, и вот теперь эти ужасные слова… Она сама была медработником и хорошо знала, что врачи часто говорят утешительные слова. Медицинские сестры слышат их бессчетное количество раз и видят, как потом, когда пациент удаляется, врачи беспомощно пожимают плечами. Слова должны поддерживать или возвращать веру, без которой нельзя высечь искру надежды.
Элишка Главкова не верила в чудо, потому что лучше врача знала историю своей болезни. И для этого вовсе не надо было быть медицинским работником. Она вспомнила, как больно это известие ранило Душана. Он сжал губы и судорожно глотнул. То была всего лишь доля секунды, но она осталась в памяти Элишки навсегда. Душан прекрасно владел собой. Страдая сам, он помогал ей преодолеть удар судьбы, суровее которого ничего нет для женщины. Он пытался развеять, развеселить Элишку, был внимателен, заботлив. Он даже сам предложил отказаться от отпуска в Советском Союзе, куда их приглашал друг Саша, и провести лето у Элишкиных родителей. И это при том, что они частенько ссорились, когда Элишка предлагала поехать в отпуск к ее родителям. Так уж получилось, что Душан и теща не слишком симпатизировали друг другу. Теща необоснованно подозревала его в том, что он запрещает Элишке навещать ее. Отец Элишки был геологом и путешествовал с семьей по всей стране. «Как бродячий циркач», — говорила иногда мать. Только за последние пять лет семья трижды меняла место жительства в Словакии. Душана Элишка встретила в Липтовски-Микулаше, когда их семья на какое-то время осела в этом городе. Привыкшая с раннего возраста путешествовать, Элишка с легкостью отнеслась к необходимости следовать за мужем куда-то в Западную Чехию. Ее мать, гордившаяся успехами мужа по работе, хоть и сетовала на бродячую жизнь, всякий раз снова, заказывая машину для перевозки домашнего скарба, со вздохом говорила дочерям: «Лучше так скитаться, чем разрушать семью».
