— Мне отец говорил, что всех алтайцев надо любить и жалеть. Обижать никого нельзя. Есть мудрая пословица: «Чужой аил не раскрывай — свой будет закрыт».
Чаще мылся сам, а молодежь стояла вокруг него.
— Нужно вот так, — учил намыливать голову, лицо. — Смотрите, какой я чистый стал. Всю грязь мыло снимает. Пробуй.
Банная теплота размягчила сердца и снова расположила к Сапогу.
Алтайцы с криком и хохотом плескали на себя и друг на друга теплую воду.
— Поглянулось? — спрашивал хозяин. — На следующее лето веников березовых приготовлю: будем париться. Хорошо?
В предбаннике алтайцы бросались прямо к зеркалу.
— Другим стал! Лицо-то какое красное!
— Из бани чистыми вышли! Ни грязи, ни пыли, — говорил Сапог. — Пусть совесть ваша будет так же чиста перед народом. Бедных жалейте и богатых из рода вашего уважайте.
Провожая молодежь до заседланных лошадей, Сапог снова доставал газету.
— Тут напечатано, чтобы алтайки тоже мылись в бане. Пусть ваши матери и сестры приезжают. Мои жены научат их мыться. Мне бани не жалко. Сердце мое болит о народе.
Он смотрел в глаза парням, проверяя, какое впечатление произвели его слова.
— Хотя лицом я стар, но сердцем юн. Я люблю молодость и молодежь. Люблю ойыны. Когда наступит полнолуние, приезжайте ко мне. Мы устроим веселый ойын. Мой сын приглашает вас к себе в гости. Наши песни будут слышны по всей долине.
5
У заплота стояли большие тажууры, украшенные простым орнаментом и серебряными родовыми знаками Сапога Тыдыкова. Рядом — деревянные чашки. Алтайцы подходили к тажуурам, наливали, кто сколько хотел. Выпив, утирали губы ладонями и прищелкивали языками. А затем, встав в круг, покачивались из стороны в сторону.
На небе показалась луна. Сапог подтолкнул сына:
— Запевай!
Чаптыган запел о голубом Алтае, восхищаясь красотами его долин и гор, восхваляя минувшие десятилетия, когда «спокойно и сытно жили алтайцы».
Каждую минуту появлялись новые всадники. Одни расседлывали лошадей и отпускали на луг, другие привязывали к коновязям.
Сапог на короткое время выходил из круга и шептал Ногону:
— Новеньким принеси кабак-араки.[29] Да побольше. Я хочу осень превратить в весну.
Неподалеку горели костры. В котлах варилось жирное мясо.
Вскоре больше половины неба закрылось черной шубой хмурых облаков. Луна нырнула туда, будто пряталась от холодного ветра.
Сапог, раскачивая круг, запел:
Будет ли расти зеленая пихта,Если у нее обрежут сучья?Будет ли стоять крепкий человек,Если у него из-под ног выдернут землю?
Подхватывали вяло. Не было той бодрости, которую хотел бы видеть Сапог. Он снова подозвал Ногона и послал его за водкой.
— Костры разведите рядом.
Распорядился и опять запел, повышая голос:
Подсеченное деревоНа корню засыхает,Разоренный человекПозора не вынесет.
Голосов все меньше и меньше, шаг стал вялым, движения недружными. Почему водка не разожгла в молодежи веселья? Может быть, потому, что неприятная погода, темная ночь и острый ветер? Сапог крикнул:
— Чаптыган! Угощай гостей мясом!
В это время послышался тонкий, высокий голос:
Разве жил бы старый волк,Если б он не драл баранов?
Смелые голоса подхватили песню:
Разве в лесу выросло бы дерево,Если бы оно не душило молодые побеги?
Сапог остановился, крикнув:
— Кто поет песни грусти? Кому они нужны? Давайте веселиться! У меня много кабак-араки, много мяса варится в котлах.
Изредка из темноты прилетали крупные снежинки.
Тот же голос дерзко выводил:
Серого волка убьем —Бараны будут целы;Старое дерево срубим —Молодые побеги вздохнут легко.
Сапог фыркнул и бросился к запевале. Узнав в нем Тохну, рявкнул:
— Замолчи! — И, топая ногами, прохрипел: — Я твоего отца в молодости от голода спас, на коня посадил, а ты на меня лаешь.
— Чем плохая песня? — нарочито наивным тоном спросил парень. — Ты говорил, что волков надо бить, по два барана за убитого волка давал.
Все остановились, прислушиваясь.
Сапог не мог вынести оскорбления. Какой-то мальчишка называет его на «ты» и насмехается!
— Уходи со своими собачьими песнями! — прохрипел он, задыхаясь, и потряс кулаками.
— Из ойына прогонять нельзя, — смело возразил парень.
Чаптыган подошел к Тохне сзади, схватил его за воротник и поволок.
— Ребята, бьют! — крикнул парень.
Откуда-то сразу взялись палки и камни. Началась свалка. Трудно было разобрать, кто против кого, и потому первое время сторонники Сапога бездействовали. Недалеко от костров били Чаптыгана. Кто-то перевернул котлы, и они укатились к реке. Костры быстро угасали. Темнота овладевала лугом.
— Вот тебе за песни против нашей власти! Вот! — приговаривал Тохна.
Сапог бежал на крик сына с десятком надежных людей.
Тохна и его товарищи бросили Чаптыгана и схватили по головешке.
Ветер, словно горстями, кидал пушистый снег. Начиналась первая метель.
6
Борлай Токушев приехал в Агаш, чтобы пригласить кого-нибудь из русских колхозников, хороших пахарей, на продолжительную работу в артель «Светает».
Копосов одобрил его мысль, но тотчас же задумчиво свел брови к переносью.
— На большое дело, дорогой мой, надо искать добровольца, да такого, чтобы у него на этой работе душа горела.
Ответ для Борлая был неожиданным. Он думал, что Копосов сразу скажет, кто из членов партии поедет к ним, и теперь встревожился: удастся ли найти добровольца? Ведь для русского человека, не привыкшего к юрте, на первых порах жизнь будет не легкой. Придется по-охотничьи спать у костра, привыкать к мясу да молоку без хлеба, а самому терпеливо учить делать хомуты и телеги, вилы и грабли, строить избушки и запрягать лошадей, пахать землю и убирать хлеб — всему-всему учить. Где взять такого человека?
— Найдем, — уверенно сказал Копосов. — Партия, дорогой мой, всегда находит нужных людей для любого дела.
Он сам поехал с Борлаем в «Искру». Там только что открылось заседание правления. На широких скамьях возле стен сидели белобородые старики и безусые комсомольцы, пожилые женщины с серьгами в ушах и девушки с яркими лентами в косах, бывшие партизаны в гимнастерках и охотники в брюках из косульей кожи, природные пахари и мастера, у которых никакое ремесло не валилось из рук. Это были отборные люди, глубоко преданные коллективному труду. Еще в 1921 году они вступили в первую в аймаке коммуну и с тех пор, невзирая на кулацкие вылазки и неурядицы в труде, стойко держались друг за друга. В первые годы мужчины пахали землю, держа винтовки за плечами, а женщины с детьми не раз уходили от нападавших бандитов и угоняли скот в неприступные каменные щели. Среди коммунаров, собравшихся на заседание, Токушев заметил огненную бороду Миликея Охлупнева и, сняв шапку, поклонился ему. Тот ответил поклоном. И оттого, что здесь оказался знакомый человек, на душе у Борлая стало спокойнее.
Копосов прошел за стол, сел рядом с председателем «Искры» Евграфом Черепухиным и что-то шепнул ему. Черепухин в ответ кивнул головой; поднявшись, пригласил Токушева за стол и поставил для него стул рядом с собой.
Обсуждался вопрос о подготовке к зиме. Охлупнев, казалось, беспокоился больше всех. Плотников он упрекнул за то, что скотные дворы не отремонтированы, кладовщика — за отсутствие веревок для саней, шорника — за плохие хомуты. Стало ясно, что этот человек ко всему подходит по-хозяйски.
Когда обсудили все вопросы, Копосов поднялся и сказал:
— Аймачный комитет партии обращается к вам с просьбой, большой государственной важности просьбой, — подчеркнул он. — Выделите из вашего коллектива надежного человека в алтайский колхоз. Хорошего пахаря, плотника; может быть, немножко знакомого с кузнечным делом. Одним словом, мастера на все руки.
Евграф Герасимович пожал плечами:
— Да у нас такого коммунара, пожалуй, не сыскать.
— Поищите, — настойчиво повторил просьбу Копосов, — посоветуйтесь, а мы подождем.
Неожиданно встал Охлупнев и обидчиво заметил:
— Говоришь ты, Герасимович, так, что люди подумают: перевелись мужики в «Искре».
— Ну, кто? Кто? — Черепухин протянул в зал руку, как бы требуя, чтобы на ладонь положили ответ. — Назови мне такого мужика.
— А хоть бы вот я! — Охлупнев ударил себя кулаком по груди, прищурившись, выжидательно посмотрел на председателя. — Не гожусь?
— Ну вот, сказал тоже! — председатель недовольно опустил руки на стол.
