Дунаевский часто бывал у нас дома. В своих воспоминаниях он назвал отца своим другом.
Умер отец в 1949 году, ему было 39 лет. Умер мгновенно. От инсульта. До этого никогда не болел. В поликлинике даже не было его карточки. Председателем комиссии по его похоронам был И. Дунаевский. Через 6 лет не стало и его.
445. На расстроенном пианино
Дунаевский прекрасно играл на рояле. Он долгие годы работал тапером, и мастерство осталось. Играть он мог на безнадежно расстроенном пианино, и никто не замечал, что оно расстроено.
Но был человек, который играл лучше. Володя Авроров, концертмейстер ансамбля, потомственный музыкант. Отец Володи играл при дворе, и его крестницей была императрица.
А когда они садились рядом… И уже нетрезвые. Особенно Володя.
446. Дунаевский и иностранные языки
После войны Исаак Осипович вздумал изучать английский язык. Моя бабушка нашла ему преподавательницу в нашем доме. Позанимался он с полгода и бросил.
— Ты понимаешь, Сережа, — объяснил он моему отцу. — По-моему, она тоже не знает английский. А с меня достаточно и двух языков.
Когда он бывал у нас на даче, то просил зайти нашу соседку, с которой часами с удовольствием беседовал на идише.
Рядом с этой соседкой он снял на лето дачу для будущей матери Максима.
447. Солодарь
По просьбе Дунаевского отец и после войны доделывал и переделывал тексты. Это позволило известному писателю Цезарю Солодарю на одном из капустников в ЦДРИ прочесть эпиграмму, которая заканчивалась словами: «А как же Пушкин писал без Аграняна!».
Отец обиделся и в свою очередь написал на Солодаря эпиграмму: «Искусству так же нужен он, как в ж…е клей синдетикон».
Цезарю после этого стали дарить тюбики с клеем.
На похоронах отца Цезарь подошел ко мне и сказал очень теплые слова об отце.
448. Почему весело
Чтобы я не оставался по вечерам дома один, мать и отец брали меня с собой на концерты. Они, как правило, выступали в разных местах и часто просили кого-нибудь перевезти меня от отца к матери или наоборот в зависимости от того, кто вернется домой раньше.
Однажды меня везла известная в те годы певица Зоя Рождественская. Ее песню «И были три свидетеля, весна голубоглазая…» помнят до сих пор. Красивая, ярко одетая, она была очень остра на язык. Ехали мы в переполненном трамвае. Какой-то мужик сзади прокричал:
— Давайте веселее.
На что Зоя громким голосом отчеканила:
— Кому давать? И почему весело?
449. Певица на рынке
Однажды мы были с ней на Дорогомиловском рынке.
Она спросила, почем морковь, ей ответили. И эта изящная, модно одетая дама понесла:
— Ты что, ох…ела, твою мать. Засунь эту морковку себе в…
— Да бери морковку бесплатно. Тебе не жалко, — промолвила восхищенная торговка.
Лет через тридцать я первым в МИДе отрастил бороду. Тогда вообще редко можно было встретить молодых людей с бородой.
На том же Дорогомиловском рынке я спросил у торговки, сколько стоит ее морковь.
— Что вы, батюшка, вам бесплатно. Берите.
Разные времена, разные предпочтения.
450. Иммунитет по балетной части
Чтобы сделать сына настоящим мужчиной, некоторые матери просят своих подруг научить его интимным премудростям.
Хорошо, что моей матери не пришла в голову такая мысль. Ибо все без исключения ее подруги по балету были, как бы сказать помягче, непривлекательными.
Уж не знаю, поэтому ли, но меня никогда не интересовали не только балерины, но и актрисы вообще. Иммунитет с детства.
451. Баритон и коньяк
После расформирования ансамбля железнодорожников отец руководил театрами на территории Парка культуры имени Горького, считался специалистом по организации праздничных мероприятий по всей Москве. Часто брал меня с собой. Я близко видел всех звезд тогдашней театральной Москвы. В памяти остались забавные сцены.
Сильный дождь. Зеленый театр Парка Горького. Концерт в честь Дня военно-морского флота. Тогда это было ответственным мероприятием, концерт транслировался по радио на всю страну. Солист Большого театра баритон Алексей Иванов отказывается выходить на сцену:
— На открытом воздухе в дождь! Ты понимаешь, Сережа, что для меня голос!
Отец соглашался, но, пробегая мимо, не забывал наливать в фужер коньяку. По мере выпитого настроение у Иванова менялось:
— В такой день… я должен… но не могу… Завтра мне петь Игоря.
После очередного фужера:
— Я вот тут в тепле. А ребята под дождем. Разбаловался я.
И в конце концов:
— Сережа, иди объявляй.
452. Русланова и дождь
Или снова дождь. И снова концерт на открытой площадке. На этот раз в Сокольниках. В течение двух часов сижу в тесной комнатке рядом с закутавшейся в шаль простуженной Л. Руслановой. Когда отец пробегает мимо нас, она каждый раз нудным голосом повторяет одну и ту же фразу:
— Сережа, ну е… твою мать. Когда ты начнешь?
Это повторялось раз двадцать. Дождь не кончился. Концерт отменили. Русланова повернулась ко мне:
— А я твоему отцу говорила, что дождь не кончится.
453. Поэты Серебряного века
По стопам отца я не пошел, хотя стихосложением занимался со школьной скамьи. Стихи мои достаточно хороши, чтобы их печатали в журналах, но достаточно плохи, чтобы сделать их производство профессией.
Учась в седьмом классе, я попал в литобъединение при Доме пионеров. Ребята там подобрались интересные. Частыми гостями у нас бывали известные литераторы. Как забыть встречу в Доме ученых со Львом Кассилем! Он до самого утра рассказывал о Маяковском, и за ночь мы выпили шесть бутылок «Тавквери». Ездили мы на окраину Москвы ко всеми забытому футуристу Алексею Крученых. Были в Ленинграде в гостях у Анатолия Мариенгофа. Сидели в кафе на улице Горького с Рюриком Ивневым, который, кажется, кроме как о Есенине, ни о чем не говорил.
А приезд Михаила Матусовского с двумя хорошенькими секретаршами, одна из которых своим платочком вытирала стул, на который должен был сесть великий поэт!
454. Фадеев
Неприятная история вышла у меня с самим Александром Фадеевым.
Уж не знаю, по какой такой глупости я ему задал вопрос: «Не было бы лучше, если бы эти ребята (речь шла о молодогвардейцах) тихо сидели, сохранили жизни и потом активно участвовали в восстановлении народного хозяйства?». Фадеев взорвался: «На такие вопросы я не отвечаю! Кто подготовил этот вопрос?». И уехал.
Руководитель семинара Н. Кудряшова потом рассказывала, что после этого инцидента ночью не спала: времена были еще сталинские. Но все обошлось.
455. Ахматова
Помню Анну Ахматову. Она гостила в Москве, кажется, у В. Ардова. Увы, в те годы муза Модильяни не производила впечатления женщины, которая может кого-либо вдохновить. И дело не только в высокопарности речи «Когда мы с Николя гуляли по Парижу», не в том, что ее давно не мытая шаль не вызывала в памяти «заповедный душистый платок», она, наверное, просто была из другой жизни, жизни, которая вызывала у нас улыбку.
Я водил ее в кондитерский магазин на Кировскую, покупал пирожные. Однажды она меня спросила:
— Какое мое стихотворение вам больше всего нравится?
Я ответил, не раздумывая:
Иди один и исцеляй слепых,Чтобы узнать в тяжелый час сомненьяУчеников злорадное глумленьеИ равнодушие толпы.
— Это действительно великие строчки, — согласилась она.
456. Лиля Брик
Как-то были мы у Лили Брик. Пришли мы, кажется, на Чистые пруды. Встретил нас заспанный В. Катанян. Потом вошла она. Точнее, вплыла вместе с запахом духов, не назойливо крепких, а каких-то легких цветочных. Услышав мою фамилию, воскликнула:
— Сережин сын. Боже мой, какая я старая. У Сережи уже взрослый сын! Почему Сережа ко мне не заходит?
Отец мой к тому времени уже лет пять как умер.
Она обратилась к Катаняну:
— Ты помнишь Сережу? Его приводил Яша. Мы вместе ходили к Володе.
Кто такой «Яша», я не догадывался и не осмелился спросить. Но что «Володя» — это Маяковский, знал.
Беседовать с ней было интересно. Она внимательно следила за гостями и находила возможность сказать что-нибудь лично каждому. Потом был чай и «заходите, обязательно заходите».
457. О пользе быть растратчиком
Почти все мои друзья по литературным кружкам пошли «в литературу»: Роберт Рождественский, Игорь Шаферан, Володя Амлинский, Саша Тимофеевский, Наташа Рязанцева.
Как-то Роберт сказал:
— Лучше быть растратчиком, чем писать книги о растратчиках. Какие-то случайные люди будут решать, печатать твои книги или нет, а ты будешь бегать за ними и клянчить гонорар. И жить будешь, перебиваясь с хлеба на воду. А растратчик будет всю жизнь как сыр в масле кататься. Ну, посадят его лет на пять. Ну и что! А то, глядишь, и не посадят.
