экстазе.
— Ебать… — прорывается сквозь его горло, тело напрягается на несколько секунд, а затем расслабляется.
Килл поддерживает меня, одной рукой обхватывая мою задницу, а другой проводит по моей щеке. Прядь его влажных от пота волос падает на лоб и закрывает глаза.
— Желание быть с тобой — это как боль. Чем дольше я отказываюсь от него, тем больше оно поглощает меня, — его тяжелое дыхание обжигает мои губы, он задыхается, вдыхая мой воздух.
— Это реально, Бьянка. Это не обман и не работа. Мы реальны, — его темно-синие глаза вглядываются в мои, в его взгляде читается вопрос, обжигающий своей серьезностью. — Ты со мной?
Его зрачки перемещаются с одного моего глаза на другой, мышцы челюсти напрягаются всё больше с каждой секундой моего молчания.
Мне не нужно долго думать, я уже знаю в глубине своего существа, чего хочу. Но эта связь между нами, открытая уязвимость, с которой он мне доверяет, тяжесть кровной клятвы, повисшей в воздухе между нами… Я хочу, чтобы этот момент длился вечно.
— Я с тобой, — клянусь я. — Я больше не уйду.
— Нет, блядь, не уйдешь, — его губы касаются черт моего лица в поцелуе — губ, век и носа. Он проводит пальцами через мои волосы, притягивая мое лицо ближе к своему:
— Теперь ты моя, Бьянка.
Пройдясь полотенцем по мокрым волосам, я направляюсь к входной двери, когда очередной стук по дереву окончательно выбешивает меня.
— Да иду я, вашу мать!
Резко распахиваю дверь и встречаюсь с тяжелым взглядом Шона, прежде чем развернуться и уйти на кухню.
— Ты бы хоть спросил, кто там, прежде чем открывать дверь, — говорит Шон насмешливо. — Это мог бы быть один из миллиона людей, выслеживающих тебя.
Я швыряю мокрое полотенце в сторону прачечной и, усевшись на кухонную стойку, складываю руки на обнаженной груди.
— Ты один из них?
Глаза мои сузились, будто говоря без слов: «Будут проблемы?».
— Нет, — говорит он, на его лице играет хитрая ухмылка. — К счастью для тебя.
Он опускается на один из трех барных стульев у моего кухонного острова и лениво откидывается назад.
Его расслабленность меня успокаивает. Я слишком хорошо знаю своего дядю: если бы у нас была проблема, он бы уже напрягся, а взгляд блуждал бы по комнате, рассказывая мне всё, что нужно знать.
— Утром я прикончил троих людей Лоренцо Моретти, — лучше разобраться со всем дерьмом прямо сейчас. Я не любитель оттянуть неизбежное. — Поэтому я тебя и вызвал. Нет никаких доказательств, что это сделал я, но оставленное послание ясно дает понять, что Бьянка ему не принадлежит. Если выяснится, что это я, и начнется ответная атака, под удар попадут все наши ребята, — Хулиганы.
Шон напрягся, его глаза сверлят меня.
— Ты хочешь сказать, что развязал войну с итальянцами из-за своей итальянской пташки?
— Следи за языком, Шон. Подбирай слова, когда говоришь о ней.
— Ты так заботишься о ней? А ведь ты ее погубишь.
Мне словно вырывают кусок сердца.
— К ней никто не подойдет. Больше никогда, — говорю я с уверенностью.
Хотя и знаю, кто я на самом деле, и всё, что меня окружает — разруха. Это ведь и есть суть нашей ситуации? Она достойна лучшего, но потребность в ней не позволяет отпустить ее, даже понимая, что быть со мной — это одновременно и защита, и опасность.
— Что сделано, то сделано, — добавляю я.
— Господи, Килл. Мы были так близко к сделке с Альдо, — он прижимает указательный палец к большому, показывая мне миниатюрное расстояние между ними, — а теперь что?
— Отец, возможно, ничего не узнает… — мягкий голос Бьянки привлекает наше внимание, заставляя нас обоих повернуть голову в сторону коридора, ведущего в спальню.
Я стараюсь не улыбаться изо всех сил, глядя на нее — стоит в дверях, одетая в мою футболку и мои боксеры, закатанные на талии. Ее пальцы переплелись в нервном жесте, но босые ноги крепко стоят на полу, плечи расправлены, подбородок поднят. Моя женщина храбрая. Даже в комнате, полной убийц.
— Отец ненавидит Моретти. Ты думаешь, что продавать свою дочь человеку ради бизнеса — это позор? Как насчет продажи дочери человеку, которому ты даже не доверяешь?
Она делает несколько неуверенных шагов в сторону столовой, бросая взгляд то на меня, то на Шона.
— Лоренцо — четвертое поколение итальянцев в Америке, который мнит себя «Крестным отцом». Он самоуверен, вспыльчив и дерзок, ведет дела без оглядки на своего отца, а уж тем более на моего. Особенно в отношении меня. Отец никогда бы не позволил Лоренцо послать за мной его людей. Я почти уверена, что он действовал сам. Он сказал, что если я снова сбегу, то пошлет своих людей за мной. Сказал, что сделает это за спиной моего отца.
Я наблюдаю за реакцией Шона на ее слова и почти могу определить момент, когда он видит то же, что вижу и я. Бунтарскую душу, которая не желает быть закованной в цепи.
Она такая же, как я.
Как он.
Как мы.
Она — Хулиганка.
Я подзываю ее к себе пальцем, но ее взгляд падает на Шона с сомнением.
— Иди сюда, детка, — говорю я, протягивая к ней руку.
Наконец, она идет ко мне, а звук ее босых ног по деревянному полу заставляет меня улыбнуться еще шире.
— Шон, — начинаю я.
Как только она подходит ближе, я обнимаю ее за талию, притягивая к себе, и зарываюсь носом в ее влажные волосы. Она разворачивается ко мне лицом, и на секунду перед глазами проносится момент: ее тело прижато к стенке душа, нога обвивает мою талию, мой член глубоко внутри нее. Но я стряхиваю эту мысль, пока мой член не ожил для третьего раунда.
— Это Бьянка Росси.
Шон некоторое время молча смотрит на нас, явно ошеломленный тем, что у беспощадного убийцы появилась женщина. Уверен, он думает, как это изменит нас, изменит меня. Или ослабит ли меня это? Ответ — нет. Но я уверен, что он задается этим вопросом.
— Бьянка, — наконец говорит он, его взгляд становится мягче. — Похоже, я должен извиниться перед тобой.
Ее плечи напрягаются.
— О, э… спасибо, — слегка запинаясь, говорит она.
— Уверен, ты понимаешь, почему мы держали тебя у меня в доме… — Шон смягчает свой густой ирландский акцент, чтобы Бьянке было легче его понять. — Надеюсь, условия были… приемлемыми. Но ты не должна была оказаться в опасности, а ты оказалась. За это я прошу прощения.
Бьянка чуть расслабляется, ее тело прислоняется ко мне, и она заправляет волосы за
