— Хорошо, — ответил Зикали, — вы дали зарок на костях мертвецов. Ты зовешь их злодеями, но уверяю тебя, у сидящих передо мной в сердцах больше коварства, нежели у этих несчастных. Пусть об этой клятве возвестят повсюду, и, если кто-то ее нарушит, его самого, его домашних, слуг и всех, кто с ним связан, постигнет та же злая участь. И чего же ты хочешь от меня? — продолжал он. — В первую очередь совета, воевать ли с английской королевой, ибо сами вы, великие, никак не можете решиться, а от исхода дела зависит судьба всего народа. О король, советники и капитаны, кто я, чтобы вмешиваться в вопросы мира живых, далекие от моего ремесла, надзвездного мира духов. Однако на свете есть тот, кто объединил зулусов в народ, подобно тому, как гончар лепит сосуд из глины, а кузнец кует копье из руды, добытой в холмах, и закаляет его в крови[281]. Чака Лютый Зверь, величайший из королей, Завоеватель. Я знал Чаку, и его отца, и деда. Кое-кто из ныне живущих тоже его помнит, взять хоть Сигананду. — И он указал на старого вождя, первым взявшего слово. — Да, когда Чака уже стал велик, Сигананда был еще молод и знал его, как воин своего генерала, но я читал в сердце Чаки, формировал его, был его разумом. Без меня он не стал бы так велик. Но потом он нанес мне обиду, и я его оставил. — Тут Зикали снова взял череп — якобы своей дочери — и погладил его. — Чаке недоставало мудрости, иначе он покончил бы с тем, кого обидел. Может статься, Чака догадался, что меня нельзя убить, попробовал и понял, что бросал копье в луну, а она упала ему на голову. Я уж и не помню, столько времени минуло, да и не все ли равно? Я отнял у Чаки мою мудрость, служившую ему опорой, и он упал. Падение его было сокрушительным. Такая участь постигла всех — всех, кто пришел вслед за ним. В дни величия Чаки я знал его сердце, как свое собственное, потому спрашиваю себя: будь Чака сейчас на месте короля, как бы он поступил? Вот я тебе скажу, если бы не только англичане, но и буры, пондо, басуто и все племена Африки угрожали ему, он сражался бы с ними со всеми и наступал бы им на горло. Пускай не мне давать советы в таком деле, но я знаю, сам Чака сказал бы: иди на бой и вернись с победой. Вникнешь ли ты в мои слова или пропустишь мимо ушей, это уж сам решай.
Зикали умолк, а среди советников прокатились возгласы удивления и восхищения. Сам я чуть не поддался общему настроению, ибо на моей памяти это был самый искусный образчик управления толпой. Старый колдун не стал ничего решать и не дал совет, а просто переложил ответственность со своих плеч на мертвеца. Упоминание Чаки действовало на всякого зулуса как заклинание. Они свято чтили память короля, великого полководца, который привел их к победе и могуществу. Выступая от имени Чаки, колдун призывал их, после стольких лет мира, снова взяться за копья, познать радость побед и стать самым великим племенем в Южной Африке. Как только я услышал коварные призывы, то сразу понял, чем кончится дело, а все остальное интересовало меня лишь постольку-поскольку. Впервые я осознал, насколько Зикали силен, и задумался, чего бы он добился, случись ему оказаться в цивилизованном мире.
Пока не улеглось общее возбуждение, он снова торопливо заговорил:
— Вот слово Чаки, он говорит моими устами — устами своего тайного советника, которого редко замечали и никогда не слышали. Узнает ли голос Сигананда, единственный, кто среди вас слышал его?
— Я узнаю его! — воскликнул старый вождь. Он вскочил с выпученными глазами и вытянул перед собой правую руку, по-особому приветствуя дух Чаки, будто перед ним был сам покойный король. Сдается мне, многие в это поверили: они тоже вставали и поднимали руку, не исключая самого Кечвайо.
Сигананда сел на место, а Зикали продолжал:
— Вы слышали, этот капитан знает голос Лютого Зверя. Ладно, с этим кончено. Итак, у вас есть вопрос, и я, старейший из знахарей и тот, кто в народе слывет, уж не знаю почему, мудрейшим, должен дать вам ответ. Вам хочется знать об исходе битвы, если вы на нее решитесь, о судьбе короля, и просите у меня знамения. Верно ли я говорю?
— Верно! — отозвались все в один голос.
— Легко вам спрашивать, — проворчал Зикали, — совсем иное дело — держать ответ. Как же я могу без подготовки, да у меня и необходимых снадобий с собой нет. Мне-то и невдомек было, что меня разыскивают, — и не только затем, чтобы послушать мои суждения. Оставьте меня и возвращайтесь к исходу шестого вечера, вот тогда и узнаете, смогу ли я вам помочь.
— Нет! — вскричал король. — Мы никуда не уйдем, медлить нельзя. Говори, Открыватель, а иначе ты прослывешь по всей стране всего лишь старым плутом, палкой, которая ломается, стоит на нее опереться.
— Старым плутом? Однажды Макумазан назвал меня так же. Может, он и прав, ведь никто не скажет про себя, обманщик ли он, обманываясь и вводя в заблуждение тех, кто его слушает. Палка, которая ломается, стоит на нее опереться? Кто-то думает обо мне так, а кто-то иначе. Итак, ты требуешь ответов, а я не могу дать их без своих снадобий. Я не могу использовать мысли невежд, как водится у некоторых знахарей, когда они стараются отыскать злодеев, — те, как вам известно, сами того не желая, рассказывают о своих преступлениях. Остается еще один камень, его только я и могу бросить, иначе говоря, другое решение, оно лишь мне по силам, да и то не всегда. Однако я не смею им воспользоваться, ибо оно ужасно и может напугать вас, тогда вы вернетесь домой, охваченные безумием, и ваши жены и все встречные псы, завидев вас, разбегутся.
Зикали умолк и впервые что-то подбросил в костер, по крайней мере, поднес руки к пламени, как будто пытаясь согреть их.
Наконец один
