— Да, но есть факты, которые говорят, что вам скучно с ней. И мы на основании этого сделали свои выводы.
Леня неожиданно опустился на табурет и тихо сказал:
— Сам не понимаю, Анна Петровна, как это случилось. Мы с Марусей всегда находили общие темы для разговора, а сейчас…
И тут, перебив себя, Леня торопливо добавил:
— Конечно, отчасти я понимаю, почему так происходит. Сейчас у нас на заводе исключительный момент.
— А что у вас на заводе? — спросил Тентелев.
Леня с оживлением ответил:
— Ну, Федор Антоныч, сейчас у нас полная перестройка всего дела. Ведь мы, фрезеровщики, переходим на скоростной метод. Объявили борьбу за скорости. Однако с новым режимом резанья у нас еще не все идет гладко.
Вскочив с табурета, Леня с волнением заговорил:
— При новом режиме резанья, Федор Антоныч, пришлось нам изменить геометрию ножей. Мало того — кроме пневматических зажимов пришлось установить электромагниты, чтоб удержать деталь при такой повышенной скорости. Возникли грозные опасения, что деталь намагнитится и стружка не будет отлипать от нее…
Тут Леня с увлечением стал рассказывать, почему эти грозные опасения не оправдались. При скоростной обработке возникла такая высокая температура, при которой металл потерял свои магнитные свойства.
Посматривая на оживленного и взволнованного Леню, Тентелев задумчиво сказал:
— Да, Леня, вероятно, другие темы для разговоров вас сейчас мало интересуют.
— Абсолютно ничто другое меня сейчас не интересует! — воскликнул Леня. — И я, Федор Антоныч, понимаю, конечно, что Марусе скучновато со мной. Но мне как-то не хочется сейчас ни о чем другом говорить.
На пороге кухни появилась Маруся. Тихо кашлянув, она сказала мужу:
— Нет, Леня, мне вовсе не скучно, когда ты говоришь о своем деле, но я просто ничего не понимаю в твоем производстве. И, конечно, тебе не интересно со мной об этом беседовать.
Снова всплеснув руками, портниха сказала:
— Так что ж вы хотите, чтоб мы, женщины, изучали ваше производство? А если, допустим, производство этих шариков или подшипников не затрагивает моих духовных запросов! Нет, Федор Антоныч, это сущий вздор предъявлять нам, женщинам, все новые и новые требования.
Тентелев ответил:
— Это далеко не вздор, уважаемая Анна Петровна. Сейчас труд, учтите, занимает главную роль в жизни советского человека. И чтобы стать близким человеку, чтоб понять его внутренний мир, надо хоть в малой степени знать и любить его дело. Только тогда женщина может стать настоящей подругой жизни.
Кто-то из женщин торопливо заметил:
— Это одинаково относится и к мужчине, у которого жена работает.
Маруся неожиданно сказала мужу:
— Леня, может, это и к лучшему, что меня не приняли в техникум швейной промышленности. Не поступить ли мне на твой завод? Я бы присмотрелась к этому делу и стала бы твоей помощницей.
Молодые супруги ушли из кухни, оживленно обсуждая эту возможность. Вслед за ними постепенно стали уходить и другие жильцы. Портниха, задумавшись, долго сидела на табурете с кастрюлей на коленях. Потом, вздохнув, она сказала:
— Да, Федор Антоныч, кажется, прав. Леня неплохой парень, и Муся обязана хоть немного понимать в его деле. Уж не поступить ли ей и в самом деле на его завод, а?
В кухне уже никого не было, и поэтому портнихе никто не ответил.
Тогда Анна Петровна позвала кошку Винокуровых и дала ей остатки своего супа. А сама стала приготовлять себе манную кашу.
Иван Кузьмич и другие
Окно моей комнаты выходит на шумную улицу. Как раз против меня помещается универмаг.
Тысячи людей ежедневно спешат к этому магазину, чтоб удовлетворить свои хозяйственные и духовные запросы.
А надо сказать, универмаг этот находится в центре квартала, а не на углу улицы, где имеются указатели для перехода. И по этой причине многие люди не доходят до угла, а пересекают улицу в неположенном месте — против самых дверей универмага.
Ну — печальный факт нарушения уличной дисциплины! А с другой стороны, отчасти можно понять психологию и самих нарушителей. Они, представьте себе, спешат в магазин, их взор устремлен к заветным дверям, все их существо, можно сказать, уже наполнено трепетным ожиданием, и вдруг — препятствие. Оказывается, надо еще пройти сто шагов до угла, там пересечь улицу и снова вернуться вспять!
Нет, не у каждого хватало гражданской доблести произвести до конца такой, в сущности, бесцельный маршрут.
И тогда поставили милиционера на борьбу с этим злом.
Но один милиционер не мог, конечно, противостоять людской волне. Он яростно свистел, махал руками, штрафовал зазевавшихся. Ничто не помогало. Поток неуклонно двигался по своему кратчайшему руслу к промтоварным берегам, наполненным кастрюлями, штанами и прочей славной галантереей.
Тогда поставили второго милиционера. Но и это не внесло существенной перемены.
В общем, свист стоял на улице с утра и до вечера. При этом слышались возгласы зазевавшихся людей. Да еще по временам раздавался адский смех мальчишек, кои из спортивного интереса перебегали улицу под самым носом взволнованных милиционеров.
Сам начальник отделения милиции не раз подходил к дверям универмага и с грустью взирал на безотрадную картину.
И вот однажды, придя сюда, начальник отделения сказал своему помощнику:
— Ну как же нам выйти из создавшегося положения? Не поставить ли нам указатели в том месте, где идет толпа?
Помощник воскликнул:
— Неловко получится, Иван Кузьмич! Скажут — дрогнули. Потеряем авторитет у населения. Надо настоять на своем и заставить людей переходить там, где им указано.
Начальник отделения задумчиво сказал:
— Настоять на своем, конечно, можно. Для этого хватит у нас сил и уменья. Да только зачем настаивать на том, что слишком неудобно людям? Это был бы чистый формализм с нашей стороны.
Помощник ответил:
— А ведь вы, пожалуй, справедливо говорите, Иван Кузьмич. Это был бы формальный подход к делу.
Начальник сказал:
— А такой подход, как известно, душит живую жизнь и лишает людей спокойствия и удобств. Нет, я слуга своего народа и всегда рад исполнить то, что разумно и не приносит дурных последствий. А тут улица тихая в смысле транспорта, и нет для пешеходов грозной опасности.
И с этими словами начальник отделения велел поставить указатели против входа в универмаг.
Тотчас пришел рабочий со стремянкой и стал прилаживать к стене дома новые указатели.
Сначала людской поток не обратил внимания на эту работу. Но вот возник момент, когда толпа приостановила свое движение. И тогда многие стали глядеть на установку новых указателей.
И вдруг неожиданно раздались аплодисменты в толпе. Начальник отделения сразу даже не понял, к чему отнести эти аплодисменты. Но помощник его, усмехнувшись, сказал:
— А ведь это они нам хлопают, как артистам.
Смутившись, Иван Кузьмич приложил руку к козырьку фуражки и поспешил в свое отделение. И, уходя, сказал своему помощнику:
— Значит, и другие находят справедливым мое распоряжение.
И вот с этого дня прекратились крики и трели на улице. И в комнате моей наступила тишина. И сердце мое раскрылось от многих превосходных чувств.
После разлуки
На лето я отдала своего сына в пионерский лагерь. И в воскресенье поехала навестить его.
В вагоне разговорилась со своей соседкой, у которой было множество всяких свертков и пакетов. Оказалось, что и она ехала в тот же лагерь повидать своего сынишку.
Среди пассажиров имелись еще родители, ехавшие туда же. Так что мы, приехав, объединились на вокзале в одну родительскую группу и в количестве семи человек пошли к лагерю через парк.
На полянке за парком мы увидели какой-то большой отряд детворы. Ребята стояли в рядах и слушали то, что им говорила воспитательница.
Мы прошли было мимо, но вдруг услышали слова воспитательницы. Обращаясь к детям, она сказала:
— Ребята, ко многим из вас сегодня приедут родители. Очень прошу вас — не позволяйте им совершать какие-нибудь неосторожные поступки.
Мы, родители, с недоумением переглянулись. Один из малышей, обращаясь к своей воспитательнице, сказал:
— Софья Андреевна, а если мой папа опять мне скажет: пойдем купаться? Что тогда?
Воспитательница сказала:
— Гриша, в прошлое воскресенье ты чуть не заболел воспалением легких. И если твой папа снова поведет тебя к реке, ты скажи ему: «Папочка, дорогой, купайся сам, если хочешь, но лично я в холодную воду не полезу». Так и скажи ему. И скажи твердо, чтоб он запомнил это и не совал бы тебя в воду, температура которой не достигла шестнадцати градусов.
Мы, родители, снова переглянулись. Воспитательница сказала:
