— Добро пожаловать в мой морг, — сказал Крид, не оборачиваясь. — Здесь покоятся все мои неудачи.
Они прошли через массивные двустворчатые двери, и Ольфария невольно ахнула. Огромный зал простирался перед ними, уставленный рядами каменных столов. На каждом лежало тело, покрытое белой простынёй. Сотни тел. Может быть, тысячи.
— Это... все ваши пациенты? — прошептала она.
— Те, кого я не смог спасти за полторы тысячи лет практики, — ответил Крид, проходя между столами. — Каждый неудачный эксперимент, каждая проигранная битва со смертью. Я сохраняю их всех.
Ольфария остановилась у ближайшего стола. Под простынёй угадывались контуры ребёнка. Её рука потянулась к ткани, но Крид резко перехватил её запястье.
— Не стоит, — сказал он холодно. — Некоторые из них умерли от проклятий, которые могут передаваться через прикосновение.
Она отдёрнула руку, глядя на бесконечные ряды столов.
— Зачем вы показываете мне это?
Крид обернулся к ней, его серые глаза были бесстрастны как всегда.
— Потому что ты начинаешь думать, что твоя магия всесильна. Когда ты спасла девочку с проклятием. В твоих глазах появилась гордыня. — Он сделал шаг ближе. — Здесь лежат напоминания о том, что смерть всегда сильнее. Что рано или поздно она заберёт каждого, несмотря на всю нашу магию.
Ольфария оглядела морг новыми глазами. Теперь она понимала, почему Крид такой холодный, почему в его движениях нет ни грамма лишних эмоций. Полторы тысячи лет поражений лежали перед ней под белыми простынями.
— Каждый день я прихожу сюда, — продолжал Крид тихо. — Напоминаю себе о цене ошибок. О том, что сострадание может стоить жизни, а сомнения — погубить пациента. — Он коснулся края ближайшего стола. — Этот мальчик умер, потому что я заколебался на секунду. Эта женщина — потому что я пожалел её чувства и не сказал правды о её состоянии.
Холод пробирал до костей. Ольфария поняла, что дрожит не только от температуры, но и от ужаса. Вот оно — истинное лицо медицины в руках бессмертного мага. Не триумф над смертью, а бесконечная война с ней, где каждое поражение навечно сохраняется в памяти.
— Теперь ты знаешь, почему я никого не подпускаю близко, — сказал Крид, поворачиваясь к выходу. — Почему не позволяю себе привязываться к пациентам. Когда ты проживёшь столько же, сколько я, поймёшь: либо ты становишься машиной, либо сходишь с ума от боли.
Они молча вернулись к лифту. Уже поднимаясь наверх, Ольфария нашла в себе силы спросить:
— А Элиас... он знает об этом месте?
— Элиас создан из моих воспоминаний о том времени, когда я ещё надеялся, что всех можно спасти, — ответил Крид. — Это моя единственная сентиментальность. Позволить части себя остаться наивной.
Лифт поднимался к свету, а Ольфария думала о том, что теперь никогда не сможет забыть холодный морг с его бесконечными рядами неудач. И о том, что, возможно, именно этого и добивался её учитель.
Выйдя из небоскрёба, они свернули за угол к небольшому итальянскому кафе, втиснувшемуся между готическими арками соседних зданий. Неоготическая башня Крида возвышалась над ними чёрным монолитом, её шпили терялись в утреннем тумане.
— Буонджорно, дотторе Крид! — радостно воскликнул хозяин кафе, пожилой итальянец с роскошными усами. — Ваш обычный столик свободен.
Крид кивнул и провёл Ольфарию к угловому столику у окна. Утреннее солнце пробивалось сквозь витражные стёкла, окрашивая белую скатерть цветными бликами.
— Два эспрессо, — сказал Крид официанту, затем взглянул на Ольфарию. — И корнетто с кремом для леди.
Она удивилась — откуда он знал о её слабости к итальянской выпечке? Впрочем, Крид знал о ней много чего.
— Как часто вы сюда приходите? — спросила Ольфария, разглядывая уютный интерьер кафе.
