Помощь советским военнопленным находилась в центре обсуждения на епархиальном собрании в Берлине 29–31 января 1942 г. О своих впечатлениях рассказали 5 священников, проводивших службы в лагерях, и все они отмечали наличие у пленных большого интереса к религии. Епископ Венский Василий указал на необходимость предоставления последним крестиков, молитвенников и т. п. Говорилось и о наличии различных препятствий, в связи с чем архиеп. Серафим сообщил, что он уже направил в ОКВ два заявления с просьбой разрешить душепопечение военнопленных, но ответа еще не получил. В результате собрание приняло специальную резолюцию, в которой просило архиепископа обратиться с новым мотивированным заявлением к компетентным органам[566]. В это время у духовенства и мирян оставалась надежда на благоприятное разрешение вопроса. Информация об обсуждении данной проблемы на епархиальном собрании через генерала В. Бискупского поступила в МИД, во внутренней переписке которого 20 февраля 1942 г. отмечалось: «Некоторые священники сообщали о своих впечатлениях в лагерях русских военнопленных и пришли к единому мнению, что устроенные ими богослужения посещали 90–95 % обитателей лагеря. Вообще можно говорить о сильной религиозности военнопленных»[567].
24 марта Гаугг, вероятно по инициативе архиепископа, вновь запросил ОКВ — не изменило ли оно своей точки зрения, на что 4 апреля последовал отрицательный ответ[568]. Тем не менее вплоть до конца весны 1942 г. в основном продолжалась прежняя практика проникновения отдельных священников епархии в лагеря с разрешения их комендантов. Так, в письме членов приходского совета русской церкви в Вене митр. Серафиму от 14 апреля говорилось: «Благодаря работе известного числа членов нашей общины в лагерях военнопленных переводчиками, удалось добиться посещений пленных священником. Во время этих посещений происходят богослужения и беседы. Последние требуют от священника особенного умственного напряжения и развития. Степень интереса, проявляемого пленными к этим беседам, и степень их развития видна из перечня вопросов, поставленных священнику в такой беседе… Каждому истинно верующему человеку ясна важность разработки этих вопросов. Они должны стать основными для Германской православной епархии». К письму был приложен перечень вопросов, особенно интересовавших военнопленных: «1. Священное Писание и наука. Взаимоотношение их… 7. Значение религии для государства… 10. Личность в православии… 19. Будут ли в будущей освобожденной от советов России признаваться законными браки, заключенные отдельными верующими и благословленные мирянами при отсутствии священников. Роль и значение этих эрзац-священников с точки зрения Православной Церкви»[569].
В начале 1942 г. состоялись и лагерные богослужения возглавившего вскоре миссионерский епархиальный комитет архимандрита Иоанна (Шаховского). Позднее он писал в главе «Город в огне» своей книги воспоминаний: «Всего один раз в 1942 г. мне удалось посетить лагерь военнопленных. Это был офицерский лагерь около Бад-Киссингена. Кроме нескольких старших офицеров туда было интернировано около 2000 молодых лейтенантов советской армии. Можно представить себе мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октября, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотела принять участие в церковной службе, общей исповеди и причастилась Святых Тайн. В этой поездке меня сопровождал о. Александр Киселев. По возвращении в Берлин я был немедленно вызван на допрос в гестапо, которое оказалось взволновано самим фактом нашего посещения этого лагеря по приглашению комендатуры»[570].
Впрочем, как видно из письма семи пленных офицеров (из лагеря XIII Д близ Хаммельсбурга) архим. Иоанну от 28 февраля 1942 г., последнему вместе со священником А. Киселевым удалось провести богослужение и в этом лагере: «Для всех наших верующих офицеров Ваш приезд к нам в лагерь будет памятен на всю жизнь, и каждое Ваше слово свежо так, как будто Вы только вчера уехали… Верим, что Господь Бог сохранил нам жизни для того, чтобы мы смогли отдать силы нашему любимому Отечеству, нашей родной Русской Православной Церкви». Другое письмо из этого лагеря регента И. Мукомеля от 22 февраля свидетельствует, что отцы Иоанн и Александр даже создали там церковный хор из военнопленных [571].
В дальнейшем, стараясь спасти заключенных, архимандрит Иоанн написал главе Внешней службы (Aussenamt) Германской Евангелической Церкви епископу Д. Хеккелю, так как его учреждение отчасти занималось попечением военнопленных. «Когда дошли до меня достоверные известия (от свидетелей — переводчиков) о методичном плановом истреблении голодом и газовыми камерами русских людей в германских лагерях военнопленных, я обратился к епископу Хеккелю и его сотрудникам, прося их предпринять все, что возможно, чтобы довести до сведения властей о жестокой ошибочности подобных действий, не только античеловечных, но и могущих нанести огромный вред самому германскому народу… Aussenamt оказался бессильным что-либо изменить в этом отношении»[572].
Были, конечно, и немцы, старавшиеся реально помочь советским военнопленным и тесно сотрудничавшие в этом деле с русскими священниками и мирянами. Один из таких ярких примеров также привел в своих воспоминаниях владыка Иоанн: «Сколько было в те дни добрых, жертвенных и мужественно-христианских душ в Германии. Могу свидетельствовать о жертвенном, чисто христианском отношении к русским военнопленным одного мекленбургского помещика, посчитавшего своим долгом похоронить с православной молитвой скончавшегося в его имении русскою военнопленного. Наше Сестричество церковное приняло участие в этой акции, за которую немец был предан суду нацистов, мужественно держал себя на суде, обличая гибельную для его народа власть. Когда прокурор нацистов назвал его „врагом народа“, „ослабляющим ненависть к противнику“, он в своем горячем слове ответил: „Нет, это вы враги народа, рождающие ненависть к другим народам и возбуждающие в народах ненависть к Германии“. Он был осужден на 4 года каторжных работ»[573].
Сохранение положения, при котором отдельным священникам с согласия комендантов удавалось проникать в лагеря, вызывало сильное раздражение ОКВ. Весной 1942 г. оно решило спровоцировать скандал, чтобы заставить другие ведомства, в чьем ведении также находилась часть военнопленных (Министерство занятых восточных территорий и РСХА), строже контролировать свою лагерную администрацию. 21 мая 1942 г. подведомственная ОКВ газета «Черный корпус» поместила заметку «Апрель! Апрель!», в которой говорилось об участии в пасхальном богослужении в берлинском православном соборе значительного количества русских военнопленных (якобы доставленных к храму на автобусах) и резко негативной реакции на это германских фронтовиков. Как видно из письма ОКВ в РКМ от 13 июля 1942 г., заметка была специально написана и содержала вымышленные имена и, видимо, вымышленные детали военными пропагандистами. Подробности этой истории описаны в книге московского историка А.К. Никитина[574].
В итоге ОКВ добилось своей цели. Разбирательство инцидента продолжалось почти 2 месяца, различным ведомствам пришлось неоднократно оправдываться. Например, в служебной записке РСХА в РКМ от 28 мая 1942 г. содержалась жесткая просьба: «Сообщать о последующих мерах этого министерства (РМО) для предотвращения подобной религиозной опеки, которая привела к известным безобразиям (статья в „Черном корпусе“)». В свою очередь Восточное министерство сообщало РКМ, что находящиеся в его ведении военнопленные в богослужении в кафедральном соборе не участвовали. И лишь в двух лагерях переобучения в Ринлухе по желанию их обитателей, подвергаемых прогерманской пропаганде, были проведены украинские и русские пасхальные богослужения[575]. Остается неясным, присутствовало ли хотя бы небольшое количество военнопленных на службе в соборе, или вся эта история являлась полностью сфальсифицированной. После полуторамесячного разбирательства ОКВ считало ответственной за случившееся полицию безопасности, о чем писало 13 июля РКМ: «Концентрационный лагерь в Ораниенбауме является лагерем советских военнопленных. Подчиняющийся рейхсфюреру СС и шефу полиции безопасности и СД комендант лагеря послал советских военнопленных на пасхальное богослужение в Берлин»[576].
В любом случае инцидент неблагоприятно отозвался на душепопечительной деятельности православного духовенства. После настоятельной просьбы встревоженного за свою репутацию РКМ архиеп. Серафим был вынужден 3 июня 1942 г. издать циркуляр всем настоятелям и приходским советам: «Министерство церковных дел предложило мне довести до сведения духовенства нашей епархии нижеследующее: всякое пастырское духовное окормление советских военнопленных разрешается исключительно на основании письменного разрешения Главного командования или уполномоченного им учреждения. В сомнительных случаях следует предварительно запрашивать Главное командование вооруженных сил, отделение для военнопленных»[577].
