Я уже приближалась к выходу из аэровокзала, когда ко мне бросился служащий в красном головном уборе. Не думая ни о чем, я просто взглянула на него, и он рухнул на пол. Вряд ли я когда-либо раньше использовала кого-то так быстро и так свирепо. Служащий забился в тяжелом припадке, голова его снова и снова ударялась о плитки пола. Люди кинулись к нему, а я выскользнула через автоматически открывающиеся двери.
Стоя у края тротуара, я тщетно пыталась унять охватившую меня панику. Казалось, любое из мелькавших мимо лиц вот-вот может обернуться бледной, улыбающейся маской смерти. Оглядываясь по сторонам, я прижимала к груди ридикюль и соломенную кошелку – жалкая старая женщина на грани истерики. «Мелани? Дорогая, это Нина… »
– Такси, мэм?
Я повернулась и увидела, что рядом со мной остановилось зеленое с белым такси, а я даже не заметила. За ним выстроились еще несколько, на специально отведенной для них полосе. Водитель – белый, лет тридцать с небольшим, гладко выбритый, но с прозрачной кожей, сквозь которую просвечивала щетина завтрашнего дня.
Я кивнула и схватилась за ручку дверцы. Внутри пахло табачным дымом, потом и винилом. Когда мы двинулись к выезду из аэропорта, я повернулась и глянула в заднее стекло. Сказать, преследует ли нас кто-нибудь, было невозможно из-за слишком плотного потока машин.
– Я спрашиваю, куда едем? – крикнул водитель. Я моргнула. В голове было пусто.
– В центр? – спросил он.– К отелю?
– Да.– Было такое впечатление, что я не говорю на этом языке.
– К какому отелю?
За левым глазом у меня вдруг вспыхнула слепящая боль. Я почувствовала, как она перетекает из мозга к шее, а потом заполняет все тело, словно жидкое пламя. С секунду я не могла дышать. Просто сидела, сжимая ридикюль и соломенную корзинку, и ждала, пока боль утихнет.
– …или как? – спросил водитель.
– Извините? – Голос мой звучал словно шелест мертвых стеблей кукурузы на сухом ветру.
– Мне выбираться на скоростное шоссе?
– «Шератон».– Слово прозвучало для меня полной бессмыслицей. Боль начала уходить, но к горлу подступила тошнота.
– В центре или в аэропорту?
– В центре.– Я совершенно не понимала, о чем идет речь.
– Хорошо.
Я откинулась на холодный винил. Полосы света пересекали зловонную внутренность такси через равные промежутки времени, создавая гипнотический эффект. Я сосредоточилась на том, чтобы выровнять дыхание. Шорох шин, катящихся по мокрому асфальту, медленно пробивался сквозь гул в ушах. «Мелани, дорогая…»
– Как тебя зовут? – прошептала я.
—А?
– Как тебя зовут? – резко повторила я.
– Стив Лентон. Вот тут написано. А что?
– Где ты живешь?
– А зачем?
Мне это надоело. Несмотря на головную боль и подступающую тошноту, я крепко сжала его сознание. На несколько секунд он скорчился за рулем, затем я велела ему выпрямиться и снова смотреть на дорогу.
– Где ты живешь?
Картинки, образы, женщина со светлыми редкими волосами перед гаражом. Говори!
– Бьюла-Хайтс.– Голос водителя звучал глухо, монотонно.
– Далеко отсюда?
– Пятнадцать минут.
– Ты живешь один?
Печаль. Чувство потери. Ревность. Исполненный боли образ блондинки с сопливым ребенком на руках, громкий злой голос, красное платье удаляется по тротуару. В последний раз мелькает ее машина. Жалость к себе. Слова из песни в стиле «кантри», соответствующие ситуации.
– Едем туда,– сказала я. Наверное, я действительно сказала это. Закрыв глаза, я слушала, как шуршат шины по мокрому асфальту.
Дом таксиста был погружен в темноту. Он походил на все остальные жалкие маленькие домишки в этом районе, мимо которых мы проехали: оштукатуренные стены, одно большое окно, выходящее на крохотный прямоугольник сада, гараж размером с весь остальной дом. Никто нас не видел, когда мы подъезжали. Таксист открыл двери гаража, и мы въехали внутрь. Там стоял «бьюик» новой модели, темно-синий или черный, трудно было сказать при таком плохом освещении. Я заставила его выкатить «бьюик» на дорожку перед гаражом, а потом вернуться. Мотор такси по-прежнему работал. Водитель закрыл дверь гаража.
– Покажи мне дом,– тихо попросила я.
В доме было все так, как я и предполагала, и оттого еще тоскливее. В раковине лежали грязные тарелки, по полу в спальне разбросаны носки и белье, везде валялись газеты, а со стен на это безобразие смотрели дешевые фотографии детей с глазами лани.
– Где твой пистолет? – спросила я.
Мне не нужно было прощупывать его мозг, чтобы выяснить, есть ли у него оружие. В конце концов, это юг. Таксист повел меня вниз по лестнице, в плохо освещенную мастерскую. На голых шлакоблочных стенах висели старые календари с фотографиями обнаженных женщин. Мужчина мотнул головой в сторону дешевого металлического шкафчика, где у него хранились дробовик, охотничий карабин и два пистолета, завернутые в промасленные тряпки. Один из них оказался длинноствольным тренировочным пистолетом небольшого калибра, и притом неавтоматическим. Другой – более знакомое мне оружие: револьвер тридцать восьмого калибра со стволом сантиметров восемнадцать, немного похожий на антикварный револьвер Чарлза. Я уложила в корзину револьвер, три пачки патронов, и мы вернулись на кухню.
Водитель принес ключи от «бьюика», и я принялась сочинять записку, которую он должен был оставить. Записка получилась не очень оригинальная – одиночество, угрызения совести, невозможность жить так дальше. Власти могли заметить исчезновение револьвера, и уж конечно они будут искать машину, но убедительность записки и выбор способа должны снять подозрения. Во всяком случае, я на это надеялась.
Водитель вернулся в свое такси. Дверь из кухни в гараж осталась открытой всего на несколько секунд, но и этого хватило, чтобы глаза мои заслезились от выхлопных газов. Когда я в последний раз мельком глянула на мужчину, он сидел в машине выпрямившись, руки его крепко держали руль, а глаза смотрели прямо перед собой, за горизонт невидимого шоссе. Я закрыла дверь.
Надо было сразу уходить, но руки мои дрожали, в правой ноге что-то пульсировало, уколы артритной боли доставали до бедра. Я судорожно схватилась за пластиковую крышку стола, присела и закрыла глаза. «Мелани? Дорогая, это Нина… » Спутать этот голос с чьим-то другим было невозможно. Одно из двух: либо Нина все еще преследует меня, либо я лишилась рассудка.
Дырочка у нее во лбу была величиной с десятицентовую монету, идеально круглая. И никакой крови.
Я порылась в кухонных шкафах в поисках вина или бренди. Нашла только полбутылки виски «Джек Дэни-элс». Я взяла чистый стакан и выпила немного. Виски обожгло горло и желудок, но руки мои почти не дрожали, когда я аккуратно вымыла стакан и поставила его на место.
С секунду я размышляла, не вернуться ли мне в аэропорт, но тут же отбросила эту идею. Мой багаж уже летел в Париж. Я могла его догнать, если бы села на более поздний рейс «Пан Америкэн», но сама мысль о том, что придется лететь в самолете, заставила меня содрогнуться. Я живо представила, как Вилли спокойно сидит, разговаривает с кем-то из своих спутников, и вдруг взрыв, вопли и долгое падение сквозь тьму в забвение. Нет, я решительно не собираюсь больше летать.
Из-за двери гаража доносился звук работающего мотора – глухое безостановочное биение. Я здесь уже более получаса, пора уходить.
Убедившись, что вокруг никого нет, я закрыла за собой входную дверь. Замок щелкнул, и в этом звуке было что-то законченное. Я села за руль «бьюика»; отсюда работающего мотора такси было почти не слышно. Я пережила несколько панических секунд, когда мне показалось, что ни один из ключей не подходит, но потом попробовала снова, на этот раз без спешки, и мотор сразу завелся. Еще с минуту повозившись, я подвинула сиденье вперед, поправила зеркальце заднего вида и разобралась с освещением. Мне уже много лет не приходилось самой водить машину. Сдав чуть назад по подъездной дорожке, я медленно поехала по извилистым улицам жилого квартала.
Только сейчас мне пришло в голову, что у меня нет пункта назначения, нет никаких альтернативных планов. Я была нацелена лишь на виллу близ Тулона и на свое новое воплощение, ожидавшее меня там. Личность Беатрис Строн являлась временной, так, инкогнито на время путешествия. Я вздрогнула, вспомнив, что двенадцать тысяч долларов наличными остались в сумке, брошенной в аэропорту у телефона. У меня все еще было больше девяти тысяч долларов дорожными чеками в ридикюле и соломенной корзинке, вместе с паспортом и разными карточками, но синий костюм, что на мне,– единственное, что осталось у меня из одежды. Горло сжалось при воспоминании о чудных покупках, сделанных утром. Все это улетело с багажом… Глаза мои чуть не обожгли слезы, но я тряхнула головой и поехала – загорелся зеленый, и какой-то кретин сзади нетерпеливо загудел.
Мне каким-то образом удалось разыскать кольцо, которое делала здесь федеральная дорога, и я поехала по ней на север. Увидев указатель поворота на аэропорт, я немного притормозила. Моя сумка, вполне возможно, все еще стоит там, рядом с телефоном. Я легко могла улететь другим рейсом. Но я проехала указатель, не останавливаясь. Ничто на свете не могло бы теперь заставить меня ступить в тот хорошо освещенный мавзолей, где звучал голос Нины. Меня пробрала дрожь, когда перед глазами возникла картина зала ожидания для отлетающих пассажиров, где я была всего два часа назад – или вечность? Там в чопорной позе сидела Нина, все еще в своем элегантном розовом платье, в котором я видела ее в последний раз. Руки ее были сложены на сумочке, которую она держала на коленях, во лбу дырочка с десятицентовую монету и все увеличивающийся синяк; она широко улыбалась, показывая белые зубы, сточенные до игольной остроты. Нина собиралась сесть в самолет. Она ждала меня.
