ретивость: «Как собака на сене – сама не ест и другим не дает»; е) тематику смерти, например: «Собаке собачья смерть», и так далее.
Ни одна европейская литература, даже в собаколюбивой Англии, не занималась с такой интенсивностью «собачьей» тематикой, как русская. Собаки стали персонажами русской литературы уже в XIX веке. Первыми вышли на сцену гоголевские сплетницы в «Записках сумасшедшего», гротескная метафора шизофрении, нелепые двойники больной человеческой души. Собачья тематика была подхвачена Тургеневым в пронзительном и страшном рассказе «Муму». На Севере, в Мурманске, где я впервые прочитала его ребенком, собак не любили. Полярный холод, повышенная криминальность, исключавшая идиллические вечерние прогулки, и тяжелейший жилищный кризис не позволяли держать собак в домах. Они бегали по окраинным улицам испуганные, агрессивные, со свалявшейся некрасивой шерстью, – все боялись их и никаких добрых чувств не испытывали. Но с детства оставался в памяти рассказ о немом и его собаке, о поруганной любви и убийстве, о нарушении всех неизвестных нам тогда библейских заповедей. Он учил глубокому отвращению к произволу, к жестокой власти человека над человеком. Умиротворяющим аккордом на этом фоне «собачьих» трагедий прозвучали ласково-человечная «Каштанка» Чехова и философические «Сны Чанга» Бунина. Позднее эта «гуманная» собачья традиция была продолжена повестью Г. Троепольского «Белый Бим Черное ухо». И, говоря о генеалогии «Верного Руслана», необходимо отметить, что Владимов очень любил роман Джека Лондона «Белый клык», связь с которым исследована Анастасией Де Ля Фортель[235].
С написанием «Собачьего сердца» Михаила Булгакова собаки попали в гущу политики. «Собачье сердце» – гротеск, острейшая политическая сатира. Сюжетная метаморфоза – Шарик – Шариков – Шарик – представляет вывернутое наизнанку отражение истории осла Люция в «Метаморфозах» Апулея. Но если у Апулея герой, превращенный черной магией в осла, заслуживает милость и благорасположение богов в награду за свою любовь к жизни и беспримерное ослиное долготерпение, принимая вновь облик счастливого человека, у Булгакова развязка оказывается прямо противоположной. Увлекшись научным экспериментом, профессор Ф.Ф. Преображенский создает из «милейшего пса» Шарика несноснейшего хама Полиграфа Полиграфовича Шарикова – доведенный до абсурда прототип будущего homo sovieticus. Гражданин Шариков совершенно извел профессора и после вторичной операции был возвращен ученым эскулапом в блаженное собачье бытие. В новом мире его участь оказалась завиднее человеческой.
Второй шедевр русской политической «собачьей» литературы XX века – повесть Георгия Владимова «Верный Руслан. История караульной собаки». Это рассказ об экзистенциальном шоке первой «перестройки», когда после смерти Сталина дала трещину монолитная система идеологии и лагерей. Владимов входил в литературу в то время, когда общество искало границы и пути адаптации к пусть неполной, но новой свободе в стране. Его повесть о великолепных «выродках» – сторожевых лагерных овчарках, отпущенных на волю, – стала яркой иллюстрацией переходной эпохи.
Сюжет и композиция
Закрывается один из лагерей ГУЛАГа. Узники отпущены на свободу, персонал отправляется: кто в почетную отставку – «за выслугой лет», кто – «за особые заслуги» – на высокую преждевременную пенсию. Сторожевых овчарок приказано расстрелять. Но что-то трогается после разрыва лагерной проволоки в сердце хозяина Руслана. Без раздумий расстреливавший беззащитных людей, он вдруг, как будто пугаясь возмездия, не хочет проливать лишнюю кровь: «…руки марать? Когда можно – и не марать» (1/269). К тому же убийству находится непредвиденный свидетель – местный тракторист: «Самое тебе, вологодский, хреновое дело доверили – собак стрелять» (1/247). И вохровец, наверное впервые в жизни нарушив приказ, отпускает собаку на волю. Для Руслана и других лагерных овчарок начинается странная жизнь. Матерые псы не подготовлены к ней ни полученной лагерной выучкой, ни жизненным опытом. Уверенные поначалу, что их послали для приема и охраны новой партии заключенных, они целыми днями ждут поезда. Но голод – не тетка, а хозяева больше не приносят еду. И постепенно собаки перестают «служить», и, каждая в меру своей оборотливости и удачливости, в основном не очень удачно, устраиваются «на гражданке».
Труднее всех это дается Руслану. Цельный по характеру и верный от природы, он усвоил лагерную науку как справедливое и счастливое евангелие. Не то чтобы у него не возникало сомнений – их заглушала потребность любви и желание веры. Инстинктивная животная кровожадность (он не любил кусать и «трепать» заключенных) не отождествлялась для него со Службой. Служба была – любовь к человеку. И собака ищет в свободной жизни знакомую сладкую неволю. Руслан придумывает караулить бывшего лагерника. Начинается гибельная подтасовка, гулаговский миф наполняет существование пса абсурдным псевдо-содержанием. И когда на станцию приезжают молодые строители целлюлозно-бумажного комбината, Руслан принимает их за новую партию заключенных, пытаясь загнать в свой лагерный рай в «красивых стройных колоннах».
Композиция повести – разорванный круг. Жестом, похожим на долгожданную команду «фас!», отправляет его хозяин на волю: «Ты еще тут, падло? Я же тебе сказал – иди… – он вытянул руку с дымящейся папиросой», – указывая туда, где мертвые «хозяева» господствуют над жизнью людей и собак:
Два неживых человека, цвета алюминиевой миски, зачем-то забрались на тумбы и вот что изображают: один, без шапки, вытянул руку вперед и раскрыл рот, как будто бросил палку и сейчас скомандует «апорт», другой же, в фуражке, никуда не показывает, а заложил руку за борт мундира – всем видом давая понять, что апорт следует принести ему (1/250–251).
Цвет алюминиевой миски пес определить мог – по лагерной посуде. И на той же единственно знакомой Руслану дороге от лагеря к станции его в яростном недоразумении, как по враждебной команде «фас!» кого-то невидимого, убивают свободные люди. Убивают, потому что кончилась эпоха, иссяк воздух, разрушено метапространство бытия верного Руслана.
Лагерь как метамир
В повести Владимова зона персонифицирована. Мы видим ее глазами пса после вынесения ей смертного приговора. Описание неожиданного безлюдья построено на отрицаниях: никто «не продышал дырочки» в окошках, никто «не любопытствует», никто «не воняет», никто «не шумит» (1/239). Новый и чужой персонаж поселился на родном Руслану просторе – «неслыханная», «необычная» тишина. Глазами пса брошенный лагерь – живое претерпевшее существо: «молчащие» бараки с «плоскими глазами» (ср. «глаза-плошки» хозяев), вдруг «почерневшие от старости» бревна, «ослепшая» вышка с глазами, «как бельма», и как будто сошедший с ума «скалящийся» прожектор. Лагерный столб, поваленный ненавистным «рылом» зверя-трактора, падает, «как человек, упавший навзничь с раскинутыми руками» (1/249). А в «глазастой» машине «ржущий» зверь с «огнедышащей пастью» – бойкий курносый тракторист (1/246). Описание этого странного существа также строится на отрицаниях: он «не снял шапки», обратился к хозяину, как «ни один двуногий» до сих пор не смел, «не опустил глаза, не втянул голову в плечи, лицо у него не
