Они несколько мгновений не двигались, но вот возвращающийся хоровод снова налетел на них, захватил, развел. Девушка быстро отвернулась и убежала, неловко пытаясь присоединиться к танцующим. Оглянулась. Только один раз.
Беллетэйн…
«Что я здесь делаю?»
Во мраке заискрилась звезда, замигала, приковала взгляд. Медальон на шее ведьмака дрогнул. Геральт непроизвольно расширил зрачки, без труда пробил взглядом тьму.
Женщина не была кметкой. Кметки не носят черных бархатных плащей. Кметки, которых мужчины несли либо тянули в заросли, кричали, хохотали, трепыхались и сопротивлялись, как форели, которых вытаскивают из воды. И ни одна из них не вела во мрак высоких светловолосых парней в развевающихся рубахах. Эта – вела.
Деревенские девушки никогда не носят на шее бархоток и усеянных бриллиантами обсидиановых звезд.
– Йеннифэр…
Неожиданно расширившиеся фиолетовые глаза, горящие на бледном треугольном лице.
– Геральт…
Она отпустила руку светловолосого херувима с грудью, блестевшей от пота, словно надраенная медная пластина. Парень покачнулся, упал на колени, водил головой, оглядывался, моргал. Медленно встал, глянул на них ничего не понимающим, растерянным взглядом, потом нетвердыми шагами пошел к кострам. Чародейка даже не посмотрела ему вслед. Она пристально глядела на ведьмака, а ее рука сильно стискивала край плаща.
– Приятно снова встретиться, – сказал он свободно. И тут же почувствовал, как улетучивается возникшее было между ними напряжение.
– И верно, – улыбнулась она. Ему казалось, что в этой улыбке было что-то вымученное, но уверен он не был. – Весьма приятная неожиданность, не отрицаю. Что ты тут делаешь, Геральт? Ах… Прости, извини за бестактность. Ну конечно, то же, что и я. Ведь это Беллетэйн. Просто ты поймал меня, так сказать, на месте преступления.
– Я тебе помешал.
– Переживу, – засмеялась она. – Ночь не кончилась. Захочу, увлеку другого.
– Жаль, я так не умею, – сказал он, с большим трудом изображая равнодушие. – Только что одна увидела при свете мои глаза и сбежала.
– Под утро, – сказала Йеннифэр, улыбаясь все искусственнее, – когда они совсем уже ошалеют, им это станет безразлично. Еще найдешь какую-нибудь, не волнуйся…
– Йен… – Слова застряли у него в горле. Они смотрели друг на друга долго, очень долго, а красный отсвет огня играл на их лицах. Йеннифэр вдруг вздохнула, прикрыв глаза ресницами.
– Нет, Геральт. Не надо начинать…
– Это Беллетэйн, – прервал он. – Ты забыла?
Она не торопясь подошла, положила ему руки на плечи, медленно и осторожно прижалась к нему, коснулась лбом груди. Он гладил ее волосы цвета воронова крыла, рассыпавшиеся локонами, крутыми, как змеи.
– Поверь, – шепнула она, поднимая голову. – Я не задумалась бы ни на миг, если б дело было только… Но это бессмысленно. Все начнется заново и кончится тем же, что и раньше. Это бессмысленно…
– Разве все должно иметь смысл? Это Беллетэйн.
– Беллетэйн. – Она отвернулась. – Ну и что? Что-то ведь привело нас к их кострам, к этим веселящимся людям. Мы собирались плясать, безумствовать, слегка задурманиться и воспользоваться ежегодно царящей здесь свободой, неразрывно связанной с праздником повторяющегося цикла природы. И пожалуйста, мы встречаемся после… Сколько же прошло… Год?
– Год, два месяца и восемнадцать дней.
– Как трогательно. Ты специально?
– Специально, Йен…
– Геральт, – прервала она, резко отстраняясь и поднимая голову. – Скажем ясно: я не хочу.
Он кивнул в знак того, что сказано достаточно ясно.
Йеннифэр откинула плащ на спину. Под плащом была очень тонкая белая блузка и черная юбка, стянутая пояском из серебряных звеньев.
– Не хочу, – повторила она, – начинать сначала. А сделать с тобой то, что я собиралась сделать с тем блондинчиком… По тем же правилам… Это, Геральт, кажется мне каким-то неладным. Оскорбительным и для тебя, и для меня. Понимаешь?
Он снова кивнул. Она поглядела на него из-под опущенных ресниц.
– Не уйдешь?
– Нет.
Она немного помолчала, беспокойно пошевелила пальцами.
– Ты обиделся?
– Нет.
– Тогда пойдем присядем где-нибудь подальше от гомона, поболтаем немного. Потому что, видишь ли, я ведь рада нашей встрече. Серьезно. Посидим… Хорошо?
– Хорошо, Йен.
Они отошли во мрак, в заросли вереска, к черной стене леса, обходя свившиеся в объятиях пары. Чтобы найти место только для себя, им пришлось уйти далеко. Сухой холмик, помеченный стройным, словно кипарис, кустом можжевельника.
Чародейка расстегнула брошь плаща, тряхнула им, расстелила на земле. Он сел рядом с ней. Ему очень хотелось ее обнять, но из упрямства он не сделал этого. Йеннифэр поправила глубоко вырезанную блузку, проницательно взглянула на него, вздохнула и обняла. Можно было этого ожидать. Чтобы читать мысли, ей приходилось напрягаться, но намерения она улавливала непроизвольно.
Они молчали.
– Эх, – сказала она вдруг, отодвигаясь. Подняла руку, выкрикнула заклинание. Над их головами взлетели красные и зеленые шары, разрываясь высоко в небе. Они распускались разноцветными пушистыми цветами. Со стороны костров долетел смех и радостные восклицания.
– Беллетэйн, – грустно сказала она, – Майская Ночь… Цикл повторяется. Пусть радуются… если могут.
В округе были и другие чародеи. Вдалеке врезались в небо три оранжевые молнии, а с другой стороны, из-за леса, взвился настоящий гейзер радужных, кружащихся метеоров. Люди у костров громко и изумленно ахали, кричали. Геральт сдержанно гладил локоны Йеннифэр, вдыхал аромат сирени и крыжовника. «Если я слишком сильно буду ее желать, – подумал он, – она почувствует и обидится. Нахохлится, ощетинится и оттолкнет меня. Я спрошу спокойно, что у нее слышно…»
– Ничего у меня не слышно, – сказала она, а в ее голосе что-то дрогнуло. – Ничего такого, о чем стоило бы говорить.
– Не надо, Йеннифэр. Не читай меня. Это смущает.
– Прости. Я непроизвольно. А у тебя, Геральт, что нового?
– Ничего. Ничего такого, о чем стоило бы говорить.
Помолчали.
– Беллетэйн! – проворчала она вдруг, и он почувствовал, как она напрягается и как напружинивается рука, прижатая к его груди. – Веселятся. Празднуют извечный цикл обновления природы. А мы? Что делаем здесь мы? Мы, реликты, обреченные на вымирание, на гибель и забвение? Природа возрождается, повторяется цикл. Но не мы, Геральт. Мы не можем повторяться. Нас лишили такой возможности. Нам дана способность творить с природой невероятное, порой просто противоречащее ей. И одновременно отобрали самое простое и самое естественное, присущее природе. Какая корысть с того, что мы живем дольше них? После нашей зимы не придет весна, мы не возродимся, то, что кончается, кончается вместе с нами. Но и тебя, и меня влечет к этим огням, хотя наше присутствие здесь – злая и кощунственная насмешка над их праздником.
Он молчал. Он не любил, когда она впадала в такое настроение, источник которого ему был слишком хорошо известен. «Опять, – подумал он, – опять это начинает ее мучить». Было время, когда казалось, что она забыла, примирилась, как и другие. Он обнял ее, прижал, легонько покачивал, как ребенка. Она не сопротивлялась. Он не удивился. Он знал, что ей это необходимо.
– Знаешь, Геральт, – вдруг сказала она уже спокойно. – Больше всего мне недоставало твоего молчания.
Он коснулся губами ее волос, уха. «Я хочу тебя, Йен, – подумал он. – Я хочу тебя, ты же знаешь. Ведь ты знаешь, Йен».
– Знаю, – шепнула она.
– Йен…
Она снова вздохнула.
– Только сегодня, – взглянула она на него широко раскрытыми глазами. – Только эта ночь, которая сейчас кончится. Пусть это будет наш Беллетэйн. Завтра мы расстанемся. Пожалуйста, не рассчитывай на большее, я не могу, я не могла бы… Прости. Если я тебя обидела, поцелуй меня и уйди.
– Если поцелую – не уйду.
– Я надеялась на это.
Она наклонила голову. Он коснулся губами ее раскрытых губ. Осторожно. Сперва верхней, потом нижней. Вплетая пальцы в крутые локоны, коснулся ее уха, бриллиантовой сережки, шеи. Йеннифэр, возвращая поцелуй, прижалась к нему, а ее ловкие пальцы быстро и уверенно расправлялись с застежками его куртки.
Она опустилась навзничь на плащ, раскинутый на мягком мхе. Он прижался губами к ее груди, почувствовал, как твердеют и обозначаются соски под тоненькой тканью блузки. Она порывисто дышала.
– Йен…
– Молчи… Прошу тебя…
Прикосновение ее гладкой холодной кожи, электризующие пальцы и ладонь. Дрожь вдоль спины, в которую впились ее ногти. Со стороны костров крики, пение, свист, далекий туман искр в пурпурном дыме. Ласка и прикосновение. Ее. Его. Дрожь. И нетерпение. Плавное прикосновение ее бедер, охватывающих его, стискивающих замком.
