– Рольф! Бьярни! Мы взяли Арсабера! – крикнул я, только сейчас заметив, что на полу, там, где я стою, выложено лицо человека из тысяч крохотных камешков – раньше его закрывали подушки и шелка, которые теперь превратились в тлеющие кучки пепла.
На меня смотрели угрюмые лица, все в копоти и засохшей крови, только белки глаз сверкали.
– Отходим в императорские покои и встаем в стену щитов, – сказал я Рольфу, правый глаз которого опух и кровоточил.
Датчанин кивнул и принялся отдавать приказы. Воины заворчали, не желая сдавать грекам залу. Однако медлить было нельзя – костер за спиной Рольфа догорал. Трупы причудливо изгибались в огне, почерневшая плоть трещала и пузырилась, воняло горелым мясом и раскаленным металлом. Коридор позади заполнялся солдатами, которые сливались в одну сплошную массу чешуйчатых кольчуг и красных плюмажей под лесом покачивающихся пик. Может, они ждали приказа Карбеаса, если он был еще жив, или, во много раз превосходя нас числом, все же страшились встретить отпор тех, кому ничего не осталось, кроме как сражаться до последнего. Вепрь, на которого со всех сторон наставили копья, пустит в ход клыки быстрее, чем тот, кто видит прогал в чаще. Так сказал Бьярни. Он стоял опершись на копье, его окровавленная нога была перевязана выше раны, чтобы из тела не вытекла вся кровь.
– Император жив? – спросил Эгфрит, сжав мое плечо. От монаха воняло палеными копытами – ему сожгло полбороды.
– Который? – огрызнулся я, кашляя от отвратительного сладковатого запаха горящей плоти и глядя на Кинетрит, стоявшую позади Асгота и Арнвида. На конце ее копья болталась обугленная рука, больше похожая на когтистую лапу неведомого чудовища. – Да жив он, – зыркнул я на Эгфрита. – И Арсабер тоже, если только Флоки не прирезал ублюдка.
Монах в ужасе моргнул глазами-бусинами, затем повернулся и попытался пробраться сквозь стену из щитов, но его не пустили. Тогда он побежал к концу строя мимо горящих трупов, выкрикивая что-то на греческом.
Рольф вопросительно оскалился.
– Он кричит этим козодралам в рыбьей чешуе, что Арсабер мертв, а власть перешла к законному императору, – объяснил я.
Датчанин вопросительно поднял брови, наверное, полагая, что у отца Эгфрита столько же шансов быть понятым, сколько у Бьярни – не истечь кровью от дыры в ноге.
– Отступаем, ребята! – крикнул Рольф. – Сдвиньте щиты как можно теснее.
Скъялдборг откатился назад, словно прибой, оставляя врагу залу, за которую мы сражались не на жизнь, а на смерть.
– Ну же, дамы, не робейте! – дразнил Виглаф греков, глаза которых поблескивали над ободами щитов. – Идите сюда, гляньте, что мы вам приготовили! Я – Виглаф, сын Годвина, пришел показать вам, как сражаются саксы!
Наверное, миклагардцам чем-то не понравились его слова, потому что те, кто стоял в строю первыми, устремились в залу, подняв щиты и переступая через трупы своих и чужих.
– Теснее! – прокричал Бьярни.
Волоча раненую ногу по мозаичному полу, он отступал в стене из щитов в глубь темной залы. Еще недавно, устланная шелками и увешанная яркими коврами, она сияла, как море под солнцем, а теперь превратилась в смрадный нужник, где на полу валялись зловонные трупы, напоминая живым о том, какая участь их ждет.
Мы были на полпути к императорским покоям, когда греки тоже образовали стену щитов, ощетинившуюся пиками, как еж – иглами. Потом их строй разделился, вперед вышли солдаты с бурдюками и принялись поливать догорающий костер. Огонь зашипел, и к дыму, который все еще клубился под куполом, присоединилась плотная сизая завеса, источающая сладковатое зловоние. Щита у меня не было, поэтому я поспешил в императорские покои. Сигурд и Флоки держали за ноги болтающегося в окне Арсабера. Рядом стоял Никифор, облаченный в пурпурную мантию. С его левой руки водопадом спадало золотое полотно, которое прежде было на Арсабере. Император выкрикивал слова в темноту теплой ночи, обращаясь к бушующей под окнами толпе.
– Гол, как младенец, – ответил, ухмыляясь, Пенда на мой незаданный вопрос о том, с чем остался Арсабер.
Я видел только его голые ноги, дергающиеся в руках Сигурда и Флоки, да слышал, как он верещал, словно пойманная лисица. Я подошел к другому окну и выглянул. В животе ухнуло – огромная, украшенная фонтанами площадь была забита греческими солдатами. Отблески факелов выхватывали из темноты обращенные кверху лица, снаряжение и оружие поблескивали в темноте. Запах пота от тысяч человеческих тел проникал даже в мой забитый спекшейся кровью нос. Высунувшись чуть дальше, я увидел, что по западной лестнице ползет серая масса вооруженных солдат, которые все это время ждали приказа убить нас. Наша стена щитов против них была что песчаные куличики против волн. Жизнь наша висела даже не на волоске, как сказал Пенда, а на паутинке. Зато Никифор снова правил в Миклагарде.
Весть о возвращении законного императора распространялась по площади, словно скачущая блоха. К очевидному удовольствию Никифора, из толпы понеслись приветственные крики. Вардан кивнул Сигурду, и тот вместе с Флоки втащил голого императора обратно. Белотелый и грузный, похожий на купца, он стоял у окна, прикрывая руками срам. Намасленная его бородка была забрызгана слюной, а глаза округлись от ужаса. Сигурд швырнул Арсабера к Вардану, тот схватил его за щуплую шею и выволок из залы. Подняв щиты, мы вышли следом и встали бок о бок с товарищами, готовые к любому исходу. Вардан тащил жалкого изменника к гвардейцам императора. От нас их сейчас отделяло расстояние длиною копья в три, я уже различал волоски в плюмажах воинов и чувствовал исходящий от их дыхания запах вина. С моей бороды капал пот, но я лишь крепче сжал меч и ждал, слушая речь Вардана и надеясь, что поток его слов притушит пыл сражения.
– Похоже, некоторые из этих ублюдков неплохо знают Вардана, – произнес Пенда, сверля взглядом вражескую стену из щитов и держа копье наготове.
В суматохе он потерял шлем, волосы его торчали кверху, придавая покрытому кровяной коркой лицу еще более зловещий вид.
– Тогда они точно захотят нас убить, – мрачно ответил я.
Вардан мне никогда не нравился, и плевать, кто из солдат его знает.
Однако конец ночной резне положил сам Никифор. Сигурд приказал нам расступиться и пропустить вперед императора. Тот прошел сквозь строй, словно острый нож сквозь мягкое мясо. При виде него толпа ахнула; словно рябь по воде, побежал шепот. Греки выпучили глаза и упали на колени, шурша кожаным облачением и клацая оружием.
– Что трэллы пред господином. – Улаф презрительно покачал головой.
Мы же ухмылялись так, что запекшаяся корка крови на лицах трескалась и осыпалась. Греки прижали лбы к заляпанному кровью полу, сжавшись, словно псы, которых вот-вот ударит хозяин.
Мы были живы.
* * *
Еще несколько дней мы не отходили от императора. Вардан хотел, чтобы Никифор все время находился под охраной, – грекам нельзя было доверять, пока не будут пойманы все, кто помогал Арсаберу захватить власть. Волки же, как с грустью заметил Сигурд, доказали преданность императору кровью. С нами больше не было Огна, Ингольфа Редкозубого и Ирсы Поросячьего Рыла. Датчан тоже много погибло – свирепым воинам не хватало умения и порядка, какой всегда был в стае Сигурда. Пал и могучий Бейнир – датчане собрали его внутренности и вложили в зияющую рану на животе, чтобы в Вальхалле силач был цел и невредим. Мы скорбели о великих воинах, чьих лиц никогда уже не увидим. О Бодваре, который управлялся с мечом так же ловко, как и с котлами с похлебкой, и об Аслаке – одном из лучших единоборцев, которого я когда-либо знал. О Бальдреде из Уэссекса, что из слуги олдермена превратился в покорителя волн – морского волка. Но больше всего я горевал по Свейну Рыжему, потеря которого тянула на дно мою душу, как булыжники – рыбацкую сеть. Силач был моим другом и самым смелым воином из всех, кого я знал. От этой утраты слезы лились у меня из глаз, как дождь с неба.
Без Брама и Свейна братство стало тенью того, чем было прежде. Они были с Сигурдом с самого начала, и ярл горевал больше всех. Мы сложили для них погребальные костры, достойные героев, несмотря на то, что Миклагард кишел теми, кто верил в Белого Христа, как дубовый сук – личинками червей. Эти люди, в основном священники, насмехались над нами и что-то кричали, осеняя себя крестами, однако близко подойти не решались. Мы осыпали их ругательствами, которые они принимали за заклятья, а Асгот угрожал им своим острым ножом. К тому же Никифор прислал к нам своих гвардейцев, которые принесли дрова и разложили их так, как было велено, так что рабы Христа не смели возмущаться слишком бурно. Надо отдать императору должное – дров нам принесли очень много. Языки пламени взметались высоко в ночное небо Миклагарда, переправляя души наших товарищей прямиком в Асгард, и не нужно было опасаться, что валькирии не найдут их в далекой стране.
