заместитель директора нашел нас с Олин, прячущимися за школьным спортзалом после уроков. У меня была тяжелая ночь. У меня болели ребра, потому что меня наказали за то, что я не получил оплату от какого-то парня в три часа ночи.
Мой отец решил взять ее кровью.
Моей кровью.
После того как он закончил, я вышел из дома — если это вообще можно назвать словом для той дыры, в которой я жил, — и пошел бродить по улицам. На рассвете я нашел старый блокнот для зарисовок, брошенный на пешеходной дорожке в квартале от школы. На некоторых страницах были нарисованы собаки и цветы, но все остальные были пустыми, что позволяло отвлечься от боли.
Мне всегда нравилось рисовать, но я уже много лет ничего не набрасывал.
Но когда взошло солнце, и я ждал Олин в школе, я нарисовал здание, улицу и дерево возле нашего класса. Я даже нарисовал Олин — или то, что смог нарисовать по памяти.
Весь день в школе я раздумывал, стоит ли показывать ей рисунок. Работы были не очень хорошими, но все остальное дерьмо в моей жизни померкло от осознания того, что я могу создавать искусство из ничего.
Магию, которую она дарила мне, когда я проводил карандашом по бумаге, это меняло жизнь.
Так же, как Олин.
Несмотря на то, что мои линии были грубыми, а навыки недостаточными, я решил показать ей, выбрав место, где нас не увидели бы другие ученики за спортзалом. Она была так счастлива разделить мое новообретенное увлечение, так благодарна, что я подарил ей еще одну частичку себя, и мы пробыли там гораздо дольше, чем планировали.
И, конечно, нас поймали.
Поймали в тот самый момент, когда Олин положила свою руку на мою и наши глаза встретились, пока мы сидели у кирпичной стены. У меня пересохло во рту. Мое сердце бешено колотилось. Мой желудок затрепетал от вкуса ее губ.
Мы были так близки.
Так чертовски близки к нашему первому поцелую.
Но затем грубый приказ помощника шерифа разлучил нас.
Я был в ярости.
Но в то же время был благодарен.
В ярости от того, что идеальный почти поцелуй был разрушен, но благодарен за то, что не потерял контроль и не опустошил ее.
Если бы я прикоснулся к ней.
Когда бы я прикоснулся к ней.
Олин заслуживала того, чтобы ее баловали и обожали. Чтобы ей дарили нежность и мягкость. А не пожирания и избиения, как я отчаянно хотел сделать.
Я думал, что со временем мне будет легче сохранять физическую дистанцию, зная, что мы сможем быть друг с другом, когда я буду уверен, что она любит меня и никогда не сможет взять свои слова назад.
Но… это становилось все труднее.
Настолько тяжело, что физически болело каждую секунду каждого чертова дня. В некоторые дни я не мог дышать. Я просыпался по ночам от невыносимой боли, хотел добежать до ее дома и влезть в ее окно.
Забраться в ее постель, поцеловать ее так крепко, как только мог, взять все, что она мне предложит.
И такое отчаяние пугало меня.
Мне снились кошмары о том, как я заставляю ее кричать, как шлюхи в моем доме.
Я просыпался в холодном поту при мысли о том, что могу заставить ее плакать от своей унаследованной дикости.
По мере того, как шли недели, все больше и больше страха накладывалось на мой ослабевающий самоконтроль.
Теперь я боялся поцеловать ее больше, чем когда-либо.
Боялся причинить ей боль, когда в моей крови бурлила неприкрытая жестокость.
Олин беспомощно пожала плечами.
Я покачал головой, приказывая ей молчать. Я разберусь с мисс Таллап после урока.
Она благодарно улыбнулась, поцеловала меня, а затем вернулась к своему тесту с напряженными плечами.
В течение оставшихся двадцати минут я, как только мог, нацарапывал ответы, пока мой мозг сосредоточивался на более важных вещах. Заместитель шерифа, очевидно, сказал мисс Таллап, что поймал нас. Следовательно, она сделала это, чтобы наказать меня.
Но почему?
Какого черта ей от меня нужно?
Прозвенел звонок, и стулья со скрипом отодвинулись от парт, а бумаги собрались в быстром шелесте. Массовый отток учеников был полезен, потому что это означало, что я смогу поговорить с мисс Таллап и уйти подальше, прежде чем мой темперамент взорвется.
Олин стояла, перекинув сумку через плечо. Она поймала мои пальцы, когда я проходил мимо, но я указал на коридор.
— Иди.
Она прикусила губу. Через секунду повиновалась и исчезла в толпе других подростков.
Как только она ушла, я посмотрел на мисс Таллап.
Она стояла у входа со скрещенными руками и нездоровой ухмылкой на губах.
— Мистер Кларк. Вы не спешите сегодня провести время со своей девушкой? — Она наклонила голову. — Значит ли это, что очарование наконец-то ослабло? Вы собираетесь сосредоточиться на учебе вместо того, чтобы… — Ее взгляд опустился вниз по моему телу и остановился на моей промежности.
Она облизнула губы.
Отвращение прокатилось по моей спине.
Я знал этот взгляд.
Это был взгляд гротескного голода, когда мужчина смотрел на шлюху, которую он купил на ночь.
Я не был шлюхой.
Но моя учительница смотрела на меня так, как будто я был ею.
Густой страх заполнил меня, нашептывая ответы на вопросы, почему мисс Таллап придирается ко мне. Почему она наблюдала за мной больше, чем за другими учениками. Почему я чувствовал себя так напряженно рядом с ней.
Она чего-то хотела от меня.
Чего-то отвратительного.
Чего-то, что, блядь, она никогда не получит.
Я подошел к ней и положил свой тест на ее стол.
— Олин не заслуживает наказания. Скажите ей, что это была ошибка.
Ее лицо потемнело; она холодно рассмеялась.
— Ученик говорит учителю, что ему делать? — Она покачала головой, прищелкнув языком. — Вот этого никогда не будет.
Я раздул ноздри, изо всех сил стараясь сдержать ярость.
— Я сделаю это. Я отработаю наказание.
— Это же не ты разговаривал.
— Неважно. Олин тоже не разговаривала.
— Наказание получают те, кто его заслуживает.
Я содрогнулся. Ее слова были слишком близки к мыслям в моей голове. Дома мне приходилось несладко, но, возможно… я это заслужил.
Может быть, я был не так хорош, как стремился быть. Может быть, мой отец знал обо мне что-то, чего не знал я, и его побои были частью наказания, которое я действительно заслужил.
Я отогнал эти мысли. Если это так, то я переживу бурю. Но не позволю, чтобы Олин пострадала. Она никогда в жизни не делала ничего плохого.
Убрав
