И Аюр был готов к нему. После нападения волков он каждый миг ждал появления ингри. Ему ли было не знать, насколько эти ночные хищники послушны воле своего пастуха. Когда камнепад преградил им дорогу, царевич тут же закричал, отдавая приказ всему своему войску – единственному уцелевшему охотнику – изготовиться к бою. И стоило ингри появиться за валунами наверху скалы, в них полетели стрелы.
Дикари не были воинами. Они не привыкли, выстрелив, сразу прятаться в укрытие. Аюр своими глазами увидел, как двое светлобородых парней рухнули без движения. Еще один упал на колено, хватаясь за торчащее в боку оперенное древко.
«Должно быть, я тогда замешкался, – подумал Аюр, вспоминая этот миг. – Хотел получше разглядеть, убит он или ранен…»
А дальше – внезапная боль, кровавая пелена, падение, удар о землю, вышибающий сознание…
Он вновь заскрежетал зубами.
– Маханвир, – услышал юноша над головой негромкий голос Хасты, – не мог бы ты разжать зубы царевичу? Мне не подобает касаться его лица.
– Да какое там «не подобает»… – хмуро бросил Ширам.
Аюр почувствовал, как твердые, будто древко копья, пальцы надавили ему под скулы. Его рот сам по себе открылся, и внутрь полилась горькая жидкость.
– Что ж это у тебя? – подозрительно спросил накх.
– Маковый отвар – он уймет боль.
– Что ж, я поверю тебе, жрец. Но если только с царевичем что-то случится…
– С ним уже случилось. И ты меня уже пугал сегодня…
– Я – пугал? – хмыкнул Ширам. – Разве шаман угрожает, когда говорит, что завтра будет дождь? Нет, он предупреждает – ради твоего же блага…
– То есть за твои угрозы я должен быть тебе благодарен?!
– Конечно.
– Господин, благодарю тебя за заботу обо мне. А теперь хорошо бы найти безопасное место, где царевич сможет хоть немного отлежаться… Великаний дом! – выпалил вдруг Хаста, радуясь собственной находчивости. – Тот, что там, наверху!
– На скалах? Не уверен, что мы сможем дотащить туда Аюра…
Аюр хотел сказать, что он пойдет сам, но не смог даже открыть глаза. Раздирающая боль сперва ослабла, а затем и утихла, и одно ее отсутствие доставляло юноше ни с чем не сравнимое блаженство. Сознание его уплывало, звуки отдалялись и затихали. Как сквозь сон, до него доносились голоса соратников.
– …ты оставайся с ним, а я пойду к мохначам. Нужно приказать им вернуться за нашим скарбом и разбирать завал на тропе, да поскорее, пока не вернулись ингри.
– Думаешь, они вернутся, маханвир?
– Не сомневаюсь. Ты их хорошо пугнул, но мы убили их вождя, и так просто от нас уже не отстанут…
– Попей воды, дружок, – чуть не плача, уговаривал Мазайка. – Вот, я принес тебе… Ну пожалуйста!
Рядом с его рукой свирепо лязгнули зубы, миска опять вылетела у него из рук, вода впиталась в хвою. Дядьки, окружив его кольцом, молча смотрели.
Учай перехитрил его – потому что умел заглядывать вперед, а Мазайка пока не научился. «Всего лишь пугнуть мамонтов»! Разве сложно было предположить, что, завидев стаю, арьяльцы начнут стрелять?! На месте их ночлега осталось лежать трое черных волков. Двоих застрелили насмерть, один был тяжело ранен ударом копья.
Раненый волк умирал. Но, не осознавая этого, все злобился и рвался в бой. Он скалился, пытаясь высмотреть врага, вздыбленная шерсть все никак не опускалась. Все его мышцы были сведены, точно каменные, под мягкой шкурой.
Мазайка пытался омыть рану, напоить его, но раненый волк не подпускал его к себе. Не воды он желал напиться, а крови врага!
– Пожалуйста, успокойся, – уговаривал его мальчик. Слезы застилали ему глаза. – Попей воды, усни…
Дядьки стояли кругом и пристально смотрели на умирающего собрата. Мазайке даже знать не хотелось, о чем они думают.
Солнце уходило за окоем, мир погружался в сумрак. Багровое небо будто кровью залито, черная кромка леса оскалилась острыми еловыми верхушками. Среди берегов, уже проглоченных темнотой, отсвечивала красным речка Вержа. Но все это лишь видения – в отличие от крови под ногами. Пусть она впиталась в траву, но Кирья знала, чувствовала – она там.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Девочка стояла на покатом холме, где прежде располагался стан арьяльцев, а теперь остались лишь пустые стены частокола и черные пятна копоти на земле. Сородичи все растащили, до последней посудины, – даже скромная утварь слуг не шла ни в какое сравнение с глиняными плошками ингри. Теперь род Хирвы несметно богат. Ни в одном из окрестных селений нет таких сокровищ…
Кирья поглядела на смутно видневшиеся в закатном сумраке деревенские крыши, и лицо ее скривилось, как от боли. Казалось бы, надо радоваться прибытку, но она чувствовала: нечему тут радоваться. Все плохо у ингри. Привычный мир как будто заболел или сломался. Так поглядеть – ничего не изменилось, все по прежнему, – а внутри тьма и пустота. Так, видать, и бывает, когда от людей отворачиваются боги.
«Когда мы забрались в святилище, батюшка нас видел – и промолчал, – раздумывала Кирья, пытаясь отыскать источник порчи. – Понятно, он не хотел смуты. Но духи-то разлетелись. А ингри и не знали. И остались без защиты…»
Даже после тризны, когда брат Учай воззвал к мести, Кирья никому не сказала, что царевич забрался в Дом Хирвы и выпустил древних духов из запретного места. А может, надо было рассказать? Толмай утаил кощунство – и погиб на охоте. В злые чары арьяльцев Кирья не верила. А вот то, что Зверь из Бездны выбрал ее отца неслучайно, было ясно как день…
Но они с Мазайкой промолчали. И теперь духи зверей, выпущенные из Дома Хирвы, вышли из леса и вселились в людей. И те изменились – стали лжецами, потом убийцами. Сперва арьяльцы без причины оскорбили ингри. Потом ингри в одночасье возненавидели лютой ненавистью арьяльцев, которых прежде всячески обхаживали. Как же так? Или, может, они их всегда не любили, просто прятали под улыбками зависть и неприязнь? Те женщины, что оплакивают теперь своих растоптанных мамонтами мужей и сыновей, утром радостно отправляли их в засаду на чужаков. Если бы им повезло больше и царевич не ускользнул – сейчас делили бы его чудесные расшитые одеяния…
Кирья зажмурилась, как будто не желая видеть пропитанный кровью закат. Ненависть представилась ей мотком пряжи – началось с малого, на малое намоталось большее, и вот растет и пухнет клубок зла. И уже не важно, с чего началось, с какой мелкой обиды. Глупая выходка царевича могла кончиться ничем, но привела к войне.
Непривычные мысли, порожденные душевной болью, мелькали в голове Кирьи. Неужели она, будь как раньше, одной из ингри, тоже провожала бы братьев в погоню за подлыми арьяльцами, колдовством убившими ее отца, и радовалась бы гибели ни в чем не повинных слуг? Но с недавних пор Кирья уже смотрела на сородичей словно с другого берега Вержи – да и они отвечали ей тем же. Когда погиб отец, она чувствовала, что не осталось больше никого – кроме Мазайки, – кому она здесь дорога. Победа ингри над арьяльцами не радовала, а пугала ее. Словно нечисть подначивает их, а они смеются!
Кирья вспомнила тот день, когда ингри захватили стоянку чужаков. Жуткое было то веселье. Целый праздник устроили – сперва разоряли острожек, потом с хохотом кидали трупы в воду, потом делили добычу. Мороз пробежал по спине девочки. Как убивали чужаков, она, хвала богам, не видела, а как делили добычу – да. Урхо позвал, желая порадовать сестру. Она не пошла бы, но он настоял. Братья сильнее всего напугали ее. Во время грабежа сородичи захватили множество сосудов со сладкой кровью, которую так любили арьяльцы, и напились допьяна. От этой сладкой крови все мужи стали как безумные. Учай глядел на нее волком и что-то бормотал о порче. Урхо, напротив, был шумный, щедрый, швырял ей подарки.
– Бери, сестрица, – кричал он, – будет тебе богатое приданое! Выдадим тебя замуж в царском платье, никто не посмеет сказать, что ты некрасива!
И совал ей дорогие одежды, залитые кровью. Кирья в ужасе шарахнулась от него, пряча руки за спину.
