Затем Беллинетти предпринял неуклюжую попытку выпутаться из неприятного положения:
— Мне показалось, я вас узнал, синьор, но я не был уверен. Я гулял один. Подумал, что мы можем вместе выпить по глотку коньяка.
— С удовольствием. — Мы пошли к улице. — Вы часто гуляете в парке по вечерам, Беллинетти?
— Да, в хорошую погоду. Вы очень быстро ходите, синьор.
В его голосе проступили нотки презрения. Он явно пришел в себя.
— В таком случае, Беллинетти, я посоветовал бы вам не гоняться за мной. Кто знает, что может случиться с человеком вашего здоровья.
— Моего здоровья, синьор?
— Вы рискуете получить серьезную травму, — бесстрастно ответил я.
Он нахмурился.
— Я всегда очень осторожен, синьор.
— Рад это слышать. — Мы проходили мимо кафе. — Может, пропустим по стаканчику?
Десять минут спустя я уже возвращался в отель. Да, хорошо бы избавиться от Беллинетти. Некомпетентный помощник — это плохо. Некомпетентный помощник, который в дополнение к своим служебным обязанностям шпионит за тобой, — это уже нетерпимо.
В отеле меня ждали два письма.
Одно из моего лондонского банка с предложением воспользоваться услугами миланских отделений. Ценность его заключалось только в одном. Оно пришло из Англии и не вскрывалось над паром. Должно быть, неизвестный цензор принял к сведению постскриптум Клэр.
Второе было отправлено из Милана сегодня после полудня. В конверте оказался небольшой листок бумаги с коротким машинописным текстом:
КАК ВЫРАЖАЮТСЯ МЕСТНЫЕ ЖИТЕЛИ, ВЫ ДОЛЖНЫ МНЕ БРУСОК МЫЛА!
И все. Без подписи.
6
Антраша
Следующим вечером в половине восьмого я вошел в здание оперы.
Мадам Вагас — худая импозантная женщина с седеющими черными волосами и маленькими грустными глазами — словно боролась с непреодолимой усталостью. В уголках ее губ угадывалась напряженность, движения рук были резкими и неуклюжими, словно у марионетки.
Генерал познакомил нас в тамбуре своей ложи.
— Моя супруга, господин Марлоу.
Я поклонился; мы стояли и смотрели друг на друга, пока официант ставил на стол икру и открывал бутылку игристого «Асти».
Секунду или две она молча меня разглядывала. Потом спросила:
— Вы любите балет, синьор Марлоу?
У мадам Вагас был низкий гортанный голос. Казалось, она с усилием выталкивает из себя слова. Невольно возникала ассоциация с хрипом человека, которого ударили в солнечное сплетение.
За меня ответил генерал:
— Дорогая Эльза, синьор Марлоу страстный поклонник балета. В противном случае я не пригласил бы его составить нам компанию. — Улыбка Вагаса получилась немного зловещей. В тусклом желтом свете тамбура его грим был не так заметен, как во время нашей первой встречи, но края воротника в тех местах, где они прикасались к шее, уже испачкались кремом и тональной пудрой. Затем генерал направил улыбку на меня. — Как вам Милан, синьор Марлоу?
— Толком еще не рассмотрел, генерал. Последние несколько дней мне пришлось провести в Генуе. Только вчера вернулся.
— Неужели? Бокал шампанского?
— Благодарю.
— Должно быть, Генуя показалась вам очень скучной. — Он повернулся к жене: — Эльза, дорогая, помнишь, мы сочли Геную просто ужасной?
Миссис Вагас взяла бокал «Асти».
— Там есть большое кладбище, правда, синьор Марлоу? — Она разглядывала меня так пристально, что я едва не проверил, на месте ли галстук.
— Говорят.
Вагас вежливо рассмеялся.
— Вряд ли у господина Марлоу было время осматривать кладбища. Постойте-ка, — прибавил он. — Бедняга Фернинг упоминал завод «Грегори-Сфорца» в окрестностях Генуи. Полагаю, вы?..
— Да, я приезжал именно на завод «Грегори-Сфорца».
Внезапно генерал повернулся и заговорил с мадам Вагас по-немецки.
— Прошу меня извинить. Я объяснял жене, что вы преемник господина Фернинга. — Он поставил бокал. — Думаю, увертюра подходит к концу. Пойдемте?
Первым балетом было «Лебединое озеро». Силуэт головы Вагаса отчетливо выделялся на фоне ярко освещенной сцены. Мой взгляд помимо воли притягивало к этому лицу, отрываясь от трепетного порхания кордебалета. После поднятия занавеса генерал изменился. Губы его слегка приоткрылись, дыхание стало размеренным и глубоким. Время от времени он сглатывал и прочищал горло. У меня возникло ощущение, что я наблюдаю за спящим. Позади генерала, в тени, неподвижно сидела мадам Вагас — серое пятно на фоне драпировок ложи. Я взглянул вниз, в партер, на ряды белых неподвижных лиц. Словно они принадлежали мертвецам, а живыми были только фигурки на сцене. В кулисах замерцал зеленый свет, и я увидел, как принц попятился, изображая страх и ужас; тело его напряглось, смешной арбалет в руках задергался в такт быстрым движениям. Генерал вытащил носовой платок и вытер губы. Мадам Вагас зевнула. Лица внизу не шевелились. Близилась кульминация балета. Наконец упал занавес, загремели аплодисменты. Занавес поднялся, опустился, снова поднялся. Еще поклоны. На сцену несли букеты. Принц поцеловал руки Лебедя. Дирижер поклонился.
Зажегся свет, и аплодисменты смолкли, сменившись гулом голосов.
Генерал вздохнул и снова вставил в глаз монокль.
— Никто не сравнится с Фокиным.[60] Вам понравилось, господин Марлоу?
— Очень.
— Лучшее еще впереди. Может, выйдем покурить? Ты с нами, Эльза, дорогая?
Она покачала головой.
— Думаю, графиня Перуджа уже идет сюда.
— Принеси мои извинения даме. Пойдемте, господин Марлоу.
Мы поднялись наверх по главной лестнице. Я слышал, как рядом говорят по-немецки, по-французски и по-испански, видел индуса, китайца, двух японцев и мужчину с серым лицом и феской на голове.
— В Ла Скала, господин Марлоу, — заметил генерал, — балет не признает границ.
Он сказал что-то еще, чиркнул спичкой, чтобы дать мне прикурить, но я уже забыл о нем. Сквозь толпу пробирались мужчина и женщина. Женщина была молода — почти девочка — и прекрасна. Красота ее была какой-то особенной, почти мужественной. Высокие скулы оттягивали кожу от алых губ, придавая лицу странное, безмятежное выражение. Блестящие темно-каштановые волосы. Совершенной формы руки. Но мое внимание привлекла не столько она сама, сколько спутник, поддерживавший ее под локоть, — в вечернем костюме Залесхофф был еще больше похож на профессионального боксера.
Мы увидели друг друга одновременно. Наши взгляды встретились, и я уже собрался поздороваться. Однако Залесхофф смотрел сквозь меня, словно не узнавал. Еще секунда, и он прошел мимо. Я быстро взял себя в руки.
— Прошу прощения, генерал.
Он улыбнулся и еще раз зажег для меня спичку.
— Не извиняйтесь, господин Марлоу. Признаю, здесь она очень эффектна.
— Здесь?
— Обычный славянский тип лица, господин Марлоу. В Белграде таких много. Мужчина рядом с ней — ее брат. Вы их раньше не видели?
— Нет.
Генерал взял меня под руку.
— Фамилия мужчины Залесхофф, Андреас Залесхофф. Ее зовут Тамара. Разумеется, они русские, но оба выросли в Соединенных Штатах. Боюсь, — серьезным тоном прибавил Вагас, — я не рекомендовал бы вам проявлять интерес к даме. Этот мужчина — агент советского правительства, и, вполне возможно, его сестра тоже.
Я заставил себя рассмеяться.
— Уверяю вас, я не имею ни малейшего намерения проявлять интерес к даме. У меня в Англии невеста. — Мои слова прозвучали напыщенно и фальшиво, но Вагас кивнул, как будто удовлетворившись ими.
— Иностранцу в Италии, — сказал он, — следует быть осторожным. Прошу извинить…
К моему облегчению, генерал повернулся и заговорил с проходившими мимо людьми. Появилось время, чтобы прийти в себя. Либо Вагас неуклюже пытается произвести впечатление, либо дело обстоит гораздо серьезнее, чем я думал. Как выразился Залесхофф? «К счастью, у меня есть другие контакты». Нет, смешно. Так или иначе, я уже искренне жалел, что пришел. И торопливо искал подходящий предлог, чтобы удалиться в следующем антракте. Можно сослаться на болезнь или на деловую встречу, о которой я совсем забыл. Или…
Вагас тронул меня за руку.
— Я хочу познакомить вас с синьорой Бернабо, господин Марлоу. — Он повернулся к толстой даме с пронзительным голосом: — Le voglio presentare il signor Marlow, Signora.[61]
— Fortunatissimo, Signora.[62]
— Fortunatissima, Signore.[63]
— E Commendatore Bernabò.[64] — Генерал указал на усатого мужчину с ленточкой ордена Итальянской короны.
— Fortunatissimo, Commendatore.[65]
Мы пожали друг другу руки, поделились впечатлениями о балете. Синьора Бернабо тяжело дышала.
— Я пришла сюда, — наконец заявила она, — только для того, чтобы посмотреть на платья.
Коммендаторе искренне рассмеялся и подкрутил усы. К моему удивлению, Вагас тоже рассмеялся. Однако позже, когда мы вернулись в ложу, он все объяснил.
