Яков доложил.
– Проси сюда! – сказал Неволин, догадавшись сейчас, кто была посетительница, и, встав от письменного стола, начал ходить нервными шагами по кабинету.
– Ты от барыни? – дрожащим голосом спросил он, когда Наташа вошла в кабинет, плотно притворив за собою дверь.
– Никак нет-с… Не от их сиятельства, а по поводу их…
– То есть, как это? Что случилось?
– Пока еще ничего, Федор Осипович, а может случиться, ой, нехорошее дело для их сиятельства.
– Что такое? Говори…
Наташа, не торопясь, обстоятельно передала содержание подслушанного ею разговора между графом Стоцким и графом Петром Васильевичем.
– Если теперь узнают, что медальона у графини нет, беда будет, – заметила она.
– Я с ним не расстанусь, – как-то болезненно выкрикнул Неволин.
– Понимаю-с я, даже очень, что вам, Федор Осипович, тяжело, а все надо придумать, как и графиню из беды вызволить. Я вот футлярчик от медальона принесла. Где он куплен, значит…
Она остановилась.
– Что же дальше? – спросил Федор Осипович, глядя на нее помутившимися глазами.
Перспектива расстаться с медальоном, который он хранил как святыню, отняла у него способность соображать.
– Может, подумала я, в магазине точно такой же найдете медальон… – продолжала Наташа.
– А, понимаю… Давай футляр.
Наташа подала.
– А если я не найду, что тогда? – спросил Неволин.
– Придется, Федор Осипович, хотя на время отдать его, чтобы не подвести барыню.
– О, Боже мой… Теперь открыты магазины?
– Надо быть, открыты… еще не поздно.
– Едем.
Неволин отпер ящик письменного стола, вынул оттуда все свои сбережения за последнее время и, сунув деньги в карман, вышел вместе с Наташей в переднюю и затем, надев с помощью своего лакея пальто, вышел из квартиры.
Яков ничего не подозревал, предположив, что барин уехал к больной.
К счастью Федора Осиповича, у ювелира Иванова оказался медальон точь-в-точь такой же, как был у него.
Заплатив, не торгуясь, за него триста шестьдесят рублей, он отдал его Наташе.
В тот же вечер последняя подала футляр с медальоном графине;
– Он возвратил! – побледнела Надежда Корнильевна, хотя, как припомнит читатель, сама собиралась взять его обратно у Неволина.
– Нет, нет-с… Разве он с ним расстанется, умрет скорее, чем отдаст… Это другой.
– Я не понимаю.
Наташа рассказала все по порядку.
– Благодарю тебя, ты истинный друг… – сказала растроганная графиня.
Таким образом, козни графа Стоцкого и певицы Руги были на этот раз разрушены.
XXVIII
Разбивающиеся мечты
Елизавета Петровна Дубянская была отчасти права.
Любовь Аркадьевна Селезнева хотя еще смутно, но начинала понимать, что, доверившись любимому человеку, сделала непоправимую жизненную ошибку.
Перспектива вечной, как ей казалось, близости к любимому человеку, наполнившая все ее существо сладким трепетом, через несколько дней после бегства сменилась томительным гнетущим сомнением.
Беглецы на лошадях, чтобы замести след, доехали до Колпина, где сели в купе первого класса и прямо поехали в Москву.
Не останавливаясь в Белокаменной, Неелов с похищенною им «невестою», каковою Любовь Аркадьевна считала себя, и каковой считал ее первое время совершенно искренно и Владимир Игнатьевич, отправился во вновь купленное имение.
Погода, как мы уже говорили, в тот год стояла прекрасная, и влюбленные провели на лоне природы несколько дней, упиваясь восторгами близости и свободы.
Любовь Аркадьевна в чаду своего счастья позабыла обо всем, о родителях и даже об обещании тотчас же венчаться, данном ей любимым человеком.
Ей казалось, что чудным мгновениям, часам блаженства никогда не суждено кончиться.
Она начала только жить полною жизнью женщины, пресыщение наслаждениями любви было далеко от нее – она не допускала и мысли о возможности охлаждения со стороны ее ненаглядного Володи; что же касается себя самое, то она думала, что никогда не изменится к нему.
Но, увы, охлаждение мужчины наступило скоро.
Поживший, и сильно поживший, Неелов, поддавшись обаянию молодого, красивого, полного жизни существа, почувствовал сам прилив невозвратной юности и вернувшейся пылкой страсти, но, увы, это было проходяще: наступила реакция, и утомленный наслаждениями Владимир Игнатьевич вдруг стал тяготиться ласками своей молодой подруги.
Любовь Аркадьевна с ужасом сделала это открытие.
Она не понимала, что это происходило от невозможности с его стороны ответить на эти ласки, это раздражало его самолюбие, как мужчины.
Она удвоила свою нежность, холодность любимого человека еще более разжигала ее страсть и она не сдерживала ее проявления.
Она думала этим привлечь снова его к себе, получить на ее чувственные порывы такой же ответ.
Результат, конечно, вышел противоположный.
Он уклонялся сначала от ее объятий почти деликатно, но наконец была произнесена фраза, послужившая роковой гранью для их отношений прошлого и настоящего.
– Оставь, Люба, нельзя же вечно лизаться!.. – сказал Неелов, отстраняя от себя молодую девушку.
Любовь Аркадьевна побледнела.
«Он меня не любит!» – промелькнула в ее голове роковая мысль.
Это было начало конца.
Мельком пробежавшая мысль вернулась и скоро стала господствующей в уме молодой девушки.
– Он меня не любит… Я ему надоела… – на разные лады повторяла она себе с утра до вечера.
Поведение Владимира Игнатьевича подтверждало это гнетущее ее сердце открытие.
Он стал уезжать из дома по хозяйству, на охоту, и даже один раз к соседям по имению.
Это было накануне их отъезда из деревни.
Молодая женщина сидела одна в кабинете Владимира Игнатьевича и писала письмо родителям. Это было то письмо, после получения которого из Петербурга выехали на розыски беглецов Долинский, Селезнев и Дубянская.
– О, папа… папа… – шептала она, не будучи в силах писать, так как глаза ее затуманивались слезами. – Как я огорчила тебя… Но ты мне простишь… И мама простит… Милые, дорогие мои… Ведь я же теперь раба, раба его! Он говорит, что если я не буду его слушаться, он опозорит меня… И ко всему этому он не любит меня… Что делать, что делать… Нет, я не напишу вам этого, чтобы не огорчать вас… Он честный человек, он честный…
Она снова склонилась над письмом. Вдруг она вздрогнула, быстро спрятала письмо и отерла слезы. Дверь отворилась, и вошел Владимир Игнатьевич.
– Как я соскучилась, Володя, почти целый день, как мы не виделись… – проговорила Любовь Аркадьевна, силясь ему улыбнуться.
– Надеюсь, что тебе здесь было всего достаточно… – раздраженно отвечал он.
– Мне не доставало тебя, ведь ты один у меня на свете. Без тебя мне так сиротливо и страшно!..
– Перестань ребячиться! Не маленькая… – холодно остановил ее Неелов. – Я был у соседей… Играл и выиграл…
– Зачем ты играешь?! Ведь ты достаточно богат. Одного моего приданого…
– Твоего приданого!.. Да еще неизвестно, что скажут твои родители…
– Они согласятся и простят… Я в том уверена… Я на днях напишу им.
– Нам надо уехать отсюда… – перебил ее Неелов.
– В Петербург?
– Ну, нет… Надо еще узнать ответ от твоих родителей… Мы поедем в Москву… После первого письма ты напишешь второе, где скажешь, чтобы они прислали ответ до востребования.
– Но ведь ты сам хотел поселиться здесь…
– Здесь невыносимо скучно…
– Скучно!..
– Чему же ты удивляешься… Нельзя же проводить время, глядя друг другу в глаза… Это не жизнь…
– Не жизнь…
– Мне надо познакомиться с московским обществом…
– А я буду опять оставаться, как сегодня, по целым дням одна.
Владимир Игнатьевич молча пожал плечами.
– Послушай, Володя, помнишь, ты обещал мне обвенчаться, как только мы сюда приедем… Папа и мама тогда уж наверное простят нас… Не поедем в Москву… Обвенчаемся и поедем в Петербург.
Она смотрела на него взглядом, полным мольбы. Он не смотрел на нее.
– Ах, как ты мне надоедаешь, Люба! – воскликнул он. – Целыми днями ты изводишь меня то своей любовью, то хныканьем. Ну да, я обещал обвенчаться, но поверь, я знаю, что делаю, и обвенчаюсь тогда, когда это действительно будет нужно, учить тебе меня нечего… Лучше ступай готовиться к отъезду… Поезд уходит через час.
– Сегодня?.. Так поздно?..
– До станции рукой подать… Нас не съедят волки…
Молодая девушка вышла из кабинета, едва сдерживая слезы. «Такую глупость, как связать себя с этой дурой, можно было сделать только в порыве… Уж правду говорят, захочет Бог наказать, разум отнимет».
На вечерний поезд, однако, они не попали, так как Неелова задержали дела со старостой, и отъезд был отложен до другого дня до часового поезда.
По прибытии в Москву Неелов и Селезнева остановились в отделении «Северной гостиницы», находящейся недалеко от вокзала.
Хозяин этой гостиницы был знаком с Владимиром Игнатьевичем по Петербургу, где служил буфетчиком одного из шикарных ресторанов, а потому формальностей прописки, неудобной для Неелова и невозможной, за неимением документов, для его спутницы, можно было избежать.
