— Пойду, — легко, но серьезно согласился Борька. Игорь посмотрел ему в глаза; взгляды мальчишек скрестились, как шпаги в руках друзей.
— Ты так веришь мне?
— Не в этом дело, — возразил Борька. — Я верю в тебя.
— Борь, — Игорь вдруг сузил глаза, — а почему бы тебе не попробовать выслужить дворянство? Это можно. Не так легко, но можно.
— Я казак, — гордо ответил Борька. Игорь не стал продолжать разговор, а вместо этого вновь перешел на полушутливый тон:
— Ладно, с горами мы подождем, и по эту сторону дел хватит — взять вашу эту пустыню радиоактивную или болота на севере — совсем неисследованные районы… Знаешь, мне будет не хватать Сумерлы.
— Когда уедешь, — понимающе сказал Борька. — Слушай, это тебе так обязательно? Высшее образование можно и у нас получить. Или тебя так уж тянет в ваши знаменитые вузы?
— Ты не понимаешь, — мягко ответил Игорь, про себя попросив у Борьки прощенья за то, что не объясняет, куда его на самом деле «тянет». — Ты с такой иронией говоришь, а не понимаешь… Эти ВУЗы — хотя бы Петроградский — совершенно особый мир. Я уж не говорю о том, какую работу там можно делать. Мне хочется учиться там вовсе не потому, что у вас тут хуже преподают… Ты читал "Я кормлю оленей" Колемина?
— Я такого даже не слышал, — признался Борька.
— Он чуть-чуть элитарный, но в вашей библиотеке есть, точно. Вот у него про Петроградский университет написано хорошо. Правда — двадцать лет назад, но там ничего не меняется.
— А про что он еще писал? — поинтересовался Борька.
— "Клуб "Умывалка"" — это не про студентов, а про лицеистов — из Минска… «Поднебесье» — очень тяжелый роман, напряженный, об инженерах…"…кто сколько может" — это…
— Погоди, постой! — вскинулся Борька. — Это как мальчишки-туристы побирались в космопорту на Сторкаде, чтобы спасти от ареста одного своего местного друга-сторка?! А я же это читал, только автора забыл! Классная книжка!
— Да, это та повесть, — согласился Игорь. — Хоп, хоп, хоп, вперед! Смотри речушка какая-то. Может, назвать в честь твоей Катюшки?
— Ну вот еще, — презрительно отозвался Борька. — В честь Катьки я назову самую большую горную вершину. И попрошу Лизку нарисовать ее портрет на фоне этой вершины…
— Лизка рисует? — поразился Игорь.
— И очень хорошо, но сама это считает ерундой, редко кому показывает, хотя, по-моему, не хуже моего брата выходит… Тебя она уже наверняка изобразила.
— Надо будет попросить показать, — решил Игорь.
13.
— Ты торгуешься, как в средние века, — со смехом сказал Женька.
— Я читал про Хейердала, — Степка подбросил на ладони золотой браслет грубой ковки. — Как он менялся на тихоокеанских островах.
— Хейердал? — Женька потер висок. — Что-то… А, мореплаватель. Помню… Пер… Тук…
— Тур, — уточнил Степка. — А эта штука дорого стоит?
— Довольно дорого, — определил Женька, — можно в станице продать.
— Не, я лучше его вообще себе оставлю, — решил Степка, — на память.
— Ты вернешься на Землю с Игорем? — поинтересовался Женька, шпоря коня.
— Да, — коротко откликнулся Степка. Женька покосился на него, удивленный тоном ответа, а тот продолжал как ни в чем не бывало: — А иррузайцы у них в селении не такие уж частые гости. Но все равно напугали местных русскими.
— А разве мы не страшные? — серьезно спросил Женька. — Это ты, Степыч, не задумывался, потому что сам такой же. Мы для вабиска — сперва что-то вроде стихийного бедствия. Мы же их жизнь ломаем на корню. К лучшему, но ломаем. Иррузрйцы их грабят, а все равно они понятней, потому что только берут, а учить ничему не пытаются.
— Я об этом не думал, — признался Степка. — Но вообще-то на Земле было то же самое. Все, кто сталкивался с европейцами, им сопротивлялись, хотя те учили, лечили, защищали… И негры, и индусы, и китайцы…
— Никогда не видел живого негра или китайца, только в книжках, — Женька пожал плечами. — А ты?
— Я видел китайцев, — сказал, как отрезал, Степка и заговорил о другом: — Интересно, они не наведут на наш след иррузайцев? Кажется, они от нашего визита слегка обалдели…
— Наведут — перестреляем, — беззаботно отозвался Женька.
Мальчишки проехали ручьем, переливавшимся ниже через гранитные, вставшие дыбом, плиты; перед каждой — небольшое озерцо-заводь с прозрачной теплой водой.
— Давай искупаемся, — остановил коня Степка, — я что-то пропотел.
— Давай, — не стал возражать Женька, — тут вон почти ванны. Курорт.
— Сочи, — согласился Степка, соскакивая наземь и захлестывая узду за ветви кустов.
— А? — не понял Женька, делая то же самое.
— Сочи… ну, курорт такой на юге, — пояснил Степка. — Мы там… э… отдыхал я там. Два раза.
Мальчишки разделись и бухнулись в самую большую заводь, где можно было даже поплавать. Вода и правда оказалась теплой, она пахла — чуть-чуть — цвелью, как любая стоячая вода. Потом Женька перебрался в небольшую каменную ванну и разлегся, там, устроив голову и руки на краях, а Степка шлепнулся на живот на каменной плите сбоку от Женьки.
— Обсохнем и дальше поедем, — пробубнил Женька, закрывая глаза. Степка дотянулся и толкнул его рукой:
— Ты так уснешь.
— А?.. — Женька, похоже, уже уснул. — Не… Ты только меня почаще толкай.
— Вот еще, — буркнул Степка, — я сам спать хочу…
Это было последнее, что прозвучало у ручейка. Кони тоже задремали стоя, и на ближайший час воцарилась полная тишина. В смысле — отсутствие человеческих звуков.
Первым проснулся Женька — очевидно, спать в воде все-таки было прохладненько. Он удивленно огляделся, моргая, заплескался, потягиваясь, потом зевнул и сказал:
— Придремали… Степ! — он брызнул на безмятежно спящего товарища водой. — Подъем!
— У-уу-уыххха-а-ау-уух-х! — издал неопределённо-жуткий звук Степан и перевалился на спину. — Мы все-таки уснули.
— Меткое замечание, — Женька выбрался из воды и шлепнулся на камни — обсохнуть. — Давай собираться.
— Это ты так собираешься, — ядовито заметил Степка. — Что-то мы разленились… Ой, какое барахло горячее!
Мальчишки неторопливо оделись, отвязали и напоили коней, а потом влезли в седла…
…Узкая прогалина уводила в сырость — наверху смыкались уже не кроны деревьев, а торчащие из склонов корни. Копыта чавкали, по грязи, но вскоре прогалина открылась на широкий луг, за которым снова начинался лес. Над лугом в прозрачном небе плавали ширококрылые птицы.
— О черт, — выдохнул Женька, останавливая коня. — Вот и шпионы…
— Ладно, поедем, — предложил Степка. — А то они не знают и так, что мы здесь.
— Может, и правильно, — согласился Женька, шпоря коня. — Нно!
Птицы — большие орлы — снизились, сужая круги. Мальчишки чувствовали себя, как под прицелом камер слежения.
— Дядька рассказывал — хуже нет, когда за тобой все время следят, — понизил голос Женька. Степка поинтересовался:
— А откуда он знает?
— Ему десять лет назад, когда война с фоморами была, исполнилось тринадцать, — сказал Женька. — Он сейчас двигателист, уже сто лет дома не был. Ну а вот тогда родители — мои дед с бабкой, ты их знаешь — ему как раз в честь этой даты подарили путешествие на Океаниду. А корабль, на котором он летел, перехватил рейдер фоморов — просто так, на дороге попался. Большинство пассажиров, конечно, убили, потому что все сопротивлялись. А дядю Сергея оглушило взрывом, очнулся — а он уже в плену. Вообще детей не принято брать в плен, такого со времен Первой Галактической не случалось, но тогда все кувырком вообще было, а так даже сторки, если им попадается наш ребенок, его обязательно возвращают. Но фоморы… — Женька покрутил головой и вздохнул. — Запихали его на какую-то Луну на нейтральной территории, под купол. Безвоздушный шарик у красного солнца… Бежать нельзя — скафандров нет ни у кого. Блок — сорок пять мальчишек и девчонок до шестнадцати лет, наших, земных, сколько-то Союзников разных, тоже несовершеннолетние. У каждого закуток — кубик два на два на два метра. Выход — только по команде, на кормежку два раза в день, в туалет три раза, мыться раз в неделю, час в день прогулки в общем зале. Никакого общения. И эксперименты. Разные. Почти половина от них умерла. Дядя рассказывал — запихнут голого в камеру и начинают давление уменьшать… или увеличивать. А сами стоят за стеклом, уставятся своим одним глазом каждый — и нате — наблюдают… Они же о нас ничего не знали, вот и добывали сведения таким способом. Так вот там в каждой камере прибор был — перевернешься с боку на бок, а он следом. Противно так…
— Сколько же он там пробыл? — тихо спросил Степка.
— Почти полгода, до конца войны.
— Это ж лучше умереть… — Степка передернулся.
— Он несколько раз пытался, — серьезно ответил Женька. — Вешался один раз, другой раз себе вены перегрыз… Да все та же система… Откачивали. А потом — инъекции — накачают так, что рукой или ногой шевельнуть трудно.
