А Курцер спрятал зажигалку, подошёл к столу, отпер нижний ящик и вынул оттуда продолговатую и жёлтую, как спелый южный плод, бутылку. Взял её в руку, подошёл к окну и посмотрел в стекло, как в грань какого-то гигантского кристалла.
— Тысяча восемьсот восьмого года! — сказал он с гордостью и поставил её на стол. — Войти вместе с вами в город? Нет, зачем же?! — Он усмехнулся так, что даже Гарднеру стало неприятно. — Нет, я запоздаю недели на две. Пусть там посмотрят на вас и подумают. На это тоже надо дать время. Если я приду сразу, многие из них и не почувствуют вашей руки, а они, — он снова усмехнулся, — должны хорошенько войти во вкус всего, что творится.
«Вот сволочь! — оцепенело подумал Гарднер. — Он даже и не скрывает, что я ему нужен как чёрный фон. Видите ли, мы должны быть плохи потому, что он хочет быть хорошим. Да что я ему — негр, что ли?»
— Скажите, — спросил он официальным тоном, сдвигая брови, — что ж я-то, собственно, тогда должен делать? Сотрудников института мне, значит, нельзя трогать ни под каким видом? Так, что ли?
Тут сзади него что-то хрипло и пронзительно закричали. Он быстро повернулся.
Сердитый синий попугай с длинным хвостом сидел на жёрдочке и что-то злобно выкрикивал, хватаясь клювом на решётку.
— Арра! Аррра! Арррра!! — надрывался попугай, и сейчас же из другого угла на этот крик кто-то ответил тонким лесным стрекотаньем.
— Тцит, тцит, туит, трр...
Потом помолчал немного и опять:
— Плень, плень, плень, сссс!
Гарднер посмотрел туда и только сейчас увидел, что между двумя книжными шкафами, в углу кабинета, стоит большая клетка с косой плетёной решёткой, которую он сначала тоже принял за шкаф. Вглядываясь в неё, он рассмотрел смутный силуэт срубленного дерева, целиком внесённого в клетку, а на грубых суках его — разноцветные комочки пуха: это всё сидели мелкие лесные птички, устроившиеся на ночной отдых.
«Чёрт! — подумал ошалело Гарднер. — Что это у него за Ноев ковчег? И доволен, сволочь! Стоит улыбается... Да полно, не сумасшедший ли он? Вон глаза у него какие!»
— Арра! Арра! Арра! — надрывался попугай и вдруг забил крыльями и заговорил: — Герр Кррцер, сахарру, сахарру, герр Кррцер!
Курцер сиял.
— Мой зверинец! — сказал он гордо. — Знаете, с мальчишеских лет я занимаюсь птицеловством. Это вот гиацинтовый ара, очень редкий вид, уже почти совершенно вымерший. Этому экземпляру лет пятьдесят. Вы знаете, попугаи очень долго живут. Гумбольдт, например, рассказывает такое...
«В зверинец бы тебе поступить зазывалой», — злобно подумал Гарднер, почему-то ожесточаясь всё больше и больше, и в это время сердитый попугай как будто что-то надумал и радостно закричал:
— Гарррднер, герр Гарррднер!
Это было так неожиданно, что Гарднер чуть не сел на пол. Он вопросительно посмотрел на Курцера.
Тот стоял неподвижно, но всё лицо его светилось от тихого восторга.
— Он знает имена всех моих знакомых, — сказал он с гордым умилением. Подойдите, Гарднер, дайте ему кусочек сахару. Смотрите, какая память! Я ему вчера только раза три сказал вашу фамилию.
Он подбежал к столу, выдвинул ящик и достал оттуда несколько кусочков сахара.
— Дайте, дайте ему кусочек из собственных рук! — шептал он в умилении. — Вот вы увидите, какая это чудесная птица...
«Да что он, в самом деле сумасшедший?» — думал Гарднер уже почти со страхом, а тот всё совал и совал ему в руки сахар.
Наконец Гарднер взял его и подошёл к клетке.
Увидев его, гиацинтовый ара задвигался, перебирая жёрдочку чёрными жёсткими ногами в крупных чешуйках, высунув нос и как-то боком, с привычной деликатностью только тронул сахар.
Гарднер положил ему в клюв кусок сахару, и тогда попугай, так же быстро скользя по жёрдочке, отодвинулся на середину и сочно разгрыз его.
— А! А! — закричал он и забил крыльями. И сейчас же Курцер пояснил с материнской гордостью.
— Видите, какой умный: съел и благодарит!
— Тцик, тцик, тцик, тсс, — раздалось сзади.
Курцер подошёл к шкафу и нажал кнопку. Вошёл слуга. Курцер вынул часы.
— Восемь часов! — сказал он значительно. — Пора зажигать огонь. Почему клетка не покрыта? Видите, птицы беспокоятся оттого, что не могут заснуть.
— Теньк, теньк, теньк, — снова сказала клетка.
— Слышите? — нахмурился Курцер.
«Сумасшедший! — подумал Гарднер уже с глубокой уверенностью. Несомненно, сумасшедший! Вот и у Геринга звери и птицы по всему замку».
Слуга принёс большое белое покрывало и набросил на клетку. В ней сразу всё затихло.
Курцер зажёг электричество, взял со стола бутылку и поднёс её к настольной лампе. Она вспыхнула и засветилась, как огромный прозрачно-золотой кристалл.
— Нет, почему же не арестовывать, — сказал Курцер. — Ни в коем случае вам никого из них не следует щадить! Наоборот! Сразу же арестуйте двух или трёх сотрудников института! Даже прошу — сделайте это как можно грубее. Хорошо, если вы сумеете проделать всё это в присутствии самого профессора, так, чтобы он видел.
Он вдруг улыбнулся злобно и криво.
— Я же должен явиться спасителем! Так, понимаете, нужно же мне кого-то спасать и от кого-то спасать. Вот вы и должны мне в этом помочь! Ну а в общем-то, — он махнул рукой, — конечно, это никчёмное и вполне, кажется, бесполезное дело! Впрочем, посмотрим!
«Нет, не сумасшедший, — подумал Гарднер, смотря на его ясные, рысьи глаза, — а просто скотина!»
И от этой мысли ему сразу стало легче.
Уходя, он уносил с собой том «Ежемесячного обозрения» и довольно твёрдо знал, что ему нужно делать, кого арестовывать и даже с чего начинать первый допрос. И вот неожиданный просчёт у обоих. В дело вмешался Карл Войцик.
Глава восьмая
Никогда так быстро не менялись у Карла Войцика следователи, как в этот последний допрос.
Их было двое. И первым начал с ним разговаривать Гарднер, сейчас же после того, как отпустили Ганку.
В коридоре Войцика остановили, посадили на скамейку и надели ему наручники. Потом подняли за локти и повели дальше.
Шли долго. Лифт не работал. Прежде чем добраться до кабинета Гарднера, им пришлось миновать несколько коридоров и лестниц. На каждой площадке Войцик непременно останавливался, как будто для того, чтобы отдохнуть, и осматривался по сторонам.
То, что здание сразу же заняло гестапо, спасло его от разгрома. Большая часть обстановки сохранилась. Кое-где на площадках стояли даже пальмы, а под ними, на лавках, явно принесённых со стороны, кучками сидели солдаты.
Личный кабинет Гарднера помещался так высоко, что в выходящем во двор огромном венецианском окне не было даже решётки. Проходя по кабинету, Карл Войцик по привычке заглянул в него — он увидел далеко-далеко внизу угол двора, а на нём несколько лоснящихся, новеньких автомобилей, похожих на жужелиц.
«Да, отсюда уже не выпрыгнешь», — подумал он.
Быстро оглядел кабинет и сразу же понял, что Гарднер в нём устроил склад награбленного. Пол застилал дорогой гобелен, на котором в пёстром беспорядке мешались безбородые мужчины, нагие женщины, развалины какого-то многоколонного храма, а между ними — горящие треножники, жезл с воробьиными крылышками, лавры, доспехи, мечи и белые лошади.
«Краденый», — подумал Войцик.
Он отыскал глазами в углу кресло, наискосок от стола, пошёл и сел в него, и тогда над ним с тёмно-оливкового полотна наклонилась Венера, только что вышедшая из породившего её океана, и посмотрела на него с тихой и мудрой улыбкой. С её тела спадала на сиреневый песок побережья самая лёгкая вещь в мире — морская пена — тот единственный материал, из которого она могла быть создана даже богами.
«А вот Еву синайские евреи просто вылепили из куска сирийской глины» почему-то смутно подумал Войцик. Он поднял глаза и увидел Гарднера.
Гарднер сидел за столом, поглаживая бронзовую чернильницу в виде лотоса, и лиловатые губы его уже вздрагивали.
«И лотос этот тоже украл», — пронеслось в голове Войцика.
— Вам никто не предлагал садиться, — вдруг с раздражением сказал Гарднер и приподнялся со стула. — А ну, встать сейчас же!
Войцик только хмыкнул и заложил ногу за ногу.
— Зачем вы так кричите? — спросил он спокойно. — Вы же знаете, стоя я разговаривать не буду.
— Не будете? — спросил Гарднер мурлыкающим голосом. — А не много ли берёте на себя? Будете! Заставлю!
— Имейте в виду ещё вот что, — продолжал Войцик так же спокойно, — я ведь отлично понимаю, для чего вы меня сегодня вызвали.
— Понимаете? — ласково спросил Гарднер, и тонкие губы его опять вздрогнули.
— Ну, разумеется, — спокойно и даже небрежно ответил Войцик.
— А что же вы такое знаете? — спросил Гарднер с той же сладкой ненавидящей улыбкой, рассматривая его четырёхугольное лицо, всё в тёмных пятнах и подтёках.
