Баба сказал: «Это правда. Ему придется еще много раз родится, чтобы потренироваться. В этой жизни он опоздал на поезд. Я давал ему последнюю возможность, но он упустил и ее».
И вы будете удивлены, всего через семь дней Панналала Гхоша не было больше в этом мире. Возможно, Баба был прав, была дана последняя возможность, а тот упустил ее. Он не был плохим человеком, помните. Заметьте это: я не говорю, что он был хорошим человеком, я только говорю, что он не был плохим человеком. Он был просто обычным. Чтобы быть хорошим или плохим надо иметь неординарность.
Он вложил весь свой талант, образование и душу в свою флейту, и остался опустошенным. Его флейта была прекрасной, но было лучше не знать самого человека. Теперь, когда я слышу флейту в записи, я пытаюсь не думать о нем. Я говорю ему: «Панналал Гхош, пожалуйста, не появляйся, дай мне послушать флейту».
Но Баба хотел, чтобы он был представлен мне, а не я был представлен ему. Это было не ради меня, потому что у меня имени не было. Я еще ничего не сделал, хорошего или плохого, и никогда не собирался что-нибудь сделать.
Даже сейчас я могу сказать то же самое: я не сделал ничего ни плохого, ни хорошего. Я - человек, который ничего не делает, и я постоянно был таким, просто ничегонеделающим. Но Панналал Гхош был великим музыкантом. Попросить, чтобы он прикоснулся к моим ногам перед лицом стольких людей, было очень унизительно. Для него это было хорошим упражнением, но дважды это уж слишком. Но он был настоящим бенгальским Бабу.
Это прозвище, бенгальский Бабу, было изобретено англичанами, потому что их первая столица в Индии была в Калькутте, не в Нью Дели, и очевидно, их первыми слугами были бенгальцы. Все бенгальцы едят рыбу. Они пропахли рыбой. Четана меня поймет - она дочь рыбака. К счастью, она в точности понимает о чем речь. Она может чувствовать запахи, потому что когда я чувствую какой-то запах, и никто больше не может учуять его, мне приходится полагаться на нее. Я тогда прошу ее, и она обязательно чувствует.
Бенгальцы едят рыбу, и конечно, от них всех пахнет рыбой. В каждом бенгальском доме есть пруд. Такого нет больше нигде в Индии, это особенность Бенгалии. Это прекрасная страна. В каждом доме есть, в соответствии с его возможностями, большой или маленький пруд, чтобы выращивать собственную рыбу.
Вы будете удивлены, узнав, что английское слово «бунгало» - это название бенгальского дома. Бенгал это английское измененное слово «бангла», а англичане называли бенгальские дома «бунгало». У каждого бунгало это бенгальский дом — есть озеро, в котором вы выращиваете свою собственную еду. Все место воняет рыбой. Говорить с бенгальцем, особенно такому человеку как я, очень сложно. Даже приезжая в Бенга-лию, я никогда не разговаривал с бенгальцами из-за запаха, только с не бенгальцами, которые жили там, Это было действительно рыбное место.
Панналал Гхош умер всего через семь дней, после того, как я увидел его, и Баба сказал ему: «Это твоя последняя возможность». Я не думаю, что тот понял его слова — он казался немного глуповатым. Простите меня за это выражение, но что я могу поделать, если кто-то выглядит глуповатым? Скажу ли я об этом или нет, он все равно будет таким. Но что касается его игры на флейте, он был гением. Возможно поэтому, во всем остальном он стал глупым — все забрала флейта, опасный инструмент. Но он хотя бы прикоснулся к моим ногам, хоть и не прикасаясь в самом деле. Поэтому Баба сказал ему: «Прикоснись к этим ногам еще раз и сделай это по-настоящему».
Панналал Гхош сказал: «Я прикасался к ним дважды. Как же можно прикоснуться на самом деле?»
И вы поверите, что сделал Баба? Он сам прикоснулся к моим ногам, чтобы показать, как это делается — со слезами на глазах — а Бабе было девяносто лет!
Баба никогда не позволял мне сидеть с другими людьми. Я должен был сидеть на его подушке, за и над ним. Вы знаете, что в Индии особенная круглая подушка используется только очень богатыми людьми или очень уважаемыми людьми. Баба носил с собой очень немного вещей, но его подушка всегда была с ним. Он сказал мне: «Ты знаешь, мне она не нужна, но так плохо спать на чьей-то чужой подушке. У меня должна быть хотя бы моя собственная подушка, даже если у меня больше ничего нет. Поэтому я ношу ее с собой, куда бы я ни пошел».
Вы знаете, когда я путешествовал… Четана поймет — потому что мне недостаточно одной подушки, мне нужны три - две по бокам, а одна - под голову. Это подразумевает большой чемодан только для подушек и еще один большой чемодан только для одеял, потому что я не могу спать под чьим-то одеялом, от него пахнет. Я сплю как ребенок, вы будете смеяться, я просто исчезаю под одеялом с головой. Поэтому, если от него пахнет, я не могу дышать, и я не могу высовывать голову, потому что тогда это тревожит мой сон.
Я могу спать только тогда, когда полностью укроюсь и забуду обо всем мире. Это невозможно, если есть какой-то запах. Мне приходится возить свое собственное одеяло и еще один чемодан для одежды. Поэтому на протяжении двадцати пяти лет я постоянно таскал с собой три чемодана.
Бабе повезло, он носил с собой только одну подушку под мышкой. Это единственное, что у него было. Он говорил мне: «Я ношу ее специально для тебя, потому что когда ты со мной, где ты будешь сидеть? Ты будешь сидеть выше, чем все остальные, но ты должен сидеть немного выше, чем я».
Я сказал: «Ты сумасшедший, Пагал Баба».
Он сказал: «Ты знаешь, и все знают, что я сумасшедший. Разве об этом надо упоминать? Но это мое решение, что ты должен сидеть выше, чем я».
Подушка предназначалась для меня. Мне приходилось сидеть на ней, конечно, неохотно, я был смущен, иногда даже зол, потому что я выглядел неуклюжим. Но он не был человеком, которого что-то волновало. Он просто шлепал меня по голове и говорил: «Веселись, сынок. Не злись только из-за того, что я заставил тебя сидеть на этой подушке. Веселись».
Я никогда ни любил, ни не любил этого человека, Панналала Гхоша. Я был почти безразличен к нему. В нем не было соли, он был как бы безвкусен. Но его флейта… он заставил мир увидеть индийскую бамбуковую флейту и поднял ее до уровня одного из величайших музыкальных инструментов. Из-за него более прекрасная флейта, японская, совершенно увяла. Никого не волнует арабская флейта. Но индийская флейта бесконечно обязана этому очень плоскому бенгальскому Бабу, этому пахнущему рыбой чиновнику.
Вы будете действительно удивлены, узнав, что слово «бабу» стало очень уважаемым именем в Индии. Когда вы хотите отнестись к кому-нибудь уважительно, вы называете его Бабу. Но это просто означает «тот, от кого воняет - «6а» означает «с», а «бу» означает «вонять». Это слово было изобретено англичанами для бенгальцев. Медленно-медленно оно распространилось по всей Индии. Естественно, они были первыми слугами англичан, и они поднялись на высшие посты. Поэтому имя «бабу», которое никак не может быть уважаемым, стало уважаемым. Это странная судьба, но у слов всегда странная судьба. Теперь никто не думает, что оно ужасно, оно считается прекрасным.
Панналал Гхош действительно был Бабу, я имею в виду, воняющим рыбой, поэтому мне приходилось зажимать нос.
Он спрашивал: «Баба, почему этот твой мальчик, чьих ног я должен снова и снова касаться, задерживает дыхание?»
Баба говорил: «Он пытается сделать несколько упражнений йоги. Это совершенно не имеет никакого отношения к тебе или к твоему рыбному запаху». Он был таким прекрасным человеком, этот Пагал Баба.
Второй музыкант, чье имя я избегаю даже упоминать — хотя я упомянул его однажды для того, чтобы только закончить эту главу. - был Сачдева. Его игра на флейте совершенно отличалась от игры Панналала Гхоша, хотя они играли на одном и том же типе флейты. Вы могли дать им одну и ту же флейту, и вы были бы удивлены разнице в музыке. Имеет значение то, что исходит из флейты, а не сама флейта.
Сачдева обладал волшебным прикосновением, в то время как Панналал Гхош обладал совершенной техникой, но не был волшебником. Сачдева тоже обладал совершенной техникой и соединял вместе музыкальное искусство и волшебство. Просто слушать его флейту значило перенестись в другой мир. Но я никогда не любил его как человека. Не в том смысле, как Панналал Гхоша, к которому был безразличен, этого человека я ненавидел. Это была чистая и простая нелюбовь, настолько полная, что я не видел никакой возможности даже нашего знакомства. И Баба знал это, Сачдева знал это, но ему все равно пришлось прикоснуться к моим ногам.
Я сказал Бабе: «Я не могу позволить ему прикоснуться к моим ногам еще раз. В первый раз я не знал обо всем уродстве его вибрации, теперь же я знаю это».
И это было не только уродливо, это было тошнотворно, так же, как и его лицо. Я избегал говорить об этом, только чтобы не вспоминать о нем. Почему? Потому что мне придется снова увидеть его, чтобы описать вам. Но я решил полностью освободить себя, поэтому пусть будет так. На самом деле он был даже ужаснее его паспортной фотографии.
