— Ну Лиссай с госпожой Марцелой да, а остальные? — проворчала я, копаясь в кухонных ящиках в поисках веревки подлиннее.
Душка Дахху снабжал всё наклейками в жанре заботливой бабушки: «тумба для сладостей», «инструменты», «полезные мелочи». Мило-то оно мило, но вот почему верёвка нашлась рядом с мылом в разделе «если день не задался» — это вопрос, требующий вмешательства.
Я бросила моток хранителю, и тот стал тщательно привязывать Гординиуса к стулу. По ходу дела Анте пожал плечами:
— Раз принц открывает дверь в Междумирье, почему бы ему не провести туда всех желающих? Хозяин барин.
И снова тонны ревности, да что ж такое-то.
— Ну. Ребята же колдуют классическим способом, — я замялась. — По идее, Междумирье должно воспринять их как врагов и не пустить?
Давьер, до хруста стянув запястья альбиносу, осуждающего обернулся:
— По чьей идее, интересно? По вашей, что ли? Междумирье не обладает ни душой, ни разумом. Это просто инструмент. Достаточно одного пользователя, имеющего доступ к системе, чтобы показать ее возможности всем желающим. Вам же не надо быть кучером, чтобы ездить в кэбе? И не надо быть анатомом, чтобы жить в своём теле. Конечно, если ваши друзья попробуют поколдовать между мирами — их выкинет обратно. Но в остальном — да пожалуйста, пусть гуляют. В сопровождении принца.
Я ругнулась.
А потом еще раз, погромче.
Потому что слова Анте обнажили то, что я втайне подозревала и так: весь этот год я скрывала свои пикнички в Святилище просто так.
Сты-ыдно.
В плане… Если у тебя есть некая сладостная тайна, то внутренний святоша (выращенный из пробирки семьей или школой) почти всегда требует её совестливой легитимации. Это должна быть не просто тайна, а тайна ради чего-то, тайна, подкрепленная благими намерениями.
Тайн просто так народу не положено: тут недалеко до независимости, а независимые люди — зло, неудобоваримое обществу.
Так и мне нравилось думать, что я скрываю Святилище, чтоб никого не расстраивать. А вот мысль о том, что я молчу из подспудного нежелания пускать кого-то в наш с Лиссаем мирок — вообще само допущение о существовании такого мирка — продолжала пугающую тему избранников унни, звезду вчерашнего заката, и вызывала стойкое желание сбежать.
Прах.
— Тинави, вы опять вы облажались, да? — засмеялся Анте, исподлобья глядя на сложную гамму чувств на моём лице.
Я сморщила нос и кивнула.
— Ну ничего, — утешил хранитель, — Знаете, когда-то я брал уроки живописи у одного художника. Меня раздражало, что даже после месяца занятий у меня не получалось нарисовать хоть что-то толковое: каждый мой рисунок был провалом. В один день я решил: к дьяволу, прекращаю. Но учитель сказал: «Пойми, Натаниэль (так меня тогда звали), в кончике твоего карандаша спрятана одна тысяча плохих рисунков. Тебе придётся вытащить их все, чтобы следом пошли хорошие. Так что заткни хлебало, продолжай малевать и благодари свои неудачи за то, что они приближают тебя к успеху». И я заткнул. И я продолжил.
— И как? Научились рисовать?
— Нет. В итоге мы разошлись на почве эстетики. От моего учителя вечно воняло луком, и он испытывал странную любовь к женщинам с выбритыми лбами. Но я честно разнёс гениальную цитату по мирам.
Вдруг Гординиус слабо дёрнулся.
Мы с Анте рывком подтащили к нему две табуретки и с размаху плюхнулись на них.
Когда альбинос открыл глаза, ему предстала ожившая классика жанра: плохой и хороший детективы. Хотя нет. Учитывая, что я всё еще злилась из-за биты, а Анте — из-за вынужденной переноски тяжестей, мы оба были плохими.
— Привет, Горди! — я улыбнулась с зубками. — Ну что, сам расскажешь, как ты дошел до жизни такой: продавать сирот богине, — или тебе помочь? Я зимой прослушала спецкурс «Пытки и Как Собрать То, Что Осталось от Клиента», а потому умею выбивать правду.
Гординиус посмотрел на меня так недоверчиво, что я поспешно ткнула пальцем в Анте:
— А если меня пробьёт ностальгия, то есть он. Поверь, ему всё фиолетово. Порежет тебя в куски и даже не моргнёт.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— По опыту, если кровь в глаз брызнет — моргну, — педантично уточнил Давьер.
Плохой и очень плохой детективы, поправочка.
Гординиус обреченно вздохнул.
— Вы не понимаете… — сказал он, упёршись в меня своим белесым, странным взглядом, карманной зимой, спрятанной в радужной оболочке. — Явившись на костёр, вы многим подписали смертный приговор.
— Такой же, как ты — стерве Бетти? — вырвалось у меня.
— Нет. Такой же, как ты — Эрику.
— Кому?..
— Вот именно. Я хотя бы знаю имена тех, кого убил! — отчаянно и зло крикнул Гординиус, резко качнувшись вместе со стулом вперёд. Будто хотел ударить меня головой.
Я рефлекторно отшатнулась, и эта слабина стала сигналом для Анте: можно перехватывать инициативу.
Хранитель сграбастал альбиноса за грудки и стал трясти — лишь ножки стула дробно долбились об пол:
— Хватит ныть! Что за богиня?! Выкладывай!
Гординиус, чья чёлка моталась туда-сюда как белый флаг, пытался говорить с достоинством, но получалось — с клацаньем зубов:
— Не могу! Если сопротивляться — будут еще жертвы! Хватит смертей!
— Да мы еще не начали! — Анте залепил пленнику хлесткую пощечину. — Кто эта баба?!
— Не скажу!
— Скажешь! Вопрос — после потери какого органа?
Мигом забыв свои «пыточные обещания», я с силой оттащила Анте, похожего на взъярившегося песца.
— Горди! — взмолилась я. — Ты же сам хотел поговорить в Безлунном. Считай, говорим: ну чем не театр!
Гординиус, тяжело дыша, покосился на Анте, который навис над ним в своём узком серебристом костюме, как меч.
Волшебник быстро, безэмоционально затараторил:
— Да, это правда: я хотел встретиться, потому что мне перестало нравиться то, что делает Она, а ты оказалась втянута в ситуацию глубоко — и со всех возможных сторон… Я думал объяснить тебе, что происходит, чтобы вы, предупреждённые, могли реагировать на последующие события, минимизируя урон. Ведь изначально никто не должен был умереть. Никто. Но мой план не сработал бы, раз ты взяла в театр Ходящего… — и снова такой колючий, до костей обдающей ненавистью тон, что я не выдержала и перебила:
— Горди, да не Ходящий это был! Просто карнавальный костюм случайной дамы! Зачем мне приводить к тебе теневика, сам подумай?!
— Затем, что…
Гординиус запнулся. Его затравленный взгляд, скрестившись с моим негодующим, на мгновение растерял всю привычную льдистость.
Альбинос тряхнул головой и продолжил:
— Теперь неважно: всё равно всё пошло по шувгею. Я не рассказал тебе, что хотел, а вместо того решил довести свою роль до конца и тихо покинуть сцену; но тут вы вмешались, вмешались в открытую — и Она теперь знает, что вы подобрались близко, и Она может объявить вам войну, а в войне против Неё у вас нет шансов. Дети тоже… Злы. Горюют — из-за Эрика; я пытался спасти его, но не смог… Сегодня я не стал успокаивать их, просить их отказаться от плана, как планировал сделать после нашего несостоявшегося разговора. Может, это слабость; но я просто не хотел иметь со всем этим больше ничего общего; а вот жить — жить я хочу… Но если я предам Её теперь, когда Она в курсе о вас — мне конец. Так что простите. Я предпочту защитить себя и… И… И вас тоже. Вы будете благодарны, — скомкано закончил он свой лихорадочный монолог.
Я уже набрала полную грудь воздуха, чтобы вылить в уши мага ответную речь, по задумке пестрящую словами «успокойся» и «объясни нормально», но тут с крыльца донеслись возбужденные голоса и громкий, заливистый смех.
Две пары ног топали по гравийной дорожке, и два знакомых интонационных рисунка — бу-бу-бу от Дахху и уахаха-уахаха от Кадии — сплетались в весьма оптимистичную беседу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Дверь в пещеру распахнулась.
Первой шла Мчащаяся — задом наперед. Она бурно жестикулировала и трясла указательным пальцем перед лицом неприлично счастливого Дахху, следующего за ней.
— Спорим, я уговорю принца снова отвезти меня к драконам? Спорим, ну спорим же, зануда ты нечесаный?! — хихикала Кадия, на чьих плечах переливалась накидка из драконьей чешуи.
