— Слышал, переговаривались двое.
— Двое. Быстро давай в отделение, — не оборачиваясь, приказал сержант своему спутнику. — Надо поднять на ноги всю округу. Лайош, могу я тебя попросить… разбуди почту, чтобы дали связь…
— Ладно, — сказал Лайош, а велосипед второго милиционера тем временем уже катил по дорожке.
— Вижу, собаку по голове шарахнули… а пес хорош! — Сделав два шага к кровати, он наклонился к старику. — Как зовут-то? — спросил он негромко.
— Ты что, спятил, Йошка, или не узнаешь?
— Про щенка спрашиваю…
— А… Репейка, — невольно перешел на шепот и старый Ихарош. Милиционер подошел к собаке.
— Что, сержант, может с собаки допрос снять хотите? — съязвила Анна, обиженная, что милиционер не обратил на нее никакого внимания. — Правда, слух идет, будто ваша милость прежде пастухом были…
— Это отец. А я — только подпаском, — бросил ей милиционер мимоходом и тут же наклонился к собаке.
— Репейка, — погладил он щенка по спине, — Репейка, эх, как же тебя по голове стукнули!
Репейка собрался было заворчать, но передумал и только, помаргивая, глядел на милиционера.
«Он меня знает, — думал он. — Да, знает. Голос его мне нравится и рука тоже». — И впервые с тех пор, как Пали ударил его, повилял куцым хвостом.
— Почему ты не укусил его, Репейка, почему? Или все-таки укусил?
Анна сердито махнула рукой.
— А вот говорить он, представьте, не может. Многое умеет, а говорить — нет.
Милиционер подсунул обе руки под щенка, поднял его и поднес к лампе. Репейка скулил.
— Тряпочку какую-нибудь дайте, пожалуйста, — попросил милиционер. — Смочите ее, если можно. Спасибо… Ну-ну, я осторожно, песик, я очень осторожно… — успокоил милиционер заерзавшего щенка и отер его окровавленную морду.
— Ну-ка, зубы покажи!
Он оттянул брылья на деснах, обнажив фарфорово-белые клыки. Милиционер улыбнулся.
— Это ты да говорить не умеешь? Еще как умеешь! Чтобы такая собака да говорить не могла? Такой замечательный пуми?!
— И что же он вам рассказывает? — насмешливо спросила Анна.
— Всякую всячину…
— Ну, это еще не так много…
— Не много, но почти достаточно, — улыбнулся милиционер и вынул застрявшие на зубах собаки нитки. — Славная собачка, умная собачка, храбрая собачка, — гладил он Репейку, и Анна сердито и ревниво смотрела, как спокойно улегся щенок на коленях у сержанта.
— Одного из них собака как следует хватанула, за штаны, думаю, да и ногу скорее всего прихватила… вот нитки из штанины.
— Что же, теперь к ним только штаны приискать надобно, да еще человека в штаны эти…
Вообще-то Анна была женщина добрая и спокойная, а сейчас злилась главным образом оттого, что не знала, отчего злится. Страх уже прошел, и теперь ей нужна была сенсация. Были нужны вопросы и волнения следствия, неуклюжесть милиционера, допрос отца, чтобы и самой узнать хоть что-нибудь, так как ее пожирало любопытство. А этому сержанту только и дела, что с собачкой возиться…
— Репейка найдет этого человека, — сказал милиционер и осторожно положил щенка в угол. — Лежать! — приказал он, и Репейка согласно вильнул куцым хвостом.
— Да, с собаками вы обращаться умеете, — смягчилась Анна, видя, как мягко опустил он на пол Репейку, — но теперь можно бы и с людьми поговорить.
Наконец-то милиционер снял кожаную планшетку, висевшую через плечо. Он выложил на стол бумагу и карандаш.
— Ну, рассказывайте, дядя Гашпар.
Старик рассказал то немногое, что знал, потом рассказал, что знал, и дядюшка Петер. Лайош не знал ничего, но вращал глазами, поглядывал на молот и употреблял крепкие выражения в адрес всех родичей двух неизвестных, особенное внимание обращая при этом на родню по женской линии. Затем кратко подвел итог, заявив, что непременно разможжит «этим типам» башки…
— Двойное убийство с заранее обдуманным намерением, — сказал сержант милиции, — даже если брат против брата — десять лет… жаль будет оставить такую красавицу-молодушку одну… Срок-то какой! Я уж непременно за ней приударю.
Анна покраснела, но сержанта простила и, ласково ему улыбнувшись, заговорщически кивнула на Лайоша.
— А ты случаем не боишься, сержант, что я тебя из штанов вытрясу?
— Это при жене?… Грубое нарушение общественной морали… к тому же насилие против власти: один год…
Тут уже все засмеялись.
— Черт бы побрал тебя, Йошка, за три минуты на одиннадцать лет меня упек, а сам посиживаешь здесь, вместо того, чтобы бежать за грабителями.
— Что же, мне у вас нравится! Вот только шкаф еще осмотрю, вдруг да эти джентельмены мне весточку какую-нибудь оставили. Деньги в шкафу были, дядя Гашпар?
— Были, сынок, были. В самом низу под рубашками лежали, тысяча форинтов. Мне на похороны.
— Жить вам вечно, дядя Гашпар, нет здесь ни гроша.
— Тогда чего ж и жалеть. Даже если только до ста лет доживу, и то ладно, заявление назад возьму хоть сейчас.
— К сожалению, нельзя: это преступление преследуется законом. Но собаку я попрошу у вас, дядя Гашпар, на пару деньков. Да и ветеринару нашему покажу… а потом верну здоровым. Думаю, денька через три-четыре верну, а уж обращаться с ним буду очень хорошо, обещаю.
— Нынче у нас четверг, — стал считать старый Ихарош, — в воскресенье принесешь?
— Принесу.
— Тогда бери. Да и лучше, чтоб ветеринар его полечил, тебе сейчас будет не до того. Дел-то по горло, придется ездить туда-сюда, гадин этих разыскивать.
— Я и шагу не ступлю за ними, дядя Гашпар, буду сидеть, как паук при своей паутине. За велосипедом потом пришлю, щенка понесу на руках.
Репейка окончательно пришел в себя только в углу караульни, возле печки. В комнате стоял сухой бумажный запах, иногда звонил телефон. Это была такая коробка, тоже что-то вроде часов, и человек обращался с ней дружелюбно, так что Репейка даже не нервничал.
А сержант тем временем все гуще плел свою паутину.
— Алло, Келеменпатак? Келеменпатак? Ну, что у вас?
— Алло, Аклош, алло!.. да, могли уйти через камыши. Хорошо бы поставить кого-нибудь в штатском при входе в город. Нет, в деревне подозревать некого. По крайней мере, пока…
— Алло, Кардош, алло… Какие они? Прошу задержать. Документы могут быть у кого угодно… Я пришлю за ними машину.
— Алло, Надьхалом?… Да. Почему двоих? Это только предположение, и вряд ли они удирают вместе… Ну, конечно…
Репейка уже привык к голосу этого человека, его размеренным, спокойным движениям, но он проголодался и, когда сержант разложил перед собой на столе салфетку, Репейка встал…
