Петр и его воины торжественно отметили первую серьезную победу русского оружия. Царь, тогда еще молодой, двадцати с небольшим лет, обладая к тому же характером веселым и непосредственным, отдавал увеселениям разного рода, не всегда, правда, благопристойным, немалую часть времени и внимания.
…Все дела царь Петр любил перемежать весельем, пирами, всякими выдумками, на которые великими мастерами были он сам и его наперсники, более всего — Лефорт.
…В октябре 1691 года монарх потребовал доставить ему церковный устав. Принесли текст, и Петр, потрудившись некоторое время, составил для своей «кумпании» устав «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора". Копируя и высмеивая церковные каноны (а попов и иерархов, с их косностью, ханжеством и ретроградством, Петр, будучи, конечно, верующим человеком, сильно недолюбливал), царь изготовил пародию на церковную иерархию, на священников и монахов, их пьянство, обжорство, показное смирение и прочие пороки. Но, создавая знаменитый „всепьянейший собор", сплачивая уставом свою „кумпанию“, он в пародийной форме воспроизводил ту же церковную иерархию, использовал монархическую форму организации «собора“, причем действовал деспотически и грубо, как это нередко у него бывало.
Во главе «собора» поставил своего бывшего учителя Зотова. Тот возглавил конклав из двенадцати кардиналов и был поставлен 1 января 1692 года как князь-папа — «святейший кир Ианикита, архиепископ Пресбурхский и всея Яузы и всего Кукуя патриарх». Так это шутовское наименование объединило новосозданное заведение с петровскими потешными на Яузе и друзьями — иностранцами Немецкой слободы. Принимая в «собор» нового члена, его на церковный манер («Веруешь ли?») спрашивали:
— Пиешь ли?
— Пию.
Такого зачисляли в члены «собора», а непьющих, согласно уставу, предавали анафеме и отлучали от кабаков. Главной заповедью устав предусматривал повседневное пьянство — трезвым ложиться спать строго запрещалось. Все члены собора избирались по определенной, тоже весьма строгой, процедуре. Помимо князя-папы и кардиналов, существовали и другие — епископы, архимандриты и т. д.; их прозвища не пропустила бы ни одна цензура. Петр занял довольно скромное место в сложной «всепьянейшей» иерархии — протодьякона «собора". Цель „собора“ — славить Бахуса непомерным и постоянным питием; соблюдался строгий порядок пьянодействия, „служения Бахусу и честнаго обхождения с крепкими напитками“. Имелись свои молитвословия, песнопения, облачения, всешутейшие матери-архиерейши и игуменьи.
Жители Москвы, а позднее и Петербурга не раз наблюдали сцены дикого разгула, которые устраивались «собором». Скажем, на Святки человек двести членов «собора», на десятках саней, с песнями и свистом ездят всю ночь по городу, заезжают в дома, «славят» хозяев, а те угощают их и платят за «славление». Напивались при этом мертвецки. На Великий же пост, наоборот, его всешутейство князь-папа устраивает покаянную процессию — «соборяне» на ослах, волах, в санях, запряженных свиньями, козлами, медведями, в вывороченных полушубках шествуют по улицам и площадям. Изображают смирение, показное конечно.
Подобное надругательство над Церковью не могло не выглядеть святотатством в глазах верующих людей, церковных иерархов. Подобные выходки царя создавали ему вполне определенную репутацию у многих, и уже тогда среди простого люда поползли слухи и разговоры о «царе-антихристе». Многие бояре и священные чины осуждали пристрастие царя к иноземцам, его новшества, его пренебрежение к старым русским обычаям, обрядам. Так, после смерти матери 8 апреля он еще участвует в церемонии по случаю Пасхи, но потом его уже не видят на других подобных кремлевских действах. «Всешутейший собор» многие считали пагубой для души царя и его окружения, вероотступничеством, как и его якшанье с еретиками-католиками и лютеранами.
Высмеивая церковников, их недостатки и пороки, Петр, по словам Ключевского, «сделал предметом шутки и собственную власть» — Ромодановского именовал «Вашим пресветлым царским величеством», государем, королем, себя же — «всегдашним рабом и холопом Piter'ом», Петрушкой Алексеевым — совсем уж по-русски, со смирением и унижением, конечно, показным, молодеческим. Так шутил царь, уверенный в себе и окружающих, в своей власти, неоспоримой, неколебимой.
В ту пору царю шел двадцать третий год. Петр многое уже узнал и испытал, и хорошее и плохое. Жизненные передряги, будь то в 1682 году, во время восстания в Москве, или семь лет спустя, когда схватка с сестрой и ее присными закончилась его триумфом, закалили его. Возможности, связанные с положением полновластного монарха (царь Иван, исполнявший в Кремле роль народного правителя, доживал, тихо и смирно, свои последние годы, ни во что не вмешиваясь), он использует в полную силу, на пользу себе и тому делу, которому он отдает себя полностью и без оглядки, — обновлению России, укреплению ее мощи и величия, а тем самым — и самовозвеличения. Несомненно, этому сильному и властному человеку, самому трудившемуся в поте лица своего на пользу Отечеству, не чуждо было честолюбие, желание прославить себя среди современников и потомков.
Отдавал он должное и другим людям, вплоть до «подлых", если они показывали трудолюбие, способности в мастерствах. Характерен эпизод, связанный с кузнецом Демидовым. На пути в Воронеж, прихватив с собой прекрасной работы заморский пистолет, у которого сломался курок, Петр отыскал на тульском заводе Никиту Демидова, которого ему кто-то порекомендовал как хорошего мастера, и попросил его починись. Возвращаясь после взятия Азова в Москву, Петр снова приехал на завод, и мастер вручил ему пистолет. Царь осмотрел, остался очень доволен. Добавил при этом:
— А пистолет-то каков! Доживу ли я до того времени, когда у меня на Руси будут так работать!
— Авось и мы, — возразил Демидов, — против немца постоим!
Петр, не вытерпев такое, как ему показалось, хвастовство, отвесил мастеру изрядную затрещину:
— Сперва сделай, мошенник, потом хвались!
— А ты, царь, сперва узнай, потом дерись! Который пистолет у твоей милости, тот моей работы, а вот твой, заморский. — И Демидов протянул Петру его пистолет иностранной работы.
— Виноват я перед тобой! Ты, я вижу, малый дельный.
С этой колоритной сцены, весьма характерной для отношений русского правителя-самовластца и его верноподданных, и началось, как говорит предание, возвышение Демидовых, будущих уральских заводчиков, богатейших русских промышленников, баронов. Петр после разговора и оплеухи велел выдать мастеру из казны пять тысяч рублей для постройки оружейного завода, и Демидов потом с лихвой оправдал надежды, возложенные на него царем и временем, потребностями страны.
После взятия Азова по решению Боярской думы, точнее — самого царя, приступают к постройке более пятидесяти военных кораблей. Поскольку денег в казне нет, создаются "кумпанства» из богатых и знатных людей (помещиков и вотчинников, иерархов и купцов), которые должны дать средства для сего важного дела. В Западную Европу Петр посылает более шестидесяти юношей для обучения навигации. А оттуда в Россию едут мастера корабельного дела — их соблазняли огромным жалованьем; где уж тут устоять!
Сотни, тысячи людей встряхнула воля Петра, и они включаются в дела по укреплению мощи, становлению Отечества. Но не все были довольны нарушением обычного течения жизни, разрушением некоторых «древних» устоев. Появились заговорщики, против которых Петр и его «монстра» Ромодановский с присными принимали меры быстрые и беспощадные. Недаром Пушкин скажет позднее: «Начало славных дел Петра мрачили мятежи и казни».
В начале 1697 года старец монах Авраамий из подмосковного Андреевского монастыря составил послание с обличением злонравных поступков царя и подал его… царю. В нем речь шла и о «потехах непотребных» царя-батюшки и о том, что он не слушал и не слушает советов матери и жены, родственников и бояр. Старец просил о личной встрече с царем, чтобы, очевидно, открыть ему глаза на его нечестивые поступки, обличить, наставить на путь истины. Но вместо этого оказался в лапах у князя-кесаря. Под пытками признался, что у него в келье собирался своего рода кружок недовольных, судивших и рядивших о событиях при дворе, о поведении монарха: он — де знается с иноземцами, а русскому народу, как новому Израилю, не подобает это делать, как и израильскому народу, которому Бог, согласно Ветхому завету, запрещал общение с иноплеменниками. Царь будто бы присутствует на пытках в Преображенском, сам принимает в них участие. Осуждали его частые визиты в Немецкую слободу, увлечение кораблестроением, участие в прохождении войск — Петру не подобает все это делать, ведь он царь. Участников кружка наказали довольно легко — били кнутом и сослали.
Так просто не отделались члены другого кружка недовольных, на этот раз людей светских и занимавших довольно высокое положение. Во главе их стоял стрелецкий полковник И.Е. Цыклер — обрусевший иноземец, во время событий 1682 года оказавшийся на стороне Софьи и Милославских, а семь лет спустя перешедший на сторону Петра в надежде на быстрое повышение по службе. Он получил чин думного дворянина (третий по значению после чинов боярина и окольничего), возглавлял стрелецкий полк. Служил одно время в далеком сибирском Верхотурье, а потом — в Азове и на постройке таганрогской гавани. Но Цыклер мечтал о быстрой карьере в столице и был недоволен своим положением. Не устраивало его и то, что двух его сыновей, в числе других волонтеров, послали за границу для учебы. Но царь, очевидно не забывая о его старых связях с Милославскими, предпочитал посылать его подальше от Москвы, и Цыклер затаил обиду, переросшую в ненависть к монарху. Он замышляет убийство Петра и подговаривает к этому стрельцов:
