Сжалившись над несчастным, Ездра опустился на одно колено, но, наклонившись к нему ближе, он разглядел, что волосы этого человека коротко пострижены. Римлянин! При ближайшем рас смотрении Ездра увидел на указательном пальце правой руки человека белый след от кольца. Ездра встал и отступил на шаг назад.
Глядя на израненного мужчину, Ездра старался подавить в себе все усиливающееся чувство вражды, неприязни. Римляне уничтожили дорогой его сердцу Иерусалим, обитель царей. Римляне распяли Иосифа и практически лишили дочь Ездры возможности устроить себе счастливое будущее. Римляне буквально не давали дышать никому из иудеев.
— Он жив, отец? — окликнула Ездру сверху Тафата.
— Это римлянин!
— Он жив?
Раненый слегка повернул голову.
— Помогите, — прохрипел он по-гречески.
Ездра услышал в этом голосе всю боль и страдание раненого. Снова наклонившись, он еще раз осмотрел кровоподтеки, глубокую рану на боку, обгоревшую на солнце и ободранную кожу… И его враждебность быстро улетучилась, уступив место состраданию. Римлянин, или нет, но это был человек.
— Мы тебя не бросим, — сказал он и позвал дочь. — Привяжи мехи с водой к веревке и спусти сюда. И мой плащ тоже. — Тафата тут же исчезла из виду и быстро вернулась. Взяв в руки сосуд с водой, Ездра отвязал его. Тафата снова вытащила веревку наверх и, привязав к ней плащ отца, спустила его вниз.
Ездра приподнял римлянину голову и влил ему в рот немного воды. Налив воды себе на ладонь, Ездра смочил обожженное солнцем лицо римлянина. Тот слегка зашевелился и застонал от боли.
— Не шевелись. Попей, — сказал ему Ездра по-гречески, приблизив горлышко сосуда к его губам. Римлянин сделал несколько глотков драгоценной воды. Она растеклась у него по щеке, шее и израненной груди.
— Напали…
— Теперь тебе ничего не грозит, мы с дочерью просто случайно увидели тебя по пути, — хмуро сказал ему Ездра.
— Оставь меня. Пошли сюда патруль.
— Ты к тому времени можешь умереть, а я теперь в ответе за тебя перед Богом, — с этими словами Ездра накрыл римлянина плащом. — Бросай веревку, крикнул он Тафате и поймал веревку, когда дочь бросила ее вниз. Римлянин снова потерял сознание. Ездра, пользуясь моментом, плотно обернул плащ вокруг римлянина и привязал его к веревке.
«Господи, помоги мне, — помолился он и стал тянуть раненого вверх. — Я слишком стар для этого. Как я вытащу его на дорогу?»
— Отец, ему так только больнее будет, — сказала сверху Тафата.
— Он опять без сознания, — сказал Ездра, стиснув зубы и продолжая тянуть веревку вверх. Потом он остановился, чтобы перевести дух. — Жаль, что ты, римлянин, не маленький и не худой. А то я вынес бы тебя на плечах. — Стиснув зубы, Ездра снова потащил его.
Почувствовав, как сверху посыпались камешки и песок, он резко поднял голову.
— Что ты делаешь, Тафата? Оставайся наверху.
— Он очень тяжел для тебя, — сказала девушка, придерживая под уздцы своего осла. — Будет проще спустить его к руслу, отец. Если на него здесь напали, то разбойники могут скрываться где-нибудь на дороге.
— Но ты не сможешь здесь спуститься. Спуск слишком крутой.
— Смогу.
Ездра смотрел, как она вела осла по обрывистому склону. Маленький осел послушно шел за ней. Как она находила место, по которому мог пройти осел, не подвергая никого опасности, Ездра не знал. Осторожно спускаясь, он опускал вниз и римлянина, пока также не добрался с ним до дна высохшего ручья.
Доведя своего осла до дна, Тафата снова пошла наверх, чтобы помочь отцу. Одного взгляда на израненное лицо римлянина хватило для того, чтобы ее глаза наполнились слезами. Она схватилась за другой конец веревки и стала помогать Ездре. Когда они спустились вниз, Ездра открыл сосуд с водой и приподнял римлянину голову, чтобы тот снова мог попить.
Римлянин рукой остановил его.
— Спасибо, — прохрипел он.
— Лежи, не дергайся. А мы с дочерью пока соорудим тебе носилки из того, что удастся найти, — сказал ему Ездра.
Марк лежал, чувствуя боль во всем теле, и слушал, как отец с дочерью говорят между собой по-арамейски. Потом они вернулись к нему и стали поднимать его на сделанные носилки, и он снова потерял сознание. Он находился на грани жизни и смерти. Один его глаз заплыл и не открывался, зато другим он мог видеть какие-то неясные образы. Уступы по обе стороны высохшего ручья. От каждого сотрясения при ходьбе несущих его людей он испытывал сильную боль, но он был защищен от палящих лучей солнца, потому что находился в тени каменных уступов.
Боль окружала Марка со всех сторон. Очередной раз погружаясь в забытье, он слышал шепот Хадассы: Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною…
15
— Ты совсем себя не жалеешь, моя госпожа, — сказал Юлий Фебе, поправляя узлы, которые он нес, идя за Фебой по узкой аллее возле пристани. — Так дальше нельзя.
— Я сегодня почти и не устала, Юлий. Не волнуйся за меня.
Раб поджал губы. Она просто изводила себя, заботясь о вдовах моряков и их детях. Вставала на заре, работала до середины утра, а потом звала его, чтобы он помог ей донести до нуждающихся семей еду и одежду. Возвращаясь на виллу во второй половине дня, Феба была уже совершенно вымотанной, и оставалось только удивляться, откуда у нее брались силы, чтобы вечерами заниматься в доме еще какой-нибудь работой, которую она специально для себя находила. Застать ее заснувшей за ткацким станком давно стало в доме привычным делом.
— Всех одеть и накормить невозможно, моя госпожа.
— Мы должны делать то, что в наших силах, — ответила Феба и подняла глаза на жалкие лачуги, мимо которых они проходили. — Так много нуждающихся людей, Юлий. — Она смотрела на старое тряпье, которое местные женщины вывешивали на просушку, а перед домами возились в дорожной пыли, играя в воинов, одетые в лохмотья дети. Некоторых мальчиков Феба уже знала и тепло поприветствовала их.
Юлий следил за ее действиями.
— Бедность всегда будет рядом, моя госпожа. Обо всех все равно не позаботишься.
Феба улыбнулась ему.
— Ты недоволен мною, Юлий.
Он снова поправил узлы на плече.
— Прошу простить меня, моя госпожа. Как я могу быть недовольным своей хозяйкой?
Видя его плохо скрытое недовольство, Феба перестала улыбаться.
— Ты прекрасно знаешь, Юлий, я никогда не напоминала тебе о том, что ты мой раб. Если хочешь, можешь хоть сейчас стать свободным человеком.
Юлий покраснел.
— Мой господин, Децим, не допустил бы, чтобы я покинул тебя.
