– Можете, в целях арестования, провести обыскание и забрать всех британских подданных, находящихся в доме, – сказал он ротмистру.
Сабуров зло посмотрел на него. Обыскивать усадьбу он не собирался, да и удовлетворённое настроение барина было очевидно.
– Вы можете дать слово дворянина, что упомянутые лица сейчас в вашем имении не присутствуют?
– Такое слово, милсдарь, не бисер-с, впрочем, и бисер не во всяких обстоятельствах метать уместно, – с удовольствием отметил Лев Иванович.
Лицо Сабурова, и так красное от мороза, стало багровым, как закатное небо. Но предписаний относительно хозяина поместья он не имел, а потому несколько секунд обдумывал наилучший ответ.
– Действительно, заговор, – наконец сказал он. – Свили птички гнёздышко на вашем дубочке, а потом и улетели. Что же, пан Белецкий, ваша любовь к закону и Отечеству меня не удивляет. Не сомневайтесь, когда британские птички окажутся в клетке, я уж непременно узнаю, была с вашей стороны простая потачка или прямое соучастие в заговоре.
– Пан Белецкий? – удивился Лев Иванович. – Вот как, значит… Ещё при Алексее Михайловиче веру православную приняли, землёй были поверстаны на Рязанщине и царю служили верой-правдой… Все равно для господина ротмистра я, стало быть, поляк?
– Поляк не фамилия, поляк – поведение, – пояснил Сабуров.
– А я думал, вы будете меня за англичанина держать, – продолжил удивляться Лев Иванович, но теперь удивлялся он с улыбкой, которая становилась с каждой секундой все шире и шире. – Ну ладно, поляк, так поляк. Значит, и примем вас без аглицкого снобизма. – Эй, люди! – гаркнул он ещё громче, чем недавно, на крыльце. – Двери на запор! Гость пожаловал, принять надо. Повторить, что ли?!
От этого приказа дворня преодолела нерешительность и заперла дверь.
– Вы что же себе позволяете? – начал Сабуров, не столько в возмущении, сколько в недоумении.
– Означенное вами поведение, милсдарь, – с прежней вежливостью заметил Лев Иванович, – коли вы меня поляком назначить изволили-с, то добже, добже. Эй, люди, вшистко, вшистко, та бардзо шибко! У пана офицера лошадей выпрячь, сани на крышу конюшни поставить! Пойдёмте, шановный пан, перекусим, чем Бог послал. Чтобы из моего дома не кормленым да не поёным уйти – так оно совсем погано будет.
Сабуров возмущался, грозился, но так как дворня слушалась только барина, ничего поделать не мог. Провинциальные жандармы по усадьбам командой не ездили, и, кроме кучера, Сабурова сопровождал лишь его денщик Остапенко. Денщик отличался сообразительностью. Поэтому, когда барский приказ распрячь лошадей принялся исполнять весь штат рождественской конюшни, от физического сопротивления он воздержался.
– Вы, шановный пан, – участливо говорил Лев Иванович, – не стойте у запертой двери. Все равно, пока не скажу, не отворят. Придётся вам со мной отужинать. Эй, Стёпка, беги во двор, вели коней напоить-накормить. Да не водой напоить, брагой, пусть отдохнут. Уж ночь на дворе, не стоит пану офицеру трогаться до утра. Пойдёмте, милсдарь, выпьем-закусим.
И, повернувшись, вышел из передней.
– Лев Иванович, – догнала его Марфуша, – стоит ли так с жандармами задираться?
– Не бойся, Марфуша, – весело ответил дядя Лев. – Я же не вольнодумствую, а самодурствую. Ноздревых в Сибирь не ссылают!
И, чтобы окончательно в этом укрепиться, велел лакею подать поднос с рюмками и графином. Наливать самому при госте он счёл неудобным.
Глава 4, в которой Джейн и её спутники переезжают из владений маркиза де Караба во владения Синей Бороды, в Освалдби-Холле появляется неожиданный и неприятный гость, а картина из отцовского кабинета оживает, но оказывается менее идиллической, чем хотелось бы
Мистер Ф., дворецкий, был так заинтригован, как, пожалуй, не бывало за все двадцать три года, которые он занимал эту должность в Освалдби-Холле. Четверть часа назад в дом вошёл посетитель, которого вряд ли взяли бы и временным разнорабочим: его внешний вид был наихудшей рекомендацией. Пожалуй, он мог бы рассчитывать лишь на несколько благотворительных пенни.
Однако тощий и обросший бродяга добился, причём весьма грубо, чтобы о нем доложили хозяину, пусть и в десять вечера. Если бы мистер Стромли дал наиболее ожидаемый ответ, дворецкий был готов сам отвесить визитёру достойный пинок – уникальная наглость должна быть наказана.
Но последовало приглашение, а после – суета в доме. Было приказано «принести чего-нибудь с кухни» в кабинет. Дворецкий выполнил просьбу сам, с единственной целью – понять, чем же так заинтересовал бродяжка мистера Стромли. Однако официантский труд пропал даром: у кабинета стояла миссис Стромли. Она взяла поднос из рук дворецкого и сама внесла его в кабинет, после чего с нажимом спросила его: не упоминал ли муж о ещё какой-нибудь услуге? Так как не упоминал, то пришлось удалиться, мучаясь загадкой.
Подойдя к лестнице, дворецкий ещё раз оглянулся. Миссис Стромли не подслушивала. Напротив, она быстро перемещалась по коридору, и цель этих перемещений была очевидна: исключить возможность подслушивания.
Между тем в кабинете происходил любопытный разговор.
* * *– Сейчас я особо чувствую, что мы покинули владения маркиза де Караба, – заметила Джейн.
Был вечер второго дня путешествия. Ехали быстро, явно быстрее, чем по Финляндии, и, как сказала Катерина Михайловна, уже находились в Тульской губернии.
Дорога была хорошая, укатанная, почти не трясло. Джейн постоянно дремала, и когда ехали (почти все время), и когда ненадолго останавливались, покормить лошадей. Лошадки в тройке были меньше, чем Султан, и даже чем Карри, зато крепкие и мохнатые, как раз для дальней зимней дороги. Данилыч называл их «вятками», говорил, что они пройдут полсотни вёрст и корма не попросят; впрочем, такому испытанию их не подвергали.
Когда дремать уж совсем не хотелось, Джейн принималась осматривать окрестности. Ландшафт был примерно тот же, что и вчера: огромные поля и перелески – не сплошные леса, как в Финляндии или между Петербургом и Москвой. Зато встречные села и деревни (Джейн уже знала: в селе должна быть церковь, а в деревне – нет) заметно отличались от владений Льва Ивановича. Крестьянские избёнки были попроще, местные встречные мужички, в своих дровнях, обычно были беднее, чем в Рождествено, а один взгляд на их лошадок…
Ближе к вечеру картина стала совсем уж безотрадной – две деревни, которые они миновали, напоминали лагерь колонистов, высадившихся на суровом берегу, да так и не решивших за двадцать лет, жить им дальше или уплыть. Прохудившиеся крыши, порушенные плетни, косые избы. Данилыч глядел на эту грустную картину, что-то ворча, а Джейн как раз и упомянула покинутые владения маркиза де Караба.
– Мы едем сейчас по страницам другой сказки, – без улыбки ответила Катерина Михайловна. – Это сказка о Синей Бороде[66] – история печальная, и, к сожалению, хорошего конца у сказки пока ещё не видно.
– Вы про графа Изметьева? – спросил Саша.
– Да. Его вотчину мы как раз и проезжаем. Честно говоря, если бы не спешили, лучше было бы объехать стороной, но я с Данилычем не спорю.
Джейн попросила подробностей. Катерина Михайловна рассказывала медленно, стараясь найти подходящее французское слово. Кроме того, как заподозрил Саша, она на ходу решала, стоит ли упомянуть ту или иную подробность, как из патриотических соображений, так и из соображений приличия, неизбежных в разговоре с девочкой.
– Граф Изметьев – настоящий самодур. Он обращается так, как ему вздумается, и со своими мужиками, и с бедными соседями-дворянами, а иногда даже и не только с бедными. Большинство проявлений его гнева или юмора настолько мерзки, что приводить их неохота. Вот одна из немногих приличных историй. Однажды граф Изметьев травил лисицу. Знаю, такие развлечения модны и в Англии, однако на Руси псовая охота чем-то напоминает небольшую феодальную войну. По полю скачут иной раз до полусотни охотников и псарей, а за ними едут тарантасы или сани, с поварами, лакеями и припасами для пикника. Именно так и охотится Изметьев, раньше верхом, сейчас подагра посадила его в экипаж.
И вот на такой охоте собаки уже загнали лисицу, и развязка была близка. Но на пути несущейся охоты оказалось шоссе, ведущее из Москвы в Орёл, а на шоссе – карета княгини Трубецкой. К слову, Трубецкие – благородный и древний род, как у вас Солсбери, или даже Стюарты. Лисичка промчалась мимо кареты, а погоня остановилась, чтобы не врезаться в экипаж. Зверь был упущен, и разгневанный граф решил отомстить. Он приказал остановить карету, отворить обе дверцы. Все участники охоты спешились и прошли через карету на другую сторону шоссе, а псари протащили собак мимо сидящей княгини. Ни её возмущение, ни последующие жалобы ни к какому результату не привели.
