так ли?
Я смеюсь. — Ага.
— Она печет, только когда под кайфом.
— Я не под кайфом, — возражает она, краснея. — Я час назад съела одну конфетку с сахарной ватой. Ну и дела.
Затем она включает миксер слишком высоко, и мука вылетает из чаши, покрывая ее лицо. Она разражается хохотом, не в силах даже дышать, и это настолько заразительно, что теперь смеюсь и я. И когда я смотрю на Хантера, он тоже ухмыляется от уха до уха, его плечи трясутся от собственного веселья.
— Рыжая, ты просто беспорядок.
Наконец, она перестает смеяться и упирается руками в стойку. Глядя на Хантера слегка блестящим взглядом и злобно ухмыляясь, она достает миску и бросает в мужа горсть муки.
Он застывает на месте, белый порошок покрывает его черную рубашку на пуговицах, и мы с нетерпением ждем его реакции. Наконец, его язык высовывается между губ и слизывает горький привкус с лица. — О, ты плохая маленькая девочка. Тебе лучше бежать.
Я с улыбкой наблюдаю за тем, как Изабель вскрикивает и, сияя, бросается бежать со своей стороны кухни. Он огибает остров, чтобы догнать ее, но даже обкуренная, она слишком быстра. Они оба покрыты ингредиентами для выпечки и смеются, бегая кругами вокруг острова, оба смеются и улыбаются.
Это то, чего мне не хватало. Это определенно то, что мы бы сделали до того, как вся эта троица все усложнила. Выдавайте желаемое за действительное, но мне кажется, что мы наконец-то можем двигаться дальше и вернуться к тому, что было раньше.
— Спаси меня, Дрейк! — кричит Изабель, приседая позади меня.
— Встань за мной.
Я смеюсь, но прежде чем я успеваю встать и заслонить ее от угрозы Хантера, держащего бутылку с шоколадным сиропом, на меня обрушивается горсть ванильной глазури.
Изабель визжит от смеха, вытирая ее со всех сторон, от подбородка до волос. Не знаю, как я умудрился не заметить, что она схватила это, когда бегала вокруг прилавка. Я сижу в шоке, и когда она пытается убежать, я хватаю ее за талию и тащу к себе.
— Я собирался тебе помочь, — говорю я зловещим тоном. — Но теперь тебе конец.
Прижав ее к себе, я завел обе ее руки за спину и крепко прижал к себе.
— Возьми ее, — говорю я Хантеру, который злобно улыбается, обливая ее шоколадом. Она смеется и борется с моей хваткой, пока он выливает шоколад ей на голову и лицо.
— Держи, Дрейк. Я приготовил тебе мороженое. Попробуй. — Хантер произносит эти слова игривым тоном. Минуту назад я думал, что все наконец-то стало нормально, но ничего не могу с собой поделать. Это определенно не нормально. От ее ерзанья и борьбы с моим телом мой член дергается в штанах, и я действительно хочу попробовать. Поэтому я притягиваю ее ближе и вылизываю длинную линию по бокам ее лица, и, когда я это делаю, она замедляет свои попытки.
— Ммм… она приятная на вкус, — шепчу я ей на ухо.
— Сними с нее рубашку, — приказывает Хантер, и я снимаю. Отпустив ее руки, я обнимаю ее за талию, развязываю фартук и стягиваю рубашку через голову. Я держу ее как пленницу, хотя прекрасно понимаю, что никуда она теперь не денется. Ее улыбка исчезает, а на ее месте появляется похотливое выражение лица, направленное на мужа.
В одних трусиках она стоит и ждет, пока Хантер капает шоколадным соусом на каждый из ее сосков. Она издает сладостный стон, и он тут же берет в рот правый, а я — левый. Ее крики становятся все громче, она тянется вверх, чтобы удержать наши головы, слизывая шоколад со своих грудей.
Когда Хантер отрывает рот, он смотрит на нее, размазывая соус по животу и наблюдая, как он стекает на пояс ее розовых хлопковых трусов.
Я так хочу быть той, кто слижет этот шоколад, но не меньше я хочу смотреть, как он это делает. Мы поступаем безрассудно и делаем именно то, чего, как мы знаем, делать сейчас не следует. Любой из нас мог бы легко прервать эту маленькую сексуальную борьбу за еду, но мы этого не делаем, потому что, как сказал Гео, любовь делает тебя чертовым идиотом.
— Давай, — говорю я, обхватывая ее за талию и прижимая к себе. Хантер опускается на колени и целует ее живот, покрывая рот шоколадом, пока наконец не добирается до трусиков. Стянув их вниз, он без колебаний впивается теплым, влажным поцелуем ей между ног.
Она стонет и извивается в моих руках, пока он сосет ее клитор, и мой член пульсирует, когда я наблюдаю за ними. Я не могу оторваться от ее рта, слизываю сладкий вкус с ее шеи и нахожу ее рот, чтобы поглотить эти звуки удовольствия.
Он смотрит на нас сверху, трахая ее языком, мой член течет, когда он вводит в нее палец. Теперь она дрожит, ерзает и бьется об меня, приближая свой оргазм.
— Я собираюсь… собираюсь… — хнычет она, задыхаясь. Я щиплю покрытый шоколадом бутончик ее соска, целую ее шею, и ее тело обмякает в моих объятиях.
— Да, да, да, — стонет она.
Когда ее мышцы наконец становятся мягкими и она расслабляется, прижимаясь ко мне, я думаю, что все кончено. Но она бросает на Хантера хитрый взгляд, берет с прилавка банку со взбитыми сливками и смотрит на него.
— Моя очередь, — злобно говорит она, и он отвечает ей выражением "я осмелюсь".
Я с любопытством наблюдаю, как она поворачивается ко мне. Зажав нижнюю губу между зубами, она капает точечку крема мне на шею. Я чувствую, как он просачивается в воротник моей рубашки, пока смотрю на нее. Затем она смотрит на Хантера, ее брови поднимаются, и она отходит в сторону.
Я замираю, глядя на нее расширенными глазами. Потом меня осеняет, что она делает.
Мы играем в эту игру.
Мы молчим, ожидая, пока он примет решение. Это очень важно для него. Давление, заставляющее наконец признаться в том, чего он хочет, независимо от того, готов ли он к этому на самом деле или нет. И, возможно, он больше не хочет этого. Может быть, то, что случилось в Нэшвилле, было одноразовым, и он решил, что ему не нравится быть с мужчинами.
Проблема в том, что Хантер не отступает. Он слишком горд, слишком упрям, и, как и в том пари, которое мы заключили в Остине, он никогда не проигрывает.
Мое сердце учащенно забилось, когда он сократил расстояние между нами и бросил на меня последний взгляд, прежде чем
