— Довольно! — сказала она. — Я поняла.
Это было произнесено таким тоном, что мадам де Ментенон и господин дю Мэн, несмотря на всю власть, которую они имели над этой женщиной, не смогли совладать с дрожью.
— А! — прошептала маркиза. — Поняли…
— Вот что вам внушила забота о жизни дорогого существа, — процедила Арманда. И добавила без тени иронии: — Вам хватило красноречия и душевного благородства.
Мадам де Ментенон, почувствовав, что покраснела, слегка нахмурила брови, и заглянула своим инквизиторским взглядом в самые глаза Арманды, но ничего более в них не прочла.
— Я много раз говорила себе слова, подобные вашим, — продолжала дочь де Бренвилье. — Жизнь короля будет сохранена.
— Обещаете это перед Богом? — спросила маркиза торжественно.
— Да, обещаю. Вы сумели убедить меня, да и картину Гревской площади представили весьма живописно.
— В добрый час! — воскликнул господин дю Мэн. — Примите мое восхищение, дорогая мадам де Мовуазен. Мы были уверены в вашем здравомыслии, иначе бы не пришли сюда!
Наступила тишина, и в этой немой сцене, хладнокровно глядя друг другу в глаза, все трое вполне проявили свой комедийный талант.
— Но скажите, — осведомилась Арманда, — мне позволено будет остаться в Париже?
— Да, с одной оговоркой, что его величеству ничего не угрожает.
— Повторяю, мадам, что у его величества не будет никакого повода опасаться меня.
— Принимаю это к сведению, но только имейте в виду, что мы будем настороже.
Посетительница встала. Хозяйка квартиры крикнула:
— Зоппи!
На пороге появился скрюченный человечек.
— Посветите! — приказала Арманда.
Пока маркиза приводила в порядок свою вуаль, господин дю Мэн подошел к хозяйке.
— Наверное, — спросил он, — конец бедного герцога Вандомского был таким же неожиданным и быстрым, сколь страшным и мучительным?
— Ваше высочество, спросите у Зоппи…
— У Зоппи? — удивился герцог, смерив маленького человечка взглядом.
— Он только на минуту взял на себя обязанности комнатного слуги, чтобы войти к победителю при Вила-Висозе…
По лицу господина дю Мэна скользнула едва заметная улыбка:
— Так-так… Рыба, несварение желудка, комнатный слуга… Выходит, наш бедолага просто не мог этого избежать. — Потом со скорбным выражением лица спросил: — А несчастный господин де Мовуазен, как я слышал, был рассечен этим хвастуном де Жюссаком?
— Да, — бесстрастно ответила вдова де Мовуазена. Герцог понимающе кивнул.
— Думаю, — сказал он, — вы этого не забудете.
— Вы о господине де Жюссаке?.. О, не сомневайтесь… Я никогда ничего не забываю, ваше высочество. — И ее взгляд снова скользнул по букету подснежников.
— Сударь, я жду вас, — позвала маркиза.
— Иду, мадам…
Посетители вышли. У крыльца стояла карета с крытым верхом, без герба и вензеля. Кучер и лакей, оба в темном, стояли у дверей. Мадам де Ментенон и ее спутник устроились на подушках.
— Дорогое мое дитя, — изрекла маркиза, — полагаю, что нам не избежать регентства.
— Согласен, дорогая матушка, — отвечал тот, придвинувшись ближе. — Главное, чтобы оно не оказалось в чужих руках.
III
В МЕДОНЕ
Представьте себе комнату: паркет покрыт пушистым и мягким ковром из Смирны, стены словно растворяются под обоями, являющими одну из тех прелестных и модных в то время идиллий Сегре[31], большие окна смотрят в цветущий парк. Огромное венецианское зеркало в черной черепаховой оправе с позолоченной чеканкой из ажурной меди располагается над украшенным орнаментом и инкрустацией столиком, где выстроился целый полк кувшинчиков, серебряных вазочек, блюдец, коробочек, флаконов из серебра, фарфора и хрусталя, которые обычно составляют арсенал женщины и являются как бы частью ее самой.
Добавим, что мебель, кокетливая и претенциозная, была завешана салфетками всех сортов, заставлена безделушками и дешевыми украшениями, необходимыми и в меру и даже в излишке, которые, как сказал поэт того времени, образуют «рыцарские доспехи, в которые облекается красота, чтобы дать бой нашим сердцам».
Эта комната служила гардеробной, так сказать, «рабочей» комнатой жены дофина, пожелавшей, чтобы здесь в ее присутствии наряжали невесту Вивиану де Шато-Лансон. В связи с трауром платье было выбрано, впрочем, довольно простое, несмотря на отчаянные протесты принцессы.
— Но, мадам, подумайте, ведь я вдова, — твердила будущая баронесса де Жюссак в ответ на уговоры своей слишком легкомысленной госпожи.
— Пусть, но ты была супругой так недолго, так недолго… Совсем ничего!.. К тому же, если верить твоим признаниям…
— Мадам!..
— Для тебя никаких «мадам», моя дорогая!.. Вырядиться в ливрею с плерезами на пороге своего счастья… Нелепо, не правда ли, дамы?
Все подтвердили:
— Да, действительно.
А мадам де Лавриер, «первая дама» герцогини, добавила убежденно:
— Что меня поражает, так это то, насколько просто отказываются от свободы, хотя Небо показало себя достаточно милосердным и согласилось ее вернуть. Знаете, что я вам скажу? Мне вдова, вновь спешащая замуж, всегда казалась женщиной, только что выпавшей из кареты и снова в нее садящейся.
— И все-таки, — возразила мадемуазель де Гурвиль, — надо же снова отправляться в путь.
— Согласна, но к чему спешить? Лучше это сделать как можно позднее.
— Кто спорит, — возразила герцогиня Бургундская, — что замужество — тяжелые цепи. — И добавила с улыбкой: — Такие тяжелые, что их делят иногда на троих, чтобы легче было нести.
Миниатюрная мадам де Фьенн, прозванная «дворцовой чумой», из-за того, что не боялась вышучивать даже короля, принцев и их фаворитов, наклонилась к уху не менее язвительной мадемуазель де Шавиньи:
— Ну-ну. На троих! А может, на четверых… Или на пятерых… Сосчитаем: Молеврие, Нанжи, Фронсак… Не говоря о случайных!
— Этот Фронсак очень дерзкий, — прошептала де Шавиньи, которая кое-что знала.
— Да, — вздохнула ее собеседница. — Он был отставлен ее светлостью и не дошел до цели. — И добавила еще тише: — Что вы хотите? Любовь господина дофина очень похожа на любовь его царственного деда: и тот и другой со странностями.
Вивиана не слушала, да и не слышала всего того, что говорилось вокруг. Она была погружена в мысли о своем счастье. Исполнялась мечта молодой женщины. Чистая, светлая радость отделяла ее от всего мира и трепетала в каждом движении и в ее улыбке.
И вдруг послышался звук, как будто кто-то скребся в дверь.
