Все присутствующие разразились бурными аплодисментами. Герцог Бургундский и граф Тулузский, которые вошли следом за бароном, стали не последними участниками столь бурной овации, объединившей слуг и хозяев в общем порыве энтузиазма. Король, взволнованный, сел в кресло.
— Садитесь, мой дорогой герцог, — обратился он к Арамису, — ведь вы, наверняка, устали…
— Благодарю, сир, путешествие, и правда, немного утомило меня, но завтра усталости не будет и следа…
Людовик растроганно глядел на старика.
— Мое правительство ничего не знает о долге главе Общества Иисуса!..
— Об этом долге я осмелюсь напомнить вашему величеству с открытием следующего конклава.
— Но, — удивленно приподнял брови монарх, — насколько я знаю, его святейшество не болен и, смею надеяться, проживет еще долго.
— Я терпелив, сир, я подожду.
Мадам де Ментенон наконец отложила свое вышивание, а граф Тулузский, принц «очень рассудительный» и лишенный честолюбия, сердечно поздравил господина де Жюссака. Герцогиня и герцог Бургундские тоже выразили благодарность и восторг. Эти бурные поздравления подхватывали прочие придворные, которые мало-помалу прибывали в Сен-Сир.
Дофин спросил:
— А господин де Нанжи состоял в корпусе генерала?
— Господин де Нанжи погиб, ваше высочество. Убит в перестрелке за несколько дней до решающей битвы, — ответил Элион.
Принцесса ахнула.
— Действительно?.. Ах, бедный Нанжи!.. Жаль! — она вздохнула, пожала плечами и, казалось, тут же забыла об этом.
— А маркиз де Мовуазен? — Подошел господин дю Мэн.
— Тоже погиб, ваше высочество.
— Неужели это правда? Возможно ли это?
— К сожалению, я в этом уверен, потому что сам видел. — Крестник Арамиса ничего больше не сказал: ему не хотелось огорчать публику рассказами о низости дворянина.
Герцогиню Бургундскую и на сей раз не особенно тронула смерть знакомого ей лица. Ее поклонникам даже показалось, что она развеселилась.
— Хорошо! — сказала принцесса. — Парой молодых вдов при дворе стало больше, ведь, если не ошибаюсь, маркиз тоже недавно женился… Честное слово, не знаю так близко мадам де Мовуазен, но сомневаюсь, что она сильно скорбит о таком отвратительном человеке… Что касается мадам де Нанжи, то она, должно быть, довольна!
— Почему вы так думаете? — осведомился вечно подозрительный дофин. — Что же, она не любила графа? Мне кажется, после тех признаний в доме на Сен-Медерик признаний, которые способствовали ее замужеству…
Герцогиня закусила губу.
— Конечно, конечно… Это была настоящая страсть… И все же траур ей будет к лицу!..
Между тем монарх потихоньку засыпал в своем кресле. Мадам де Ментенон подозвала де Бриссака и приказала:
— Проводите всех.
Когда присутствующие шумно двинулись к выходу, крестник Арамиса наклонился к жене дофина и прошептал:
— О мадам! Если бы вы знали, как я ее люблю!
— Кого, позвольте спросить, господин барон? Говорите же… Такой герой, как вы, имеет право говорить все…
— Ту, что стала свободной…
— Мадемуазель де Шато-Лансон? Вот редкое постоянство! И вы не разлюбили ее? Даже после…
Элион проникновенно посмотрел принцессе в глаза:
— Только потом я узнал, что это за натура!.. На какую жертву она способна ради августейшей дружбы…
Герцогиня покраснела.
— Так вы все знаете…
— Знаю! — воскликнул молодой человек с жаром. — Знаю, что моя Вивиана самое чистое, самое благородное из созданий!..
Молодая женщина протянула ему руку.
— Вы правы, господин де Жюссак. И та, ради которой она пожертвовала собой, не останется неблагодарной. Доверьтесь мне и вы женитесь на своей возлюбленной… Я улажу это дело с его величеством.
— Дайте руку, дорогой крестник, — сказал в это время Арамис, направляясь к карете.
А господин дю Мэн, прощаясь с мадам де Ментенон, mezzo voce[28] произнес:
— Да-да, вы правы, просто необходимо, чтобы мадам де Мовуазен вернулась.
II
УЛИЦА ДЕРЕВЯННОЙ ШПАГИ
Говорили, что после победы у Вила-Висозы удача повернулась лицом к Франции.
В Пьемонте наши войска остановили врага у подножия Альп, Виллар достиг успехов во Фландрии.
Кроме того, за несколько дней до своего прибытия в Версаль господин д’Аламеда, ставший persona gratissima[29] в близком окружении его величества, сообщил об опале герцогини и герцога Мальборо. Новость весьма важная, если учесть, что герцогиня являлась воспитательницей королевы Анны, а герцог — «воспитателем» всего государства и что в Гааге он имел больший авторитет, чем «великий воспитанник»[30], а в Германии манипулировал властью императора.
— Ваше величество понимает, — обратился Арамис к Людовику, — что после такой революции новым воспитателям ничего не останется, как относиться к нам если не с симпатией, то, во всяком случае, совершенно иначе, чем их предшественник.
Так и случилось.
А в это время мадам де Нанжи вернулась из Испании. Она тоже привезла новость, но не счастливую. Умер господин де Вандом. Неожиданно для всех. В маленькой каталонской деревушке на берегу моря, куда отправился «поесть рыбки в свое удовольствие».
Вивиана снова заняла место в доме принцессы в Медоне, куда господину де Жюссаку было позволено явиться на поклон. Его возлюбленная носила траур, но в черном кисейном платье с белой отделкой и в шляпке из плиссированного крепа с откинутой назад вуалью она была еще очаровательней, чем всегда. Молодого барона Людовик назначил полковником, командиром Королевского полка, который нес почетный караул при его величестве Филиппе V в Мадриде. Барон собирался ехать в Испанию после своего венчания в церкви Медона.
Накануне церемонии, около десяти часов вечера в доме на одной из самых темных, узких и извилистых улиц квартала Муффетар, на улице Деревянной Шпаги, произошло следующее.
Во второй этаж поднялись двое — судя по одежде, чета зажиточных лавочников — и вошли в большую, тускло освещенную комнату. Слабый дрожащий свет рассеивался по потолку и отблесками плясал на полировке сундуков и пыльных складках гобелена, по стенам пробегали странные тени, словно комната была полна призраков. Набитые соломой чучела змей, сов и крокодилов выглядывали из темных углов. На столе в спиртовках горел огонь и бросал красные отблески на перегонные кубы реторты, стеклянные колбы и пробирки. Хозяйка жилища, этого логова колдуньи или лаборатории алхимика, встретила посетителей, изобразив на лице глубокое почтение.
