— Думаю, на него можно надавить через Варваринова, — предложил Михалевский.
Я сказал, что сам с ним общнусь.
Веретеля продолжал работать у Алика. Варваринов был им не очень доволен: ленив, нечист на руку, но не выгонял по моей просьбе. Мы с Веретельниковым как-то забухали, он поплакался на свою несостоявшуюся жизнь. Счастье — не хуй, в рот не возьмешь. Он понабивался в друзья, налегая на совместно изрезанные школьные парты. Я не отказывался, однако не сделал ничего, чтобы воскресить былые почти светлые отношения. Не мог забыть знакомство в крытой с резиновым рычагом демократии.
Теперь он работал по суткам. Сменился утром. Я застал его, когда Веретеля собирался ложиться. Жил в двухкомнатной хрущобе с такой маленькой кухней, что мы сидели за столом, касаясь друг друга коленями. Жена была на работе, дети — мальчик и девочка — в школе. Я привез бутылку коньяка и хорошую закуску из кабака. А то ведь пришлось бы жрать вареную колбасу, вкус которой я уже забыл. Коньяку Веретеля обрадовался больше, чем встрече со мной.
Выпили. Я повертел головой, разглядывая старый холодильник с детскими переводными картинками на дверце, лохмотья отставших, подмоченных обоев у потолка, который в свою очередь был в желтых подтеках.
— Соседи сверху затопили, — пожаловался он, проследив за моим взглядом. — Надо ремонт делать, да все некогда и денег нет.
— Деньги будут, — сказал я. — Надо дельце одно провернуть.
Веретельников оживился. Видно было, что согласится на все, если и поломается, то только набивая цену.
— У тебя в СИЗО есть хорошие знакомые?
— Когда-то были. Давно туда не заходил, — ответил он осторожно, желая сначала выведать, что от него потребуется.
— Там сидит Лось, тот самый, что участвовал в убийстве милиционеров.
— Не-ет! — замахал руками Веретеля. — Никто не согласится на побег: срок без разговоров!
— Я разве сказал, что нужен побег?! — возмутился в свою очередь я. — Наоборот, будет хорошо, если с ним что-нибудь случится. Например, повесится.
— За что его так? — поинтересовался Веретеля.
— Предал своих, — ответил я. — Думаю, из-за него особых неприятностей не будет.
— Что надо сделать? — уже заинтересованно спросил бывший одноклассник.
— Надо будет ночью перевести двух-трех человек из одной камеры в другую минут на пять, а потом обратно.
— Ну-у… — начал он набивать цену.
Хуй гну!
— Да брось ты, меня на целую ночь к бабам в камеру закидывали и всего за полтинник.
— Это раньше было, — заныл он. — Тех надзирателей уже нет, а новые — не то.
— То. Разве что просят больше, — сказал я, разливая коньяк по стопкам. — За эту работу — сто тысяч баксов.
Веретеля чуть не выронил стопку.
— В смысле, на всех? — спросил он.
— Я даю их тебе, а ты сам поделишь, с кем на сколько договоришься. Хватит одного попкаря, который будет дежурить ночью в том крыле, — объяснил я, достал из дипломата двадцать пять тысяч сотенными купюрами, швырнул на стол.
Бледно-зеленая капуста разлетелась веером, закрыв все свободное пространство на столе. Судя по выпученным глазам Веретели, он давно мечтал о таких деньгах.
— Аванс. Четверть. Остальные после выполнения. Если сомневаешься, можешь взять Варваринова в посредники.
— Чем меньше людей знает, тем лучше, — торопливо отказался он.
Еблище засветилось, видимо, прикидывал, как распорядится свалившимся богатством.
— Ну, что, сделаешь?
— Конечно! — ответил он. — Завтра же займусь.
— Сегодня. Если уложишься в три дня, получишь на двадцать пять больше.
Каждый день Лосиного токования влетал нам ой в какую копеечку!
— Уложусь, — ответил он так уверенно, что можно было не сомневаться, что фиксатому хую лысая пизда приснится.
Утром третьего дня Лося обнаружили висевшим на оконной решетке. Мусорам он был нужен живой, на мертвого забили хуй, составили акт о самоубийстве. Даже не потрудились выяснить, как в камере оказалась новая бельевая веревка. Без Лося мусора не смогли сплести лапте захваченной братве. Я отмазал всех, кроме Моки. Этому всунули пятерик. Пошел на нашу зону, в аскольдов кайбаш смотреть порнушку по видаку и ебать пидоров на выбор. На зоне не было ни одного авторитета, статья у него — можно только помечтать, так что Мока боговал. Грели его хорошо. Мусора и зеки знали, кто за ним стоит. Он даже рад был, что влетел. На воле — бык рядовой, а на зоне — пахан. Власть стоит свободы.
Кто я — блядь или не блядь?Блядь-не блядь, а могу дать.И в сарае, и в избе,При тебе, да не тебе!
Зима выдалась удачная что на снег, что на бабки. Народ поверил, что можно разбогатеть. Надо только постараться. Самые шустрые и задвигались. Они пахали, а мы навар собирали. Не зевали и сами. Я занимался всем: и банком, и торговлей продуктами, и промышленными товарами, и квартирами. Единственное — торговлю автомобилями полностью отдал Снегирю. Он ведь бывший автослесарь. Да и не развернешься там сильно. На жратву и одежду народ раскошеливается — куда денешься?! — а без колес можно обойтись.
Заметил я, что мои помощники — директор банка и Варваринов — не дотягивают до меня. Решили, что журавль у них в руках, его бы суметь общипать. Пытался объяснить им, что это всего лишь крупная синица. Но если человек путает хуй с трамвайной ручкой, объяснять ему что-либо бесполезно. Приходилось самому мотаться за бугор, вести переговоры, подписывать контракты. Раз взял с собой Варваринова. На деловой встрече он стушевался: ни хуй продать, ни в жопу дать. Тем более, что с иностранными языками у него туго, как и у всей нашей доблестной армии. Понял он, что хуем мака не столочь, и с тех пор за пределы совка ездил только в отпуск. А мне нравилось контачить со всей этой пиздотой забугорной. Умеют они вылизать очко аккуратно, ненавязчиво, без нашей истеричной жертвенности.
Не захотел Варваринов и с «Тяжмашем» связываться.
— На хуй нам эта громадина?! — возмутился он.
Я попробовал втолковать, что одна только земля — тридцать гектаров почти в центре города — стоят того, чтобы за них посражаться. Не говоря уже о корпусах, станках и прочей поебени. Да, завод сейчас в огромной жопе и будет там до тех пор, пока не появится хозяин. Я им и стану. Директор Ширяев не возражал.
— Мне треть акций и директорство, — предложи он во время небольшого сабантуйчика в ресторане «Русская кухня».
— Если директором, то всего двадцать процентов, — выдвинул я встречное условия, зная, что кресло ему важнее денег.
Ширяев подергался и согласился. Завод-то ведь приватизации не подлежал, сам он этот вопрос решить не сумел. Иначе бы мне досталась пятая часть — и весь хуй до копейки.
Пробивать приватизацию надо было через губернатора. Тесть перекинул ему мои предложения, но ответа не последовало. Конечно, это не булочную затереть. На заводе сорок тысяч мужичья пашет, кто-нибудь да замычит. А ну, как все?! Так недолго и без должности остаться. Я не налегал. Мы свое на хую вынесем. У его дочки ведь резинка на трусах слабая.
Она пришла ко мне в начале марта. Весна — кошкам пора на крышу лезть. Лиля получила зарплату у Алика и заглянула ко мне. Была в короткой шубке из чернобурки. На черной шерсти поблескивали растаявшие снежинки: зима отгружала недоданное за три месяца и по-совковому, все в один день. Я помог Лиле раздеться и, положив руку на спину, повел к креслу. Спина у нее — эрогенная зона. Не шла, а плыла. Точнее, шла и плыла.
Нина принесла кофе. Расставив посуду, дернулась, будто хотела лягнуть соперницу.
Тебя не ебут, ногами не дрыгай.
— На сегодня все, — сказал я секретарше.
Когда она вышла, достал из бара бутылку конька, долил в кофе.
Лилька сразу догадалась о моих отношениях с секретаршей и спросила напрямую:
— И где вы с ней?
— Прямо здесь.
Она обвела взглядом кабинет, прикидывая, где и как здесь можно поебаться, но ничего не сказала. Только выпив кофе с коньяком и малехо опьянев, закудахтала о единственном, что заполняло ее пустую голову:
— Я, конечно, видела порнографические фильмы, но не думала, что… нормальные люди могут заниматься сексом где-нибудь, кроме постели.
У нас секса нет, одна ебля. Поэтому занимаемся, где придется.
— Оказывается, можно, — закончила она и посмотрела на меня с готовностью во взгляде.
— Ты никогда не пробовала в других местах? В ванной допустим? — спросил я.
Лиля засмущалась. Значит, это она тогда подслушивала.
— Предложи мужу, ваши отношения сразу обновятся.
— Ты что?! — искренне возмутилась она. — Он сразу такое подумает! Он и так никак не упокоится, что не первый у меня. Вот если бы я занималась черт знает чем, но сохранила девственность!
Конечно. Хуй с ней, что с дитем, главное, чтоб целкой была.
