– Слишком запутанно, Георгий Данилович.
– Чтобы вам иметь возможность крикнуть: «Ко
роль–то голый!» – необходим портной, выполнявший королевский заказ. Что тут непонятного?
– Портной был просто жулик. Никак не соображу, к чему вы клоните. Хотите признаться, что вы жулик?
– Когда я буду руководителем – вам станет интересно работать. С Карнауховым неинтересно, а со мной… увидите, будет интересно.
Афиноген с содроганием заметил, что спина Сухо– мятина продавила оконное стекло и очутилась снаружи, из непонятным образом продавленного неразбитого стекла торчали руки, ноги и серое лицо Георгия Даниловича.
– Поза у вас действительно жуликоватая… По–моему, вы даже не портной, а мелкий его помощник, подмастерье. Вам еще учиться и учиться на портного. Я не хочу иметь с вами никакого дела. Не мешайте выздоравливать.
– Последний раз – согласны помочь мне стать заведующим?
– Никогда.
– Вы что же, может быть, меня презираете?
– От всей души…
В действительности, не во сне, все случилось проще, длиннее и достовернее. В тот же вечер, в четверг, Ки– сунов после ужина отправился навестить какого–то знакомого на третий этаж. Афиноген и Гриша Воскобой– ник играли в шахматы. Время от времени в палату всовывалась хохотушка Люда, недавно заступившая на дежурство.
– Глянулся ты ей, – отметил Воскобойник. – Раньше ее в нашу палату на аркане было не затащишь. Займись, мой тебе совет.
– Поздно, – ^ пожалел Афиноген. – Женатый я теперь.
– Не-е. Поздно не бывает. – Гриша аж замаслился от чувственных грез. – Я вот постарше тебя, и жена есть, а при случае своего не упущу. Не-е. Как вижу, если женщина знак подает, по мне даже судорога пронизывается. Во тут… Я себе не вольный становлюсь. Другой раз некогда да и, бывает, такая страхолюдина, крокодил – все равно я, как боец, завсегда па посту. Это ж какое оскорбление надо нанесть женщине, если она к тебе добром, а ты к ней как? Не-е, Грех это даже!
– И много у тебя случаев было?
– Было. Теперь где уж… Вишь, облезать начал. Да и здоровьишко. Бывало – столько усидишь, ну с закусью, конечно, – и ни в одном глазу! То есть, не то чтобы… но вполне, язык слушается и домой хочь на карачках… Утром крепкого чая выдуешь – и как огурчик. На работе никто и не догадается. Теперь, бывает, сразу косею. На другой день и толковать нечего. Морда опухнет, как валенок. В башке – кузнецы кувалдой стукают. А мы сколь ее в себя усадили? Море… Ты сам–то потребляешь?
– В меру.
Гриша Воскобойник сделал ход конем, потом вернул на место. Пошел слоном, извинился и опять вернул ход. Тяжко задумался и, наконец, выдвинул впереди центральную пешку, ход, после которого гроссмейстеры хватаются за голову, ищут взглядом в зале хоть одно родное лицо и… отключают часы. Гриша в шахматы играл слабо, но со смаком, как в домино.
В этот решающий момент партии и появился Георгий Данилович Сухомятин. Сначала забежала Люда и сообщила: «Гена, к тебе гости!» – И тут же из–за нее вынырнула высокая сухая фигура заместителя заведующего.
– У тебя особые права, я вижу. – Сухомятин брыкнул головой вдогонку Люде. – С личным секретарем болеешь. Правильно. Знай наших…
Георгий Данилович доставал из матерчатой сумки с голубой надписью «Аэрофлот» яблоки, кульки с конфетами, коробку печенья «Салют».
– О, у вас интересная позиция – для черных, кажется, предпочтительнее, – он сел на стул и с интересом стал изучать расположение фигур. Можно было предположить, что это и есть цель его прихода – проанализировать партию.
– Разрешите, товарищ, я попробую за вас доиграть? – обратился он к Грише Воскобойнику.
– Играйте. Мы после наиграемся.
– Да-с. Запущенная ситуация, запущенная. Как у нас в отделе. А, Гена?
– Играть еще можно.
– Можно, можно. Только осторожно, – пропел Георгий Данилович. – Очень даже можно. Если осторожно. Какой поэт во мне похоронен, товарищ Данилов… Про здоровье не спрашиваю, все знаю от милейшей Людочки. Она, кажется, имеет на вас далеко идущие виды.
– Что я ему и толкую, – буркнул Воскобойник.
– Конечно, конечно… Прелестная девочка. Вы, Данилов, счастливчик… А пойдем–ка мы вот сюда, в уголочек. Ферзя, как ни странно, предстоит спасать. В жизни они сами себя спасают – вы не находите, Гена? А в шахматах приходится частенько уповать на пешки.
– Пешки – плохая защита ферзю, – сказал Афи– ноген, делая неряшливый ход и теряя темп. Сухомятин был сильный игрок, это сразу видно. Сильный и Uen– кий. Он заметил промах противника и устремился на открывшуюся линию слоном. Через два хода он значительно укрепил позицию белых. Воскобойник не выдержал и начал ему подсказывать.
– Сюда ходи. Двигай ладью!
– Нет уж, мы ладью пока попридержим в резерве.
Афиноген сосредоточился на игре. Безразличный к поражению, он все–таки не хотел уступать почти выигранную партию за здорово живешь. Но и затягивать игру не собирался. Он искал обострения и быстро его нашел. Жертва двух пешек сулила ему стремительную атаку. Сухомятин жертвы не принял.
– Нет, нет. Нам этого не надо. Мы вот осторожненько, осторожненько… Курочка по зернышку клюет.
Афиноген почувствовал раздражение. Зачем вообще пришел Сухомятин? Они не друзья, не ровня друг другу. Долг вежливости? Этикет? Что ж тогда рассиживаться. Отметился и… привет. Привет, Сухомятин, здесь тебе не шахматный клуб. Здесь больница, и люди играют в шахматы, чтобы рассеять скуку. А ты пришел, чтобы выиграть? Ну, погоди! Еще не вечер. Он стал лихорадочно восстанавливать в памяти теорию эндшпилей, урывками изученную на первом курсе и давно забытую. Хоть что–нибудь бы вспомнить! Но в голову полезли совсем иного рода воспоминания, связанные, однако, с шахматами.
…На первом курсе Афиноген увлекся игрой не просто так, не ради красоты шахматных идей. Его однокурсник москвич Леня Файнберг имел первый разряд по шахматам и этим, как казалось тогда Афиногену, превосходил его в глазах Катеньки Семиной, зеленоглазой наяды, джинсовой девочки, генеральской дочки, которая смертельно ранила сердца обоих студентов. Леня Файнберг утверждал, что способности к шахматной игре являются безусловным показателем интеллекта. Отсюда следовало, что проигрывающий ему из десяти партий десять Афиноген Данилов стоит на несколько ступенек ниже Лени Файнберга. Мысль была проста и поэтому особенно впечатляюща для воображения джинсовой девочки. В той среде, где вращалась Катенька Семина, была мода на интеллектуальных мальчиков. Кто же и когда из женщин разбирался в сути и смысле моды. Мода – это реальность, которой следует придерживаться. Вот и все. Возникни тогда мода на мальчиков–дебилов – и оговоренное интеллектуальное превосходство Лени Файнберга оказалось бы для него минусом. Мода не слепа, она возникает по определенным законам, но люди ей подчиняются в большинстве своем слепо и доверчиво, как послушные дети родной матушке.
Короче, Афиноген решил побить врага его же оружием… Он не смутился тем, что Леня Файнберг занимался в шахматном кружке с двенадцати лет. На шахматное самообразование Афиноген отвел себе два месяца – больше нельзя; начнется летняя сессия, – отложил в сторону учебники и углубился в шахматные КНИГИ.
Пока он недосыпал ночей и, рискуя быть непонятым преподавателями, изучал шахматную теорию, Леня Файнберг наслаждался обществом зеленоглазой наяды. Как уж он себя там вел и в какие игры учил играть генеральскую дочку – неизвестно, но надоел он ей до чертиков. И то сказать, хотя Леня и подходил под категорию мальчиков–интеллектуалов, мог дельно порассуждать на любую тему, сыпал именами, избегал диалектизмов и носил через плечо японскую кинокамеру, внешне он как–то не привлекал внимания. Леня был из тех невзрачных, тщедушных мужчин с узкой, заостренной кверху продолговатой головой, которые в двенадцать лет выглядят умудренными жизнью усталыми людьми, в двадцать пять заболевают ревматизмом и линяют, а оживают лишь после пятидесяти. В этом почтенном возрасте они берутся шалить, ухаживать за молоденькими девочками, попивать портвейн и приобретают детский румянец на впалых щеках. Приблизительно около шестидесяти эти пожилые живчики впадают насовсем в старческий маразм и только импозантностью манер отличаются от детишек, играющих в песочнице.
На одной из лекций Афиноген получил записку от Катеньки Семиной. «Достопочтенный сэр! Мне приятно знать, что ради меня вы истязаете свой мозг. Однако годы проходят и не возвращаются. Если я проведу еще два вечера в обществе Л. Ф., мне все будет безразлично, и я, вероятно, соглашусь на идиотское предложение выйти за него замуж. Кажется, это единственная возможность от него избавиться. Выбыли когда–то так добры ко мне, сэр! Не соблаговолите ли ради старой дружбы уделить мне пять минут для короткого разговора? Уважающая ваш шахматный талант К.»
Афиноген уделил пять минут, и разговор их затянулся на полтора года. Матч между перворазрядником и вундеркиндом–любителем, к сожалению, не состоялся. Нет, Афиноген не увиливал, предлагал пари, помахивая у Лени Файнберга перед носом учебником для начинающих шахматистов. Леня сам отступился и от матча и от наяды. Но пояснения дал: «Не хочу, старик! Мне ничего не светит в любом случае. Выиграю, скажут: связался черт с младенцем. Проиграю – позор. Катя меня не полюбила, и конец. Да я в ней и сам разочаровался».
