– Уже само определение «абсолютная музыка» – а абсолют может использоваться и как синоним божественного, говорит о том, что такое произведение пишется ради себя самое, что оно не должно непременно исполнять какую-то функцию. Даже идея такого определения исключает какое-либо внемузыкальное использование подобной музыки. Слово «абсолют» использовалось романтиками, а затем, хоть оно и приобрело к тому времени определенный ореол, Вагнером.
Тебя когда-нибудь упрекали в том, что ты пренебрег абсолютной музыкой из-за того, что постоянно работал ради денег?
– Конечно. В конце пятидесятых – начале шестидесятых я совершенно перестал писать для себя. Я постоянно метался в поисках работы, которая бы позволила мне достигнуть финансовой стабильности. Жить, занимаясь «чистым искусством», всегда было непросто, но поскольку я сформировался в академических кругах, где были свои принципы и определенный менталитет, я только об этом и думал.
Я попытался перенести свои музыкальные искания в ту работу, которой был вынужден заниматься: в аранжировки и киномузыку.
Петрасси всегда очень ясно высказывался в отношении морального долга и ответственности композитора. Несмотря на мои попытки, было очень непросто разрываться между двумя мирами, хоть я и пытался их сблизить, они расходились все дальше и дальше.
Однажды, много лет назад, я прогуливался со своим, уже совсем не молодым, учителем по виа Фраттина и рассказал ему о раздирающих меня сомнениях. Петрасси выслушал и вдруг резко остановился. Он посмотрел мне в глаза и сказал: «Эннио, я просто уверен, что ты еще наверстаешь время». Эти слова согрели мне сердце, и я воспрял духом.
Как только я добился профессионального успеха и экономической стабильности, которая позволила мне достойно содержать себя и семью, я все чаще возвращался к абсолютной музыке и заявил, что удаляюсь на покой, завершаю карьеру кинокомпозитора. Вскоре я передумал, однако личного времени у меня стало больше. Я смог больше заниматься той музыкой, где был совершенно свободен в своих решениях. На сегодняший день у меня более ста произведений, написанных не по заказу, а по внутреннему зову.
– Да, у тебя очень разнообразные композиции, среди них есть партитуры для оркестра и для отдельных инструментов, произведения для голоса и фортепиано, для хора, религиозная музыка, и так далее. Есть ли у тебя композиции, которые ты написал только для себя, за которые никто не платил?
– Разумеется, большая часть этих произведений написана не по заказу, если ты это имеешь в виду. С некоторого времени я не делаю различий, платят мне за произведение или нет, особенно потому, что уже довольно давно я могу позволить себе отказаться от заказа, который мне не по душе. Обычно абсолютную музыку могут заказать друзья или уважаемые мною исполнители, которые сами планируют ее исполнять. Так что я даже посвящаю им эти композиции.
Некоторые партитуры получились из саундтреков. Так, например, «Реквием по судьбе» я написал для фильма «Человек наполовину» Витторио Де Сета, а затем переделал в балет. «Три коротких отрывка» я сделал для фильма Элио Петри «Хорошие новости» (1979), а «Тотем Второй для пяти фаготов и двух контрофаготов», который был предназначен для другого фильма того же режиссера. Иногда же произведения рождаются только лишь из желания их написать.
Например, когда я писал «Первый концерт», я знать не знал, что его будут исполнять в театре «Ла Фениче», и, несмотря на то, что это произведение было создано в сложный с финансовой точки зрения период моей жизни, когда я много работал по заказу, я все равно взялся за этот труд по собственной инициативе.
Это касается почти всех моих ранних произведений, композиций для голоса и фортепиано на тексты Фукуко, Леопарди, Гноли и Квазимодо[59], работ на тексты Павезе «Придет смерть» (1953) и «Кантата для хора и оркестра» (1955).
В эти моменты я чувствовал в себе потребность написать что-то личное, только для себя. Хотя я не могу назвать эти произведения зрелыми, потому что я тогда еще не имел большого опыта, но они отражают мои вкусы, композиционные решения и музыкальные интересы. Тоже самое касается и более поздних произведений, начиная со «Звуков для Дино» (1969) и заканчивая композицией «Вынашивание для женского голоса, электронных инструментов (в записи) и струнного оркестра ad libitum» (1980), «Каденцией для флейты и магнитофонной ленты» (1988) и «Четырьмя этюдами для фортепиано» (1983–1989). Все они были написаны исключительно потому, что у меня возникла внутренняя потребность в их создании.
– Раз уж ты упомянул свои ранние опыты и «Кантату» 1955 года, расскажи, как ты выбирал тексты для своих произведений?
– У меня нет определенных правил на этот счет. Я хорошо знал эти стихотворения и идея произведения, желание написать его родилось именно из текстов. А композицию «Прелюдия для фортепиано» (1952) я написал на стихи моей жены «Поэзия без названия». С некоторыми текстами я и вовсе столкнулся случайно, даже не знаю как…
Помню, как поразила меня однажды строчка «Расстояния, что у нас внутри». Автором был дилетант, но именно эта строчка – стихотворение так и называлось – засела у меня в голове, потому что выражала мысль, которую я обдумывал в тот момент.
Но все же я считаю, что музыка должна сохранять независимость от текста, она не должна порабощаться словами.
– К какому направлению примыкает твоя абсолютная музыка?
– Не стану отрицать: я принадлежу к композиторам пост-вебернианцам, однако это определение не покрывает мое творчество в полной мере. Корнями оно уходит в римскую школу, созданную Петрасси. Интерес ко Второй венской школе Шенберга и его последователей пришел ко мне уже позже.
Предпочитаю не давать однозначного ответа на этот вопрос, потому что любое определение накладывает определенные рамки, а мне нравится перемена стилей. В чисто вебернианском стиле я написал всего три произведения, о которых мы уже говорили: «Три этюда», «Расстояния» и «Музыку для одиннадцати скрипок», потом я ступил на новый путь, хотя пост-вебернианская техника до сих пор является важной частью моего стиля, в том числе и в области прикладной музыки.
Дармштадт: лето эксперимента– Именно этими тремя произведениями закончился первый этап твоего творчества в области абсолютной музыки. Глядя на список твоих работ, не возможно не заметить паузу длиной в восемь лет с 1958 по 1966 гг.
В 1966-м ты написал «Реквием по судьбе для хора и оркестра» и снова замолчал на три года. Лишь в 1969-м появились «Звуки для Дино». Тебе словно нужно было сделать перерыв, обдумать, куда двигаться дальше.
В 1958 году ты учился в Дармштадте на летних курсах и получил новый опыт в области так называемой «новой музыки». Не хочешь поговорить об этом подробнее и прокомментировать те три произведения, которые ознаменовали собой твое раннее творчество?
– Дармштадтский период дал мне повод для размышлений, это было что-то совершенно новое по сравнению со всем, с чем приходилось сталкиваться прежде. В 1958-м многие мои однокурсники отправились в Дармштадт, кое-кто уже во второй раз. Меня интересовал музыкальный авангард, ходили слухи, что Дармштадт – это мекка для тех, кто хочет понять, куда движется «новая музыка». Между тем я написал «Три этюда» и «Расстояния», которые в определенном смысле были направлены в сторону техники сериализма.
В те годы изучение композиции в довольно категоричной манере подразумевало использование различных систем письма. Мы уже говорили о том, как неожиданно и активно множились музыкальные техники и языки, так что даже следя за происходящим, угнаться за всеми было попросту нереально. Я тогда находился в поисках собственного стиля, в последние годы учебы на курсе Петрасси я уже пробовал писать «научным» языком. В связи с этим я вновь отсылаю тебя к «Трем этюдам» и «Расстояниям». Я закончил их незадолго до отъезда в Германию, а «Музыку для одиннадцати скрипок» написал уже по возвращении. Эти три произведения, написанные сразу после консерватории, до сих пор для меня очень важны. Я создал их, когда хотел «примериться» к академической школе тех лет, включая дармштадтский авангард.
