Летом попрекать их за это, хоть и жестоко, но не так еще, но зимой и во время стужи быть столь безжалостным и бесчеловечным судьей и не оказывать им никакого снисхождения за то, что ничего не делают, не есть ли верх жестокости? Для чего же, скажешь, Павел давал фессалоникийцам такой закон: аще кто не хощет делати, ниже да яст?[893] Для того чтобы и ты, услышав это, обращал слова Павла не к бедному только, но и к себе самому, потому что заповеди Павла относятся не к бедным только, но и к нам. Скажу и нечто тяжелое и неприятное; знаю, что рассердитесь, но, несмотря на это скажу, потому что я говорю не для того, чтобы оскорбить вас, но чтобы исправить. Мы попрекаем бедных праздностью, которая часто заслуживает извинения, а сами часто делаем такие дела, которые хуже всякой праздности. Но я, скажет иной, владею отцовским наследством. Неужели же, скажи мне, бедный должен погибнуть за то, что он беден, и от бедных (родителей), и не имел богатых предков? Но поэтому-то он особенно заслуживает милосердия и сострадания со стороны богатых. Ты, проводя часто целый день в театре или в собраниях и в разговорах бесполезных или даже вредных, не думаешь, что делаешь худо и ничем не занимаешься; а этого несчастного и жалкого бедняка, который целый день проводит в прошении (милостыни), в слезах и в тысяче бед, осуждаешь, и влечешь в судилище, и требуешь от него отчета? Где же тут, скажи мне, человеческая совестливость? Итак, когда будешь говорить: что же скажем Павлу? Говори так не только бедным, но и себе самому. А с другой стороны, читай не только его угрозу, но и снисхождение, потому что (апостол) сказав: «аще кто не хощет делати, ниже да яст», — присовокупил: «вы же, братие, не стужайте доброе творящее» (ст. 13). Будь же человеколюбив и снисходителен к сорабу, прости ему прегрешения, сколь ни много их, и будь милосерд, дабы и сам ты удостоился того же. Для чего сам себе причиняешь беспокойства? Для чего делаешь разыскания? Если бы Бог повелел разведывать образ жизни (бедных), требовать от них объяснений и тщательно исследовать нравы их, тогда разве не стали бы роптать многие? Не сказали ли бы: что это такое? Бог предписал нам дело трудное: мы не можем исследовать образ жизни других и знать, какие такой-то сделал грехи? Не сказали ли бы многие и еще многое в этом роде? А теперь, когда Он освободил нас от всякого такого разыскания и обещал полную награду (за подаяние милостыни), будут ли получающие ее злые или добрые люди, мы сами на себя навлекаем беспокойства... Как Господь твой, несмотря на то, что премногие оскорбляют Его нечестивыми словами, блудодействуют, крадут, разбойничают, раскапывают могилы и делают множества зла, не прекращает своих ко всем благодеяний, но по Своему человеколюбию всем посылает солнечные лучи, дожди и плоды земные, так поступай и ты; и, когда будет время для милостыни и человеколюбия, облегчай бедность, прекращай голод, избавляй от скорби, и ничего больше не разыскивай. Если мы станем исследовать образ жизни (нуждающихся) то не окажем милости ни одному человеку, но из-за такой неуместной пытливости останемся бесплодными, никому не подадим помощи и будем трудиться без всякой пользы и напрасно. Поэтому прошу вас, оставить эту неуместную пытливость, подавайте (милостыню) всем нуждающимся и делайте это с великой щедростью»[894]. «Хорошо благотворить с простотой и не быть слишком разборчивым относительно принимающего благодеяние... Благочестивый не хочет казаться благочестивым и не принимает на себя такого вида, хотя бы ему грозило подвергнуться за это презрению; а обманщик, у которого обман составляет ремесло, представляется весьма благочестивым, так что его трудно распознать. От этого бывает, что тот, кто делает добро людям, по-видимому, неблагочестивым, попадает на благочестивых; а кто ищет почитаемых благочестивыми, часто попадает на неблагочестивых»[895].
Пока нашей задачей являлось то, чтобы выяснить взгляд св. Иоанна Златоуста на всеобщность долга милостыни. Но одновременно нам пришлось излагать взгляды св. отца и на свойства истинно христианской милостыни, это те именно великие и характерные черты христианской милостыни, по которым, во-первых, величина ее не зависит от количества, но определяется отношением к величине имущества и настроению благотворителя; и, во-вторых, что милостыня должна совершаться без исследования и переборчивости, но нужно подавать ради Христа каждому просящему. Эти именно стороны в христианской милостыне оттенены св. Иоанном с наибольшей полнотой и выразительностью. Теперь нам следует лишь дополнить изложение учения св. отца о свойствах милостыни. Что касается, прежде всего, количественной стороны в учении о нравственной ценности милостыни, то, помимо подробно изложенного взгляда св. отца на то, что ценность милостыни не зависит от количества, нужно отметить истинное значение этого положения и в его отношении к признаку щедрости, необходимо мыслимому в понятии христианской милостыни. Щедрость, как мы уже говорили, есть необходимое выражение полноты любви благотворящего, то есть, значит, характерное свойство христианской милостыни. И св. Иоанн, с такой выразительностью оттенявший безразличие в деле нравственной ценности милостыни величины жертвы, со всей определенностью указывает, что его слова в этом случае применимы лишь к малоимущим, а общим свойством милостыни должна быть щедрость: богатый является щедрым, когда дает много; а бедный — и тогда, когда дает мало, подобно раскрытому уже нами взгляду св. отца на милостыню вдовы евангельской. «Не достаточно того, — поучает святитель, — чтобы подать, но должно делать это с щедростью... Недостаточно благотворить, но должно это делать нескудно... В совершенном благотворении должна быть щедрость»[896]. «Итак, не будем скупы; напротив, будем расточать щедрой рукой»[897]. «Расточим, отдадим бедным, как должно отдать. Бог же многое и малое ценит не по мере подаваемого, а по достатку подающего. Поэтому может случиться, что, положив сто золотых монет, ты положишь меньше того, кто положил один только маленький обол, потому что ты положил от избытка»[898]. «Ныне за возниц вы отдали бы детей своих и за плясунов положили бы самые души свои, а Христу алчущему не хотите уделить и малейшей части своего имущества; если же когда подадите немного серебра, то находитесь в таком расположении духа, как будто вы отдали все, забывая, что не подавать только, а подавать щедро — вот в чем особенно состоит милостыня. Поэтому пророк прославляет и ублажает не тех, которые только подают, а тех, которые подают щедро; он не просто говорит «даде», но как? Расточи, даде убогим. Что пользы, если ты, будучи богатым, подаешь столько, сколько тот, например, кто подал стакан воды из целого моря, и не подражаешь великодушию жены-вдовицы? Как будешь говорить ты: «Господи, помилуй мя по велицей милости твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое», — когда сам не милуешь не только великой милостью, но, может быть, и малой? Я крайне стыжусь, когда вижу, как многие богачи ездят на конях, украшенных золотыми уздами, сопровождаются слугами, одетыми в золотые одежды, покоятся на серебряных ложах и позволяют себе множество других излишеств; но как скоро надобно подать бедному, то представляются беднее самых бедных»[899]. «Итак, ни богатый пусть не величается тем, что много дает; ни бедный пусть не унывает, как будто мало давая, потому что последний часто дает больше первого. Многое и малое определяется не мерой подаяния, а размером имущества подающих»[900].
Таков количественный критерий ценности милостыни, с точки зрения св. Иоанна Златоуста. Здесь можно лишь отметить, что святитель усваивал нравственную ценность лишь подаянию из праведно приобретенного имущества; и не имеет такой ценности, даже более того — является оскорблением Бога, когда подается из приобретенного нечестным путем, путем хищения. «Нет ничего равного милостыне; или лучше: так велика сила этой добродетели, когда она происходит из чистых сокровищниц! Как происходящее от неправедных (стяжаний) подобно «источнику, изливающему нечистоты, так (происходящее) от праведных стяжаний есть как бы прозрачный и чистый поток в саду, приятный на вид, усладительный на вкус, доставляющий свежесть и прохладу во время полудня. Такова милостыня! При этом источнике растут не тополя, не сосны и не кипарисы, но другие, гораздо лучшие этих, великие произрастания»[901]. «Но я разумею милостыню не от неправды, потому что это уже не милостыня, а жестокость и бесчеловечие. В самом деле, что за польза — обнажить одного и одеть другого? Милостыня должна происходить от сострадания, а это — бесчеловечие. И хотя бы мы отдали даже все, что похитили у других, для нас не будет никакой пользы. Прежде отстань от хищения и потом подавай милостыню. Лучше не оказывать милосердия, чем оказывать такое милосердие. Ведь и Каину лучше было совсем не приносить ничего. И если он, принесши меньше, прогневал Бога, то как же не прогневает Его тот, кто подает чужое?»[902]. «Немаловажное лекарство — милостыня: его можно прилагать ко всем ранам. «Дадите, — сказал (Господь), — милостыню, и се вся чиста вам будут»[903], — милостыню, но не то, что приобретено любостяжанием, потому что уделяемое от приобретенного любостяжанием не имеет значения, хотя бы ты подавал и нуждающимся. Так, истинная милостыня свободна от всякой неправды, и она-то все делает чистым»[904]. «Зачем ты оскорбляешь Господа, принося Ему нечистые дары? Не хочет Христос питаться от любостяжания, не принимает Он такой пищи. Лучше презреть томимого голодом, чем напитать его от таких средств; лучше ничего не давать другим, чем чужое. Скажи мне: если бы ты увидел каких- нибудь двух людей, одного нагого, а другого имеющего одежду, и затем, раздев имеющего одежду, одел нагого, не поступил ли бы ты несправедливо? Это для всякого очевидно. Если же, отдав другому все, что ты взял, ты причинил обиду, а не оказал милосердия, то, когда ты едва даешь самую малую часть из того, что похищаешь, и называешь это милостыней, какому же подвергнешься наказанию?»[905]. «Может ли назваться милосердным тот, кто похищает чужое, хотя бы он делал бесчисленные подаяния?... Если люди, не причинившие никакой обиды другим, подвергаются наказанию только за то, что не разделяли с ними своего имущества, то еще более подвергнутся те, которые похищали чужое. Не оправдывай себя тем, что, причиняя вред одному, ты оказываешь милость другому. Так поступать несправедливо... Человеколюбив не тот, кто сам поражает и исцеляет пораженных им, но тот, кто врачует раны, нанесенные другими... Хочешь ли ты знать, сколь великое зло делает тот, кто оказывает такое милосердие? Послушай, что говорит Писание: яко убиваяй чадо пред отцем его, тако приносяй жертву от имения нищих»[906]. Обращаясь к изложению взглядов св. Иоанна Златоуста на те свойства христианской милостыни, которые характеризуют самое настроение благотворителя и служат его выражением, мы должны, конечно, ожидать, что эти свойства явятся отражением основного начала, проникающего всю жизнь христианскую — начала любви. В отношении личного настроения благотворящего любовь к нуждающемуся естественно и необходимо производит то, что милостыня является для оказывающего ее не какой-то повинностью, не тяжелым бременем, но свободным влечением сердца помочь нуждающемуся, радостно, усердно и совершенно бескорыстно. В отношении же лица, которому оказывается милостыня эта самая любящая настроенность благотворителя также необходимо выразится в искреннем радушии, ласковости и кротости, исключающей возможность упреков, смирении, исключающем высокомерие, и, наконец, в скорости помощи, в нежелании оставлять нуждающегося в положении его нужды даже на короткое время. И все эти естественные свойства истинно христианской милостыни отмечены св. Иоанном.
