— Ой, хитра ты, сестра! — Всеслав засмеялся. — Неужто хочешь мне помочь?
— Я хочу, чтобы вы договорились. А мой отец упрям, неуступчив и с добром своим расставаться не любит. У тебя в городе хоть один священник есть?
— Поищем. Может, и найдется.
— Или, может, есть еще какой человек, Писанию наученный?
— Зачем?
— Для переговоров. Если скажешь, дескать, Господь говорил: «Любите врагов ваших и будете подобны Отцу вашему» и все такое, то это наверняка делу поможет. Отец любит, когда из Писания повторяют. Он и сам часто говорит из апостола: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый».
Сказав это, Елисава вдруг запнулась: привычные слова, которые она много раз слышала от отца с самого детства, внезапно прозвучали совершенно по-новому. Полные покаяния, к которому хором призывали все христианские учителя, они вдруг обрели прямой и путающий смысл. Князь Ярослав знал, всегда знал, что из грешников в мире он среди первых и что ему очень нужен Спаситель…
Всеслав заметил, как изменилось лицо княжны, но ничего не сказал. А потом вдруг огорошил Елисаву неожиданным предложением:
— А не хочешь ли сама к нему поехать, сестра? Ты и Писанию научена, и хитра, как сама прабабка Ольга, и тебя князь Ярослав выслушает со всем вниманием.
— Ты что… хочешь меня своим послом сделать? — Елисава в изумлении уставилась на Всеслава, и он кивнул, улыбаясь.
— Или велика честь для меня?
— Но как… ты ведь хочешь отправить меня к нему… Неужели не…
— …не боюсь самую ценную заложницу потерять?
Теперь уже Елисава кивнула. Всеслав не сразу ответил, а долго смотрел на нее, будто хотел прочитать ее мысли.
— Я… верю, что ты меня не обманешь, — сказал он наконец. — И думаю, что ты действительно хочешь нам помочь договориться, а лучше тебя этого никто не сделает.
— Нет, я не поеду. — Елисава покачала головой. — Если отец меня в руки получит, он бояться перестанет и Луки осадит. Мне лучше здесь побыть.
Всеслав засмеялся: ему очень нравилось, что она перестала бояться его и теперь боится за него.
— Так ведь я пока у себя оставлю твое приданое, твоих женщин, попа, — перечислил он. — Да и то… о чем мы говорили… насчет Свиновича вашего — ему же это нужно?
— Да, — подтвердила Елисава, и в ее голове мелькнула мысль: какая удача для ее отца, что хотя бы один грех возьмет на себя кто-то другой.
Как ни безумен казался этот замысел на первый взгляд, дружина Всеслава не стала возражать, и Елисава весьма неожиданно для себя сделалась послом к собственному отцу. И от кого! От полоцкого князя, оборотня, врага, захватившего часть новгородских земель. Но они так нуждались в союзниках в борьбе с распоясавшимся Харальдом, что ради этого можно было простить и захват Лук.
Собиралась Елисава недолго и уже на следующее утро выехала из Лук. Кроме Ивара и Альва с норвежцами, с ней отправились только Кресавка и Будениха с самыми необходимыми вещами; лари и короба с приданым оставались пока в Луках, как и боярыни с отцом Сионием. Сопровождали их полочане во главе с Радогой, всего человек пятнадцать. Поднявшись по Ловати до волока, ладьи оставили и пересели на лошадей, а на Днепре снова наняли ладьи, благодаря чему выиграли немало времени. Вниз по широкой реке двигались быстро, и Елисава надеялась увидеться с отцом довольно скоро. В Смоленск не заезжали, и первую дневную остановку для отдыха сделали в Орше. Полочане встали на гостином дворе, а Елисаву Радога, отвечая на вопрос хозяина, выдал за свою сестру. Она старалась поменьше мелькать на людях, чтобы те не задавались вопросом, почему эта девица, явно перестарок, все еще ходит с непокрытой головой. Да и объявлять всему миру, что дочь самого Ярослава Киевского путешествует почти одна, к тому же с людьми полоцкого князя, было совершенно ни к чему.
Путь по Днепру проходил без особых происшествий. Елисава, всю жизнь, проведшая в Киеве, удивительно быстро привыкла к путешествиям. Сидя в ладье, кутаясь в толстый шерстяной плащ от речного ветра, княжна думала о случившемся, пыталась понять, почему все у нее пошло наперекосяк и к чему это может привести. Разве она виновата в том, что Харальд захватил Ладогу и помешал ей спокойно уехать к Магнусу конунгу? Или в том, что Всеслав Брячиславич не может простить ее отцу присвоение всех русских земель и жаждет получить свою долю? В семье твердо установилось мнение, что Владимир Святославич, отправив Рогнеду с Изяславом в Полотеск, поставил его навсегда в отдельное владение, не подлежащее никакому дележу, так что потомки Изяслава не имеют права требовать больше ничего. Но ведь Киев он предназначил не для Ярослава, а для Бориса, своего любимца, назначив того наследником в обход всех старших братьев! Борис погиб… Здесь мысль останавливалась — Елисаве не хотелось отвечать на вопросы, почему и от чьей руки. В смертях Владимировых сыновей привычно винили князя Святополка. Но Елисава уже не могла отделаться от подозрения, что виновен скорее тот, кому и достались все плоды усобиц. Неужели Святополк собирался перебить всех семерых братьев? Едва ли. Да и зачем, ведь он и так был старшим. А вот если это начал… кто-то из сыновей Рогнеды, то на его пути стояли только четверо сводных братьев. Поначалу… Да и мать однажды обмолвилась, что Ярославу на восемь лет меньше, чем он говорит. Он прибавляет себе восемь лет… те самые восемь лет, на которые Святополк был старше его. Он, выходит, себя выдает за ровесника Святополка, за старшего из Владимировых сыновей. Разве бы ему понадобился этот обман, если бы он ни в чем не был виновен и лишь Божьей волей оказался победителем в борьбе за власть и старшинство в роду? Как знать…
Елисава старалась гнать прочь эти мысли, вспоминала еще одно мудрое речение апостола Павла: «…не судите никак прежде времени, пока не придет Господь, который и осветит скрытое во мраке и обнаружит сердечные намерения». Но перед ней снова вставало лицо князь Ярослава, в памяти звучал его голос: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый».
На пятый день путешествия, когда ладьи приближались к Любечу, Радога вдруг обернулся к Елисаве, сидевшей на корме, и взмахнул рукой.
— Смотри, Ярославна, сколько кораблецов! Никак сам Ярослав здесь!
Елисава приподнялась и действительно увидела, что пристань днепровского затона заполнена десятками, сотнями ладей. Любеч был приспособлен для сбора большого числа кораблей: еще двести лет назад тут, по преданиям, собирались челны-однодеревки, в которых первые князья Игоревичи возили через Греческое море продавать славянскую дань и свою добычу. Неподалеку шумела сосновая роща — урочище Кораблищи. Рассказывали, будто в прежние времена она была гораздо обширнее и что именно там вырубались бревна для будущих однодеревок. В некотором отдалении от реки на крутом холме стоял сам город, построенный теми же первыми князьями на месте, как говорили, старинного поселения, что на самой границе полянской земли, от которого остался старый жальник и разрушенное святилище Перуна. Под холмом раскинулся посад, постоянно растущий, как и все поселения на Днепре. По виду Любеч ничем не отличался от обычного погоста — те же «хоромы», только княжий двор пообширнее и защищен собственным валом и даже сухим рвом. В Любече жил когда-то князь Мстислав, брат Ярослава, а после его смерти город достался киевскому семейству. Старый, тесный, он давно уже не вмещал княжескую Дружину, и Ярослав хотел лично заняться его перестройкой Или поручить кому-то из сыновей — да все было недосуг.
