— Как, батюшка, не постоять! Коли пытать удачу, так уж, вестимо, не сдуру, — согласился с ним один.
— Наши робяты ни почему не попятятся, — заметил другой.
— Чего им пятиться! не таковский народец. Уж это… как мы сказали, так и будет; не докуда ему, слышь, кровь нашу пить… — подтвердил третий.
— А все бы пообождать не мешало… — сказал, будто нехотя, Варгунин.
— Уйдет, собака! не семи пяден во лбу, — лихо перебил его староста и стал угощать «дедов» вином.
Вечорка между тем шла в полном разгаре. То и дело прибывала молодежь, почему-либо замешкавшаяся дома; цветник пополнился новыми красавицами. Скрипки выназывали теперь беспримерное усердие, заливаясь на всевозможные тоны: для избалованного городского слуха они показались бы едва выносимыми, но деревенскому уху эти звуки были любезны: в них слышалась по временам та бесшабашная, полная глубокого отчаяния, русская удаль, которая, быть может, одна только и отводит душу всякими неправдами измученному народу. Светлов, несмотря на неизмеримое расстояние, отделявшее его, как образованного человека, от «темного» общества старосты Семена, чувствовал себя здесь будто в родном кружке. В самое короткое время Александр Васильич успел со всеми перезнакомиться, напропалую балагурил с прекрасным полом, толковал и перебрасывался шутками с парнями. В свою очередь, и это общество, как ни темно оно было, сумело, однако ж, сквозь изящную оболочку нового гостя, разглядеть в нем «не барина»: парни бесцеремонно приставали к нему, молодицы и девушки то и дело тащили его плясать. Христина Казимировна, как видно, тоже умела водиться с народом: она без разбора танцевала со всеми.
— Золотая это у нас барошня! — заметила про нее Светлову Парасковья Петровна, когда он остановился возле последней, любуясь танцующей Жилинской.
— Да, славная девушка, — сказал Александр Васильич и стал искать глазами, куда бы сесть.
— Да вот садись тут, ко мне на колени — сдержу небось, — с наивной простотой пригласила его молодица. — Я ведь нарочно стягом-то давече постращала: тебя не тронут, — прибавила она, смеясь.
Светлов бесцеремонно уселся к ней на колени: ему не хотелось портить деревенской вечорки пустым жеманством.
— А что же ты на войну-то завтра пойдешь? — спросил он, улыбаясь.
— Пойдет муж, так и я пойду: с мужем-то ведь все ешь пополам — с ним, значит, и кашу хлебать доводится; у нас уж такое заведенье, — весело ответила молодица.
— Ты лихая, видно?
— Есть тот грех маленечко…
Парасковья Петровна засмеялась здоровым, грудным смехом.
— У нас в фабрике ничего без баб не делается, — пояснила она.
— Хороший обычай, — похвалил Светлов, — не мешало бы и городам поучиться у вас, как жить.
— Ну их! города — городами, а деревня — деревней, я так смекаю; спасибо, Хрестина Каземировна научила.
— А ты часто с ней видишься?
— Часто; она ведь не городская барошня — не гордая: пойдет гулять, так хошь на минуточку, да забежит ко всем. Как живешь? да как детки? да не надо ли чего? — про все спросит. Золотая, золотая она у нас! — с чувством повторила молодица.
— У тебя где же муж-то, Парасковья Петровна? — спросил Александр Васильич, объясняя его отсутствием развязность своей собеседницы.
— Как «де»? Да ты уж с ним сколько раз калякал севодни. Вон он стоит, в синем-то кушаке, — указала молодица. — Подь-ко сюды, Петрован! — громко позвала она мужа.
Петрован — красивый, плотный фабричный, с открытым лицом — неторопливо пробрался к ним, осторожно обходя пляшущие пары.
— Небось мягко те тут сидеть? — шутливо обратился он к Светлову.
— Мягко, — улыбнулся Александр Васильич.
— Зубами-то вот она у меня только костиста горазно, а так из себя — ничего баба, в мясу… — сострил Петрован.
Пошли кругом шутки да прибаутки.
Между тем толпа на улице и во дворе незаметно росла и становилась все шумнее; несмотря на легкий морозец, она изловчилась устроить там свой пляс под чью-то разудалую гармонику. Дело в том, что Семен Ларионыч на этот раз, по обыкновению, распоясался и угостил народ вином, целковых на шесть по крайней мере, да Варгунин своих шесть приложил на тот же предмет. Этим угощением распоряжалась наверху и отчасти с крыльца красавица хозяйка. Собственно, доступ в хоромы никому не возбранялся, каждый мог войти туда свободно, но фабричный люд сам очень хорошо понимал, что «всем затесаться в избу нельзя — места не хватит», и потому обиженных в уличной толпе не было. Многие из любопытства заглядывали на минуту в избу и сейчас же выходили обратно, говоря:
— Тесно, робяты, и без нас.
— Тамочка девки — первый сорт, а здеся — второй; да нам и тут важно… весело! — заметил кто-то, и этой остротой вопрос был окончательно и любовно порешен.
Почетные гости старосты, в том числе и Светлов, частенько показывались на дворе и серьезно толковали о чем-то то с тем, то с другим; каждый раз при этом около них сгруппировывались отдельные кучки народа, внимательно слушавшие, о чем говорят.
Около второго часу ночи у ворот произошло какое-то необычайное движение, и раздался буйный шум толпы; слышны были крики:
— Здеся ведь не на заводе!.. Вороти назад оглобли!
— Что-то это недаром шумят… — сказал староста, посмотрев в окно, и хотел выйти.
В эту минуту в избу важно вошел фабричный смотритель в сопровождении двух рослых казаков. Фабрика звала его «жилой» и терпеть не могла, но до времени приудерживала с ним свой крутой нрав. Смотритель, действительно, походил, по крайней мере с виду, на «жилу», благодаря необыкновенной эластичности и худобе своего изношенного тела. Это был чиновник старого закала, превосходно усвоивший привычку — в одну сторону раболепно гнуться, а перед другой выпрямляться и надуто важничать; песцовая шуба у него и теперь нарочно была распахнута спереди так, чтоб сразу обратить внимание чужих глаз на форменный потертый вицмундир и не менее потертую пряжку.
При появлении смотрителя скрипки умолкли, танцы приостановились.
— Что у тебя тут за гам такой? — начальническим тоном обратился он к хозяину.
— Ты прежде шапку-то скинь… — с степенным достоинством остановил его староста, — не нехристь, чай! Тут почище тебя люди есть…
Семен Ларионыч мотнул головой на дверь, где стояли кучкой Жилинский, Варгунин и Светлов, только что вышедшие из другой комнаты.
— Я спрашиваю: что у тебя за гам тут? Меня директор послал узнать… — значительно мягче уже повторил смотритель, нехотя снимая фуражку с кокардой и делая вид, что никого не замечает.
По небывалому тону приема он сразу догадался, что дело что-то не совсем ладно.
— Так ты и поди, скажи дилехтору, что никакого, мол, у старосты Семена гаму нету, окромя того, который я сам же, мол, у его ворот и настроил, — без улыбки сострил Семен Ларионыч.
Из уважения к редким гостям он был сегодня только чуть-чуть навеселе.
— Да ты мне отвечай, как следует, когда я тебя спрашиваю! — опять возвысил голос уязвленный смотритель. — Вечорка у тебя, что ли?
— Покойников со скрипками не хоронят, — невозмутимо пояснил староста.
— А! Ну, коли не хочешь добром мне отвечать, так иди же сейчас за мной к директору сам! — еще сильнее расходился смотритель. — Как вы… смеете… без спросу начальства вечорки устраивать?! а? — резко прикрикнул он на Семена Ларионыча.
— Некогда мне тепериче: вишь? — гости; дилехтор может и завтре узнать, сколько ты с меня оброку в год получаешь… — еще невозмутимее ответил староста, лукаво почесав у себя за ухом.
Эта выходка окончательно взбесила непрошеного гостя.
— Взять его! — крикнул он казакам, забавно-грозно указав пальцем на хозяина, а сам быстро повернулся к выходной двери.
Казаки двинулись было с места.
— Не трожь! — закричало им несколько голосов, и вся молодежь, сколько ее было в избе, не различая полов, разом поднялась на ноги как один человек.
Казаки нерешительно переглянулись и отступили.
— Что ж вы опешали? — крикнул смотритель уже на них, выходя из себя. — А еще казаки! вой-ско!!. Взять его, говорят вам!
Казаки опять было выступили вперед, но в эту самую минуту из соседней комнаты спокойно вышел один из «дедов».
— Ты шибко-то не пори горячку, ваше благородие, — холодно и важно обратился он к смотрителю, — не испужаемся. Выборного своего мы тебе в обиду не дадим, а ты лучше уходи подобру-поздорову: неравно греха бы не случилось….
И «дед» опять удалился так же спокойно, как и вышел.
— Ладно же!.. Будете вы меня помнить!!.- весь побагровел смотритель и кинулся вон из избы, махнув рукой казакам.
Толпа во дворе мрачно и молчаливо пропустила их мимо себя, только у самых ворот кто-то громко крикнул им вслед:
— Мотри! не ходи по ночам — голову сломишь!
